— Вполне вероятно, — ответила я. — Или что-нибудь очень похожее.

— А там надо покупать чай у прилавка или…

— Просто сядь за столик, а к тебе подойдет девушка и спросит, что ты будешь заказывать.

— И я могу просто войти туда и сесть куда хочу, или надо…

— Подожди, пока они не покажут тебе, куда сесть, — посоветовала я.

Когда я прибыла в кафе, моя мать уже была на месте. Она явно смущалась и сидела с таким напряженным, виноватым видом, как будто считала, что у нее нет никакого права тут находиться. Нервно улыбаясь, она прижимала сумочку к груди маленькими натруженными руками, потому что все знают — в Лондоне полно уличных воришек.

Мне показалось, что она немного изменилась — чуть похудела и помолодела, что ли. И, как ни странно, Питер был прав: с волосами она действительно сделала что-то новое. С неохотой я признала, что новая прическа ей идет И было что-то необычное в ее одежде… я никак не могла понять что. Ага, вот в чем дело: мама была хорошо одета.

И в довершение всего — красная губная помада. Моя мать никогда не красила губы, только на свадьбы. И иногда на похороны — когда ей не нравился тот, кого хоронили.

Я уселась рядом с ней за столик, натянуто улыбнулась и приготовилась узнать, что же она хотела рассказать мне.

Глава шестьдесят вторая

Она уходила от папы.

Вот что она хотела рассказать. (Хотя вряд ли она хотела рассказывать об этом, более точным словом здесь было бы «осознавала необходимость».)

От этого известия меня затошнило. У меня, правда, хватило внутренних сил на то, чтобы удивиться: почему моя мать, так ненавидевшая расточительство, объявила о своем решении только после того, как я заказала сандвич?

— Я не верю тебе, — прохрипела я, усиленно ища в ее лице признаки того, что она шутит. Но вместо этого я увидела, что она подвела глаза карандашом и довольно криво.

— Мне очень жаль, — смиренно склонила она голову.

У меня было ощущение, что мой мир разваливается на куски, и это озадачило меня. Я-то считала себя независимой женщиной двадцати шести лет, которой не было никакого дела до сексуальной жизни ее родителей, если у них таковая имелась. А на поверку все оказалось совсем не так, и вот я сидела, испуганная и рассерженная, реагируя на предстоящий развод родителей, как четырехлетний ребенок.

— Но почему? — спросила я. — Зачем? Как можно?

— Потому, Люси, что наш брак уже много лет был пустым словом. Люси, да ты и сама это отлично знаешь, — добавила она, явно желая, чтобы я согласилась с ней.

— Нет, не знаю, — сказала я. — Для меня это новость.

— Люси, конечно, ты это знаешь, — стояла на своем мать.

Она слишком часто называла меня по имени. И все дотрагивалась до моей руки, как-то просительно.

— Не знаю, — упорствовала в свою очередь и я. Она не заставит меня согласиться с ней ни в чем, никогда!

«Что происходит?» — стучал в моей голове вопрос. Да, родители других людей могут расходиться и разводиться, но не мои. Тем более что они католики.

Только стабильная семейная жизнь примиряла меня с католической верой моих родителей. Таков был уговор, пусть и не произнесенный вслух. Со своей стороны я соглашалась ходить на мессу каждое воскресенье, не носила на свидание модельные туфли и каждую весну на сорок дней отказывалась от сладостей. Предполагалось, что за это мои родители всю жизнь проведут вместе, даже если возненавидят друг друга.

— Бедняжка Люси, — вздохнула мама. — Ты никогда не умела смотреть в лицо неприятностям. Чуть что было не по тебе, ты или убегала, или утыкалась в книжку.

— Иди к черту, — сердито оборвала ее я. — Нечего ко мне придираться, речь идет о тебе.

— Прости, — тихо сказала она, — мне не следовало этого говорить.

А вот это окончательно повергло меня в шок. Сначала она сообщила мне, что уходит от папы, но это было еще только полдела. Потом она не только не отругала меня за сквернословие, она извинилась передо мной.

Я смотрела на нее, вся в холодном поту от ужаса. Должно быть, ситуация действительно серьезная.

— Люси, — сказала мама еще ласковее, — мы с твоим отцом не любим друг друга уже очень давно. И мне очень жаль, что для тебя это оказалось такой неожиданностью.

Дар речи покинул меня. Я наблюдала за тем, как рушится мой дом. Вместе со мной. Оказалось, что мое «я», как я его осознавала, было настолько аморфным, что могло исчезнуть вместе с одной из своих составляющих.

— Но почему сейчас? — заговорила я наконец. — Ты утверждаешь, что вы уже давно не любите друг друга, чему я все равно не верю, а теперь вдруг решили расстаться. Почему?