Однако бинарность и дуализм не складывались прямолинейно и однозначно оппозиционно. Этот путь был извилист; следует отметить и следы диалогизма, и попытки выстроить подлинно гуманитарное, а значит, целостное мышление, характерное для многих поколений интеллигенции в дальнейшем.

В монографии показано, как изменялись тенденции в обсуждении важнейших тем о природе и сущности русского национального самосознания – от совместных поисков властью и интеллектуалами в XVIII веке до их резкой оппозиции в XIX – нач. XX вв. Немаловажная роль в этом процессе принадлежит так называемому общественному мнению, творцом которого, с нашей точки зрения, был Петр Яковлевич Чаадаев. Он стал зачинателем нового формата дискуссий о русской истории, ее национальном самосознании и перспективах, переведя обсуждение с официального (властного) – литературного (журнального) и научного (университетского) уровней на общественный. В тоже время он оказался одним из создателей этого публичного пространства, вовлекая в него самые широкие слои образованного (читающего) и полуобразованного общества, которому после него суждено было стать особой интеллектуальной силой, с самостоятельными суждениями и поступками в области созидания и укрепления национальной истории и самосознания.

«Загустителем» общественного мнения, давшим толчок для разделения интеллигенции на философскую и радикальную, был Федор Михайлович Достоевский, который в своем творчестве не только обозначил основные бинарные оппозиции времени, но и закрепил их в сознании масс. Созданные писателем мифообразы легли в основание не только общественного мнения, но и многих идеологических установок эпохи, став важными компонентами национального, патриотического и религиозного мировоззрения. Субъективность и идейность, лежащие в основе дискурсивных «обобщений» писателя, стали основой его индивидуального мифотворчества. Его текст обрел статус репрезентанта, а не означающего реальности.

Ему, как автору и пропагандисту «русской идеи», всегда был необходим оппонент – другой, рассмотренный через оппозицию мы – не мы; русское – нерусское. Этот принцип стал основой и литературного, и публицистического дискурса писателя, противопоставившего идею «всемирной отзывчивости» русского (православного) соборного народа идее «локальной отзывчивости» «нерусского» индивидуалистского Запада. «Запад» – понятие метафорическое, связанное с католицизмом, капитализмом, собственностью и расчетом, а также образами «нерусских народов-мироедов», таких, например, как поляки и евреи. В эту же оппозиционную обойму попали и интеллигенты-«отщепенцы». В рамках его бинарного подхода стало возможным уложить многообразие людей и идей, взглядов и подходов, народов и этносов в схему строгого противостояния русского (православного – лучшего – веровательного) и западного (рационального – худшего) способов мышления и жизни.

Необходимо учитывать и то, что авторский миф Достоевского являлся не сознательным искажением или идеологизацией процессов реальной жизни, но лишь специфической формой сохранения и укрепления определенной глобальной идеи, партийной, как и все идеи/идеологии, которым служат люди и ради которых жертвуют другими идеями и людьми. Миф претендовал на «соединение» всего со всем: реальности и идеи, чувств и разума, убеждений и поступков. Его воспроизводство давало лишь обратный эффект – укрепление оппозиционности и идеологизацию. Специфической чертой мифомышления является способность выдавать последствие за причину, историческое событие за естественное (природное), искать архетипические (вечные) мотивы в сиюминутном и случайном. В то время, когда процесс секуляризации вел ко все большей дифференциации общества и церкви, науки и культуры Достоевский создавал свою религиозную мифологию, объединяя (в художественной и публицистической формах) тысячи молодых поклонников.

Несмотря на то, что Достоевский обвинил интеллигенцию в беспочвенности, его позиция по отношению к ней выглядит двойственно: он в какой-то мере был ее «создателем», описав ее типологию и психологический портрет; в какой-то он оказался ее «разрушителем», в самых черных красках описывая бесовщину нигилистической радикальной молодежи. Удивительно точно заметил П.Д. Боборыкин, что даже внешне Достоевский был сам очень похож на «нервного страдающего русского интеллигента», в отличие от Толстого с его «мужицкой» – крестьянской внешностью.

Парадоксальность заключается в том, что, стремясь к утверждению однозначных истин и ценностей, Достоевский создал уникальный «полифонический роман» (М.М. Бахтин). Благодаря диалогической структуре своих произведений, он позволил читателю «корректировать мысли его героев» (М.А. Горький) в соответствии с их собственными предпочтениями и субъективным видением. Вместо целостности, характерной для мировоззрения Достоевского-художника, мы получаем многообразные партийные характеристики Достоевского – консервативного мыслителя и националиста, ксено- и юдофоба, противопоставляющего мыслящий, страдающий, жертвенный (а не только нигилистический) тип русского интеллигента всему русскому народу, православной вере, России.

Противоположной по своей сути представляется нам ход мыслей и религиозная философия Льва Николаевича Толстого, своей жизнью и творчеством опровергавшего не только бинарный подход в мышлении, но и пытавшегося вернуть в основание мыслительного процесса диалог и целостность. Он был зачинателем нового религиозного сознания в России и основоположником религиозной философии жизни. Ее особенность заключается в поиске единства предмета философии – жизни и познания ее смысла и соответствующего предмету метода, названного им «методом круга» или «сцеплением», позволяющим одномоментно и целостно сопрячь все основы человеческого знания о жизни в единое смысложизненное начало, не разлагая его на отдельные составные элементы.

На этом пути Толстой становится антагонистом для всех, кто стремится выстраивать «партийные оппозиции» идей и народов, веры и разума, культуры и цивилизации. Его учение о непротивлении злу насилием означало практическое неучастие личности в «злых делах государства», сознательный отказ от политической активности. Он повернул людей от морального утилитаризма и насильственной практики достижения целей к самим себе, ненасилию прежде всего над собой, поиску «царства божьего» внутри самих себя. Националистическим настроениям Достоевского он противопоставил подлинный гуманизм всечеловеческого братства и равенства при сохранении уникальных особенностей каждого человека, любой культуры и религии. Религиозная философия Толстого практически ориентирована, деятельно-любовна. Будучи защитником самых малых народов, самых униженных и обиженных – безземельных крестьян, голодающих и погорельцев, обитателей страшных ночлежных домов и бездомных, безработных людей, он искал пути к всеобщему Добру-Богу, который и был, с его точки зрения, «Океаном любви», несотворенным и неуничтожимым, слившись с которым человек воссоединится с человечеством, никогда не умрет, будет вечно жить, как капля, растворяясь в океане всеобщей любовной мудрости мира. На этом жизненном пути места интеллигентским социальным практикам не было.