– Иго – вот что ему подходит, – ворчал отец. – Монголо-татарское…

Игоря он по непонятным причинам не любил.

– Вечно ты дверь не запираешь…

Ну вот: лёгок на помине.

– Сколько можно говорить, Аня? Я тебя прошу, прошу…

Зашёл в кухню.

– Блины? Ничего себе! И суп гороховый? Что это с тобой сегодня – готовить вдруг начала? Обычно не дождёшься… Ну давай, наливай: съедобно хоть? Шучу, шучу, не обижайся! – он чмокнул меня в щёку. – Маме позвонил, предупредил, что приедем. Очпочмаков завтра настряпает…

Мама Игоря жила одна: отец ушёл от них еще в детстве. Ушел нехорошо, все связи оборвал. Игорь его не видел и не слышал до семнадцати лет, до того дня, когда, раздобыв номер телефона, набрал этот номер… А лучше бы выбросил его на помойку!

– Добрый день… – не придумав, на «ты» с отцом надо или на «вы», он поступил осторожно.

– Добрый! – согласился чужой голос. Голос был низкий, красивый. И плотный, как будто от сдерживаемого веселья.

– Кто это? – осведомился голос.

– Э, э! Не молчите! – приказал.

Игорь назвал свою фамилию, имя. И отчество. Веселье голос тут же утратил, но плотность сохранил: теперь его наполняла тугая энергия злости.

– Мой номер забудь. Его для тебя не существует. И тому, кто тебе его дал – я догадываюсь, кто! – передай, что больше мы не знакомы.

Розанов в «Опавших листьях» пишет, что, если родители перестают любить друг друга, их дети теряют основание жить. Они чувствуют, что родились без права на это. Жестокое предположение.

– Ну? Ты кормить-то меня будешь?

Я сунула в суп половник. Зачерпнула. Надо тянуть время. Пусть сначала поест. Мужику всегда нужно сначала поесть. Даже баба Яга – и та сперва напоит-накормит, а уж потом вываливает все плохие новости. Мне до бабы Яги далеко, но я всё-таки стараюсь взять её за образец.

– А гренок нет? – спросил Игорь.

– Батона не было в магазине…

– Ну вот что ты врёшь опять! С каких пор в магазинах нет батонов?

Ненавижу это слово – «врёшь». Я никогда не вру вообще-то. И меня прямо бесит, когда он вот так… Но спорить сейчас нельзя.

Нет, я могла бы рассказать ему про утку, вместе с которой мы съели батон на реке. Могла бы. Но ведь это понятно, что будет: «Странная ты, Анька! Заняться тебе больше нечем – на берегу торчать? Да ещё в такой холод!»

– Ты врёшь даже если это тебе не надо! – Игорю, очевидно, приспичило меня обличать. – Вечно что-нибудь сочиняешь… Вечно! Я даже газету, с тех пор как с тобой познакомился, читать опасаюсь.

– Ты, – говорю, – ешь давай…

Тут с потолка внезапно спустился на нитке паук. Жирный! И завис прямо над столом.

– Игорь-игорь-игорь! Ой, лови его, лови! – я метнулась к окну, распахнула форточку.

Игорь облизнул ложку.

– Хочешь на мороз бедного паучка? Не жалко тебе?

Смеётся! А мне не до смеха.

– Пусть живёт с нами. Назовём его – Иннокентий. А что? Зато мух не будет. Очень вкусный суп, ещё налей…

– Выкинь его, выкинь! Я не хочу оставаться тут с ним одна!

Ой.

– В смысле – одна?

Игорь отодвинул тарелку.

Вот. Молодец я. Врать – не врать, а уж выбалтывать чего не надо я точно умею. Забыв про паука, принялась торопливо наговаривать: мол, Марк уехал, я за редактора, деваться некуда, да ты ешь, ешь, я же налила тебе, и в Башкирию завтра один поезжай, мама ведь ждёт…

Однако Игорь есть не стал.

– Значит, ты уже всё за меня решила… Ладно. Я уеду. Могу даже сегодня уехать. Чего тянуть. Тебе же твоя работа всего дороже.

Вот так…

Через полчаса я осталась в пустой квартире.

То есть не в пустой. Где-то в ней притаился Иннокентий.

***

Это просто слишком долгая зима, вот и всё. Слишком много наружного холода и темноты – неизбежно они пробираются внутрь, просачиваются через, конечно же, проницаемую границу. Поэтому злится Игорь, поэтому уехал Марк, поэтому отец говорил сегодня со мной таким скучным голосом. Может, болеет..? Да разве ж когда признается!

Противопоставить этому можно только радость. Я давно это поняла: надо просто делать побольше того, что радует. Физически делать. Простые вещи. Достать большую чашку, заварить чай с чабрецом. Надеть красное платье. Поговорить с умным человеком…

– Какая вы, Анечка, нарядная!

– Спасибо, Римма Васильевна! Ну а вы-то – вообще королева!

Фомина махнула рукой.

– Что ещё остаётся, когда тебе шестьдесят?

Мы сидели с ней за столиком в кафе Дворца культуры.