— Боже мой, — прошептал он. А затем он закричал в бешенстве: — Боже мой!

Белинда закрывала лицо руками и плакала.

— Он был так ужасен! Я не хочу вспоминать его глупые выдумки.

— У тебя кровь вокруг рта. Что…

— О, я укусила его за ухо. Тогда я вырвалась. Он был так глуп.

— Белинда! Белинда! — Вильяр встряхнул ее. — Сделал ли он тебе что-то? Удалось ли ему?

— Он был совершенно ненормальным, — всхлипывала она. — Я знаю, я понимаю так мало. Но я убежала.

Он смотрел на нее с выражением безнадежности.

— Думаю, что ты избежала, — пробормотал он. — Но это была, конечно, не его заслуга. Он поднялся.

— Проклятая свинья! Неужели он не видит разницы между обычными девицами и… Господи, я мог бы убить его своими собственными руками, я мог бы…

Он обессиленно замолчал.

— Что мне делать? — всхлипнула она. — Я несу ответственность за маленькую Ловису, но все, чего я хочу — прийти сегодня вечером в Гростенсхольм. Я не имею сил возвращаться, не могу, не смею!

— Ты и не должна этого делать. Но мои бабушка и дедушка уехали, они у нотариуса. Там же и мои родители, так что дом в усадьбе Линде-аллее тоже пуст. И как раз сегодня вечером. Что будем делать?

— Фру Тильда тоже там, — плакала Белинда. — Потому и началась эта напасть. И тогда он сказал, будто Сигне хотела, чтобы я…

Гнев Вильяра разгорелся с новой силой. Он снял с себя плащ и накрыл им Белинду.

— Вот! Завернись в него! И жди меня здесь.

— А если придет он? — сказала она, всхлипывая.

— Он не придет, об этом я позабочусь. Но спрячься среди деревьев, если ты чувствуешь себя там в большей безопасности. Тебе придется остаться, ничего не поделаешь. Я сейчас вернусь. Договорюсь и насчет Ловисы. И поедешь со мной.

Затем он вскочил на коня, и стук копыт стал удаляться — в направлении Элистранда.

Белинда прошла несколько шагов в сторону от дороги, нашла место, чтобы сесть и завернулась в короткий теплый плащ. Для нее он был более, чем просторный. Она слегка принюхалась. Пахло чем-то хорошим, чистым и мужественным, не то, что противные вещи господина Абрахамсена… Нет, она не станет о нем думать, иначе ее стошнит.

Она должна уехать отсюда с Вильяром? Это звучало увлекательно. Но куда? Куда он должен был направиться? Она надеялась, не к нотариусу. Потому что там была фру Тильда. А ее она не может видеть именно сейчас, вечером.

А потом? Боже правый, что ей делать? Пока она сидела и пыталась привести в порядок порванное платье, она стала думать о случившемся. И чем больше она думала, тем более жалкой чувствовала себя. Минуты шли.

Белинде было над чем поразмыслить. Чего-то устыдиться, потихоньку посмеяться над собой. Она была достаточно глупа, да! Но ведь никто никогда не хотел ей что-то объяснить. С «глупой Белиндой» не было смысла о чем-то серьезно говорить. Ее можно было дразнить. Выдумывать нелепые истории, об аисте и «берегись, Белинда, трубочиста, потому что он ставит метки, так что мама увидит это!». И «где ты была, Белинда? У тебя на спине солома! Ты не на гумне была с парнем?» Смех и хихиканье.

Она издала жалобный, печальный вой. Это было совсем не забавно — быть тем, над кем все потешались. Как бы там она ни говорила самой себе, что приятно иметь клоуна в семье.

Повариха и ее помощница проснулись в своей каморке в Элистранде. Помощница откинула со лба ночной чепец и зажгла свечу. Они испуганно уставились друг на дружку.

— Спаси и сохрани, — прошептала повариха. — Может, они среди ночи забивают поросят?

— Это визжит господин Абрахамсен, — сказала помощница.

— Может, у него ужасный запор?

— Нет, послушай!.. Кто-то его здорово колотит. Слышишь, он страшно испуган!

— Вот ужас, — сказала помощница и спустила с кровати свои жилистые ноги. — Что же тут происходит?

Они возились, надевая на сорочки верхнюю одежду, затем притащились на кухню.

Теперь в доме было тихо. Минуту они постояли, держа перед собою свечу, не зная, что предпринять.

— Где горничная? — прошептала повариха.

— Кари? Гуляет с парнем из хутора, так я полагаю. После ужина она улизнула с таким виноватым видом, что, видно, ей нужно было туда.

Они вздрогнули, так как из дома послышался звук приближавшихся тяжелых шагов. Дверь на кухню распахнулась.

— Есть ли здесь кто-нибудь? — произнес незнакомый мужественный голос, еще дрожавший от гнева. — А, отлично! Не присмотрите ли немного этой ночью за ребенком? Фрекен Белинда не придет домой, а господин Абрахамсен… чувствует недомогание.

Затем он захлопнул дверь и ушел. Женщины долго смотрели друг на дружку.

— Сумасшедший из Гростенсхольма, — прошептала кухарка, вытаращив глаза. — Как бишь его зовут?