— И все-таки? — настаивала Лена с каким-то азартом.

— Ну, тут такая штука — задумчиво посмотрел на нее тот. — Пока Вы в очках, вот как сейчас, Вас смело можно назвать железной леди. Ни намека на человечность. А вот если их снять — Макс хитро прищурился — появляется, добрая девушка с грустными глазами…

— То есть? — опешила Крылова. Такого ответа она, и впрямь, не ожидала. Она-то думала, что это Ланге-робот, а он считал роботом ее…

— То есть, Вы так стараетесь показать себя высококлассным специалистом, что слишком переигрываете. Не к лицу Вам образ строгой учительницы — хитринка исчезла из синих глаз, снова уступив место задумчивости. Он поднялся и теперь стоял рядом.

— По- вашему я не тяну на роль профессионала настолько, что мне приходится что-то там изображать?! — голос Лены звенел от обиды. «Человечности тебе от меня захотелось? С какой стати? На себя посмотри, железный дровосек!»

— Нет, Вы просто не так меня поняли — примирительно улыбнулся он. — Вы-замечательный работник: умный, исполнительный, быстро обучаемый… — Лена не верила своим ушам.

В другое время она бы порадовалась, получив такую аттестацию из уст самого Интеграла, но он оставался верен в себе и умудрился сейчас так похвалить, что на душе остался легкий привкус помоев.

— Тогда с чего такие цветистые комплименты в мой адрес? — зло спросила она.

— Комплименты, почему? — нахмурился Ланге. — Ах, да… Вы иронизируете… Простите меня, я, правда, не то имел в виду. Меня просто озадачивает в Вас эта странная особенность: беспомощный грустный взгляд и острые зубы.

— А Вы не ломайте голову над тем, что к делу не относится. Это, знаете ли, мешает рабочему процессу… Отвлекает — она комкала в руках Ронькин поводок, старательно придумывая причину вежливо распрощаться, но таковых на ум не приходило.

— Вот опять Вы ершитесь, а я, ведь, прощения попросил — грустно вздохнул он. И тут Лену прорвало.

— Ершуусь? А с чего бы мне быть доброй? В первый день после отпуска мне объявляют, что я теперь- за главбуха и работаю с Вами. А Вам все не так: недостаточная компетентность, запущенный донельзя бух. учет, расхлябанность и неорганизованность работников, даже бардак на столе моих подчиненных не упустили из виду! И за все отдуваюсь я! А теперь еще и фейсконтроль… Дрескоду, я, пока, Слава Богу, соответствую… — это было крайне неразумно-орать на собственного начальник, но ей сейчас уже было все равно. Уволит — пусть сам ведет учет в компании.

— Но ведь то же- рабочие моменты — как — то растерянно пробормотал он, явно не ожидая такой реакции.

— А что, по-вашему, такая огульная критика является нормой? — Лена стала потихоньку остывать.

— Это всего лишь стиль работы, и я не думал, что Вы придаете этому настолько большое значение, что…

— Что в конце-концов потеряю терпение? Вам было бы приятно слышать такое в свой адрес?

— А я это в свой адрес слышал много раз — тихо проговорил он.

— В смысле? — опешила Лена. В ее сознании фамилия «Ланге» с некоторых пор была синонимом самого занудного протекционизма, передающегося с молоком матери.

— Вы, я вижу, удивлены — грустно усмехнулся Макс.

— Да, я думала, что протекционизм- это у Вас врожденное — ошарашенно кивнула Лена, даже не осознавая до конца, что говорит.

— Да нет, скорее-приобретенное. Даже не так — вбитое в голову — внезапно разоткровенничался тот. Лена притихла, с интересом ожидая, что расскажет ей Макс. — Вы думаете, кто-то ждал в Германии так называемых соотечественников? Да, была программа переселения… Мы-то, когда уезжали, думали, что нас там ждут, а там… Там нас считали нищими русскими, приехавшими побираться. Смотрели свысока, и даже почти идеальный немецкий не помогал. Местные только нос морщили: русланддойче, что с них взять? Нет, на отсутствие работы мы не жаловались, но дипломы, полученные в советских ВУЗах, в ФРГ просто не котировались, да еще, в придачу ко всем бедам никак не получалось влиться в ту жизнь… Столько запретов и правил там, где не ожидаешь. Вы, наверное, смеяться будете, но регулировалась даже высота газонов… Мы, ведь, пока здесь жили, считали себя самыми настоящими немцами, и дома только по-немецки, не говоря уже о том, чтоб жениться на своих, а тут… Тут получилось так, что до «настоящих» нам далеко.

Нет, нас, конечно, поддерживали дальние родственники отца. Они-люди хорошие, вот только тесных отношений в полном смысле этого слова с ними не получалось. А мне, тринадцатилетнему пареньку, очень не хватало тогда друзей, оставшихся здесь. Я, ведь, тогда искренне не понимал, зачем был затеян этот переезд, но отец говорил, что я — дурак, и что в России ловить нечего, так что на новой родине нужно закрепляться любой ценой…

— Ну конечно, родина там, где вкуснее кормят — не выдержала Лена

— Да нет, зря Вы так — вздохнул он. — Сами посудите, если бы у Вас была возможность выбирать место жительства… Даже не так. Если бы Вашей семье предложили в 90 уехать из России с перспективами неплохого устройства в другой стране, Ваши родители бы отказались?

Лена задумалась. Конечно, мама не отказалась бы уехать тогда, особенно если бы была уверена в том, что не пропадет с двумя маленькими детьми. И, естественно, Макс не виноват, что родители тогда решили все за него. Но, вот, ругать при этом страну, где родился и провел детство, было, все-таки некрасиво.