Няма в то время представляла собой путаницу из изб и чумов. Никаких улиц не было. Захарку часто останавливали галдящие старики и женщины, и он подолгу болтал. Возле одного из чумов варилось на костре мясо, и мы совсем застряли. Хотя нам дали тут по куску дымящейся вареной оленины, я нервничал и тихо презирал Захарку за его говорливость.

Возле соседнего чума он взялся рубить дрова, потом сучил дратву для старухи, у которой порвались унты. Я уже не надеялся увидеть «баякит» — фартовое место, где будто бы есть солонец и полно всякого зверья.

Но все же мы выбрались на таежную тропу. В тайге Захарка вел себя так же легкомысленно, как и в стойбище. Посвистывал, передразнивая птиц, срывал синие ягоды жимолости, пугал криком бурундуков, копал корешки. Затем срезал веточку, уселся на колодину и стал мастерить свистульку. Нож у Захарки оказался острым, как бритва. За плечами у меня висел мешок, к которому вместо лямок было подшито старое полотенце. В пустом мешке одиноко болталась четвертушка, и Захарка, очевидно, видел ее очертание:

— Холосе, холосе лезит в меске! Когда мне дас?

Тропа шла по каменистой россыпи, от досады я оступился, упал и покатился вместе с камнями. «Бутылка!» — в ужасе подумал я.

К счастью или несчастью, бутылка оказалась целой. Пока я тер зашибленное колено, Захарка, смеясь и сюсюкая, развязал сзади мой мешок, вынул бутылку, разболтал и посмотрел на свет. Подержал, хотел, очевидно, выпить, но раздумал и сунул спирт за пазуху. Взамен взятого он сунул мне в руки свистульку.

Теперь мой горе-охотничек, сокрушался я, напьется и никакого зверя нам не видать.

— Я сам буду сидеть на солонцах, дашь мне ружье?

— Конесно! — легко согласился Захарка. — Возьми, на.

Не верилось глазам: Захарка снял с плеча карабин и протянул его мне. Мне было четырнадцать лет, иногда я ходил с дробовиком на уток, а теперь я держал в руках настоящий дальнобойный карабин! Теперь я шагал за эвенком уверенно и спокойно: пустыми мы домой не придем. На место охоты мы пришли к вечеру. Возле ключа, струйки которого были едва заметны в траве и мху, стоял балаган, накрытый берестой. Над старым кострищем белели три березовые палочки, похожие на остров маленького чума. Захарка объяснил, что брошенный костер надо всегда присыпать землей и пеплом, поставить над ним палочки с наговором: «Огонь, дома сиди, в тайгу не ходи». Огонь и уснет в своем чуме, не захочет гулять по падям и сопкам.

Мы сварили в медном котелке чай. Захарка дал мне сухарь, захваченный из дому. Сам он выпил спирт, погрыз корешок и выглотал кружек пять чаю.

— У-у, сибко хоросо! — объяснил Захарка и лег, запахнувшись в телогрейку.

Я стал его тормошить, торопя на солонец, но Захарка сладко засвистел носом, и скоро свист этот перешел в стойкий храп. Я тряс Захарку, таскал его за рукав и раза два ударил кулаком в живот. Захарка не откликался и храпел так, что с лиственниц сыпались чешуйки коры. Звери, конечно, давно разбежались за сто километров — какая уж гут охота! Где солонец — я не знал. Ночь навалом черного камня придавила тайгу, сквозь Захаркин храп чудилось рычание медведей. Я сидел в балагане, крепко обняв карабин.

…На рассвете меня разбудил выстрел. Я вскочил, не узнавая места и удивляясь блеклости травы, сопок и неба. Захарки и карабина в шалаше не было. Пока я соображал, где стреляют, тягуче ахнули два новых выстрела где-то у подножия сопки. Я побежал туда.

Весь мокрый от росы, поцарапанный ерником, я нашел Захарку на чистой широкой поляне. Захарка потирал рукой шею и, как мне показалось, смущенно хихикал.

— Промазал?!

— Засем? — добродушно спросил Захарка и показал на закраек леса.

Там на дереве краснела печень и лежал зверь с распоротым животом.

Мы подошли, и Захарка отрезал мне ленточку печени, а потом велел съесть белую от жира почку, похожую на большой боб. Никогда не думал, что сырая почка отзывает вкусом кедровых орешков. Я съел ее целиком. Под пиджаком у меня стало тепло и радостно, как от горячего молока.

Зверь был большой и, наверное, очень красивый: четырнадцатиконцовые рога лежали в траве тяжелой корягой. Но о красоте тогда не думалось, в голове стояло одно: мы спасены от голода, я принесу матери увесистый кусок изюбрятины! От радости мне хотелось прыгать и даже обнять Захарку.

Мы разделали тушу изюбра и построили из жердей нечто вроде лабаза.

— Там исо есть! — показал Захарка в сторону ерничных кустов.

Мы пошли разделывать второго зверя.

— О-ё-ё! — радовался я. — Ты и вправду большой охотник!

Солнце согнало росу, нагрело воздух — стало трудно работать. Я отгребал внутренности, раскладывал на траве части туши, которые Захарка ловко отделял ножом, не повреждая костей. От полубессонной ночи и сытой еды меня клонило в сои, но Захарка сказал: