А хороший такой стол, это вам не тушёнку лопать. Пусть и просто вроде бы, но при виде ломтиков сала с розовыми прожилками, перьев зелёного лука, нарезанного крупными кусками ноздреватого каравая, огурцов с помидорами и венчавшей всё это почти целой четверти достаточно прозрачного то ли самогона, то ли горилки у меня началось обильное слюноотделение.

— Горiлка своя, сам жену, — пояснил Опанас, отвечая на мой невысказанный вопрос. — Сiдайте, пригощайтесь чим Бог послав.

Дважды уговаривать нас не пришлось. Причём вкушали мы чисто мужским коллективом, ни снохи, ни парня, который, как выяснилось, приходился Опанасу внуком, рядом не наблюдалось. На Наталке был женат его старший сын Григорий, в данный момент, как уже сообщал майор, отсутствовавший по причине отъезда в райцентр, куда на подводе повёз продавать домашнее сало. В райцентр Также выяснилось, что у Опанаса была ещё и младшая дочь, которая аккурат перед войной вышла замуж за сына хозяина соседнего хутора, так там и живёт.

— А жинка ваша где? — на немного украинский манер спросил слегка захмелевший Медынцев-Кузьмичёв.

— Померла вона того лiта на ллю, була серцем слаба, — помрачнел Опанас и тут же сменил тему. — Так ви кажете, що втекли з полону?

— Ага, из плена, из концлагеря, — закивал Медынцев.

— Та що там, тяжко?

— Не то слово! Немцы пленных не считают за людей, бьют за малейшую провинность, а то и просто так. Из еды — миска баланды в день, да корка хлеба. А то, случается, в назидание выведут десяток другой из строя и тут же расстреливают. Детей, женщин, стариков — никого не щадят. Нелюди, одним словом.

— Так i ї, нелюди. Так що з вашим товаришем? Кажете, лiкаря тре»?

— Да-да, доктор нужен. Нет у вас на примете такого, который лишнего болтать не станет?

— Чому ж нi, ї. Зараз i пошлю за ним онука, вiн у нас хлопець тямкий.

Опанас грузно поднялся и вышел из горницы.

— Не нравится он мне, — шепнул я товарищам, когда мы остались наедине.

— Почему? — искренне удивился майор. — Хорошо же принял! И стол накрыл, и посочувствовал, теперь вон внука за доктором отправляет.

Я вздохнул. Может быть, и впрямь я слишком уж себя накрутил. Либо так часто жизнь мордой об стол возила, что разучился доверять людям. Что ж, пока будем надеяться на лучшее, не забывая о разумной осторожности. Хорошо бы, конечно, проследить, куда внук побежал, за доктором или в комендатуру. Надо было мне всё-таки в засаде остаться, понаблюдать со стороны, но майор развил такую бурную активность, что выбора уже не оставалось.

Между тем со двора послышалось: «Микола, пiди сюди…» Вернулся хуторянин через минуту, в руках — обычная бутылка с самодельной пробкой, внутри плещется что-то тёмно-красное.

— Обов'язково скуштуйте моїи вишневои наливки, такои бiльше нiхто в усiй окрузi не робить. Якщо не спробуїте — сильно гнiватимусь.

Вытащил из горлышка с характерным звуком пробку и налил нам по стопочке. Правда, про себя почему-то забыл. Ну, не обижать же гостеприимного хозяина! Выпили, вкус и впрямь неплохой, правда, чем-то слегка отдавало, но я не обратил на это внимания. Воздав должное наливке, закусили, майор стал расспрашивать Опанаса, как тут дела обстоят с немцами, сильно ли лютуют. Затем поинтересовался, имеются ли в округе партизаны, оказалось, что пошаливают, но на хутор не заходили.

— А вот… вот скажите…

Медынцев удивлённо замер с полуоткрытым ртом, словно вслушиваясь к происходящему внутри себя, затем глаза его вдруг закатились и, опрокинув на пол тарелку с недоеденной снедью, он кулём свалился под стол. Я попытался вскочить, но понял, что ноги меня просто-напросто не слушаются. Даже опереться о край стола не смог, потому что и руки вдруг отказали, а сознание начало заполняться непонятным туманом. Замерший в оцепенении Петрович что-то просипел и также замертво рухнул с табурета. Я из последних сил всё же приподнялся, глядя мутным взглядом, как ко мне приближается чья-то тёмная фигура, а в следующий миг на мою голову обрушился страшной силы удар и я провалился в небытие.

Пробуждение было тяжёлым. Такое ощущение, что голова превратилась в гудящий колокол. Не успел я разлепить веки, как изнутри моего многострадального организма начались характерные позывы. К счастью, прежде чем меня вырвало, я успел повернуть голову вбок, так что одежда осталась чистой. А земляной пол с накиданным сверху то ли сеном, то ли соломой и без того не блестел. Однако расплата пришла незамедлительно.

— Чортiв москаль, що б тобi в пеклi горiти!

И тут же последовала такая оплеуха, что моя голова дёрнулась, будто соединялась с телом шарнирами, а набат под черепной коробкой перерос в колокольный перезвон.

— Ну ты ж сука бандеровская!

Может, я это даже и не вслух сказал, сам не понял. Снова закрыл глаза, пытаясь привести себя в относительный порядок, только сквозь опущенные веки навязчиво пробивался мутноватый свет стоявшей у двери керосинки. Похоже, «заботливый» хуторянин, воспользовавшись нашей доверчивостью — ох, майор, майор — опоил нас своей настойкой, в которую подмешал что-то вроде снотворного. Затем связал нам троим за спиной руки и оттащил всех в хлев, поскольку запашок стоял соответствующий, да и периодически раздававшиеся блеянье с похрюкиванием свидетельствовали о том, что мы точно не в хате. Глухое рычание пса доказывало, что и он помогает своему хозяину нас охранять. Я снова открыл глаза, фокусируясь на окружающей обстановке. Медынцев и Сивцев, всё ещё без сознания, лежали напротив, и даже немного забавно было смотреть, как коза или козёл — отсюда мне было не видно, что там между ног — пытается сжевать галстук майора. Вот же франт, а я от своего галстука давно избавился, засунув его в карман, этот же до последнего щеголял.