В доме матери горел свет во всех окнах. Верка-Сердючка горланила из открытых форточек: «Гоп, гоп, гоп чида – гоп…» Гулянка, видно, была в самом разгаре. Иван перелез через поваленный забор, прошел запущенным огородом, чтобы войти домой не в дверь, а в окно, как он в последнее время привык делать. Так был шанс, что мать не заметит его возвращения. Все лето он ночевал в сарае и почти не показывался ей на глаза, но сейчас слишком холодно.

Иван делил комнату с «брателло» – так они привыкли друг друга называть еще с пеленок, хоть и звучало теперь глупо и старомодно. Они были близнецами и, хотя внешне на первый взгляд ничем не отличались, никто из знакомых их не путал. Еще в детском саду, после пары минут общения с братьями, разница становилась очевидной, даже если их одели одинаково. Манера говорить, мимика, жестикуляции, темперамент, походка – все отличалось. Иван не припоминал, чтобы в детстве они делили игрушки, потому что у каждого были свои любимые. Они никогда не дрались и не ссорились, играли чаще всего раздельно, общих друзей не заводили. И чем старше они становились, тем больше не совпадали.

Иван хорошо ладил с отцом, Ростислав тяготел к матери. В отличие от брата, Иван спокойно воспринял развод родителей, считая это делом вполне естественным. Уж слишком тяжело они уживались под одной крышей. Воспоминание, в котором зареванная мать стоит на лестничной площадке с чемоданом, не вызывало почти никаких эмоций. В тот момент Иван больше переживал за брата, которого отец запер в комнате, не позволяя проститься. Уход матери положил конец бесконечным скандалам, значительно облегчив им жизнь. Уже тогда Иван поддерживал отца, и его обиды были обидами Ивана. Брат же принял сторону матери и нашел способ поддерживать с ней связь, хотя ему в то время было всего шесть. Иван помнил, как Ростик, по наущению матери, тащил из дома разные вещи и воровал у отца наличные. Однажды отец поколотил его, сказав, что, если хочет помочь «потаскухе», пусть попросит, а воровство недопустимо. Рост никогда не просил, но каждый месяц из кошелька отца пропадали деньги. С тех пор отец делал вид, что не замечает. Иван с матерью не общался вовсе, да и она никогда не искала встреч, и даже не интересовалась им.

Всем казалось, братьев ничто не связывает. После первого класса учителям не приходило в голову сажать их за одну парту. А в седьмом они и вовсе оказались в разных параллелях. Если Рост пропускал школу, интересоваться у Ивана, почему брат отсутствует и где находится, не имело смысла, и все быстро перестали спрашивать. На переменах они ходили порознь, вращаясь в разных компаниях. На родительских собраниях про Ивана говорили мало. А что говорить, если все в порядке? Зато недостатки Роста могли обсуждать часами. У некоторых родителей даже сложилось впечатление, что Ставрыгин в школе только один. Но Иван всегда чувствовал, что не сам по себе – их двое, и все, что касается его, имеет отношение и к брату, пусть часто и с противоположным знаком.

Иван подошел к дому, сложенному из толстых, почерневших от времени бревен. Давно некрашеные ставни сидели косо и уже не закрывались. Про стеклопакеты в этом районе знать не хотели. Из темноты двора отлично просматривалось, как Рост напряженно расхаживает по комнате, жестикулирует и шепчет себе под нос.

«Ну, хоть трезвый», – Иван дернул оконную раму. Брат, услыхав его, поспешил подставить к подоконнику стул, чтобы помочь забраться внутрь. Иван с подозрением покосился на Роста. Такая предупредительность между ними не в почете.

– Ты где шкеришься? – возмущенно накинулся он на Ивана. – Я тебя весь вечер вызваниваю.

Иван пожал плечами, достал из кармана сломанный телефон и бросил его брату со словами:

– Утопил.

– Красава! – Рост недовольно покрутил телефон в руках и понажимал на кнопку.

– Я думал, тебе тут весело, – Иван мотнул головой в сторону комнаты, откуда гремела музыка.

– Не до веселья, – буркнул брат. – У меня проблемы.

То, что у Роста проблемы, никого бы не удивило, зачем только он докладывал о них ему, Ивану.

Рост опять пустился в бег по комнате.

– Брателло, я вляпался… – сказал он наконец, царапая ногтем свою простуду. Странное дело, вирусы они подхватывали одновременно. Вот и сейчас у брата в уголке рта красовалась живописная язва. Иван подошел и слегка ударил его по руке, чтобы тот оставил болячку в покое.

– И че? – просил Иван.

– Я бы тебя не просил, но никому говорить нельзя, иначе какая-нибудь падла обязательно заложит Лысому.

С тех пор как они переехали в это злачное место, Рост приторговывал травкой на вокзале. Товаром его снабжал Лысый – местный барыга. Вчера он приходил с пакетом, видно, принес товар. Пьянка у матери была в самом разгаре, и он остался. Может и сейчас блюет где-нибудь за сараем.

– Ну? – угрюмо спросил Иван, уже догадываясь, в чем дело.

– Мне вчера килограмм травы подогнали. Я ее, как обычно, в схрон запечатал. Сегодня проверил – пусто… Вскрыли!

– Кто?

– Конь в пальто!

– Может, кто видел, как ты товар прячешь?

– Схрон надежный! Я же не лох, чтобы подставляться…

– Ну, тогда возьми свою траву, где оставил, – отмахнулся Иван. Он скинул ботинки и, как был, в куртке, повалился на кровать. Глаза смыкались сами собой.

– Ива, слушай, это пипец как важно! Ты че, не врубаешься? Килограмм травы…

– Вы с Лысым вчера в обнимку сидели, только взасос не целовались, – Иван отвернулся к стене. Его сыроватая подушка тошнотворно пахла гусиным пером и кислятиной. – Сколько народу в хате толчется? Может, ты спьяна не помнишь, куда пакет сунул.

– Когда Лысый явился, я трезвый был, – скрежетал зубами Рост. – Сначала прибрал пакет, только потом забухали.

– Трезвый?! Да вы с матерью уже пятый день не просыхаете! – бросил Иван через плечо.

– Отвали!

– Сам отвали, понял! Я спать хочу! – заорал он. – Достали вы меня! – Иван уткнулся носом в закопчённую штукатурку стены.