– Естественно, герр офицер, – староста явно не разбирался в званиях СС. – Герр полковник вас ждёт, пойдёмте, думаю, что хочет отойти с вами… Пойдёмте!

Лётчик лежал в небольшой, но светлой и чистой комнате в глубине дома. Его осунувшееся лицо покрывала густая седая щетина, ему было, видимо, немного более сорока, но сейчас выглядел гораздо старше своих лет, бледный, с глубоко запавшими глазами и тяжёлым сиплым дыханием, он казался почти стариком. Перед приходом фон Шенкофа младшая дочь старосты накинула ему на плечи китель и подложила сзади подушки, чтобы он мог более-менее ровно сидеть.

– Герр полковник, добрый день, оберштурмфюрер фон Шенкоф, Вторая танковая дивизия СС, – представился, войдя в комнату, молодой офицер и тут же обратил внимание на рыцарский крест на шее пилота, Немецкий Крест в золоте и множество других наград, и не только немецких, а также почётный золотой партийный значок НСДАП [9] на кителе – достаточно редко встречающийся на военной форме экземпляр: его носитель, кроме того, что, видимо, являлся авиационным асом, был ещё и совсем не последним человеком в партии…

– Полковник фон Шюттенхоф, эскадрилья специальных операций штаба люфтваффе, искренне рад вас видеть, оберштурмфюрер! Сами понимаете, уже ожидаю русских с минуты на минуту, а тут вы…

– Рад быть в вашем распоряжении, герр полковник… – эсэсовец слонил голову. – «Специальная эскадрилья штаба»?.. – Ни о чём подобном он никогда не слышал, но не решился пока задавать лишние вопросы.

– Оберштурмфюрер, – продолжал лётчик. – В данной ситуации не буду морочить вам голову различным дерьмом относительно секретности, важности для рейха, долга перед фюрером и т. д., рейх уже не существует… Я… я не знаю ваших личных планов на будущее… Но вы и ваши люди – моя последняя надежда, вы это понимаете, и я тоже. Зато вы ещё не знаете, что я – также надежда на будущее лично для вас… Не знаю, что со мной и сколько мне осталось жить… Думаю, что что-то с позвоночником – не чувствую ног, но провести этот остаток дней в русском плену я не собираюсь… Под моей кроватью сейчас лежит нечто, что я должен был довезти до Мюнхена, но, видит Бог, не получилось… Но это ни в коем случае не должно попасть в руки как русских, так и американцев или англичан… Ни тем ни другим не хочу доставить такое удовольствие!.. Помогите мне, оберштурмфюрер, а я помогу вам… Понимаю, что не выгляжу как человек, способный ещё кому-либо помочь, но, поверьте, волей судьбы здесь и сейчас, я – ваша самая реальная надежда на будущее… Если, конечно, нам обоим удастся выбраться из этого дерьма живьём и с моим грузом и добраться хотя бы до Зальцбурга…

– Сделаем всё возможное, герр полковник… – фон Шенкоф неуверенно кивнул. «Зальцбург?!! Хотя бы?!! Он вообще имеет представление, где мы? Или при приземлении ударился головой? Это же отсюда этак четыре сотни километров, и неизвестно ещё, через чьи позиции!!!» Но закоренелое чувство субординации не позволило ему сразу открыто возразить, он лишь повторил: – Сделаем всё возможное…

«Интерсити экспресс» Цюрих – Вена – Цюрих не ехал в нашем понимании этого слова – он как будто летел над рельсами. Без привычного российскому уху стука колёс, без лязгания буферов, свиста на поворотах и грохота сцепок. В вагоне стояла абсолютная тишина, лишь еле заметное мерное покачивание иногда напоминало о том, что он всё-таки движется. Желающие, как в хорошем авиалайнере, могли наслаждаться несколькими музыкальными программами на любой вкус с помощью наушников и панели управления, присутствовавших на каждом сиденьи. В отличие от убогих, обшарпанных и заплёванных старых составов наших РЖД, интерьер швейцарского поезда тоже скорее напоминал самолёт, чем железнодорожный вагон: два ряда кресел футуристической формы лежащего полумесяца с каждой стороны вдоль окон, багажные отделения под потолком, тишина, белый неоновый свет, мягкая цветная обивка, люди в наушниках, проводник-стюард, разносящий кофе, чай и прохладительные напитки, международный телефон в хвосте… пардон, в конце вагона, у туалета… Советскому человеку, впервые попавшему сюда без предварительной подготовки, казалось, что он оказался на съёмках фантастического фильма о далёком будущем, космических кораблях и межпланетных рейсах. Это сейчас переживал и Клим, и даже при всей его обычной сдержанности он не мог скрыть своего восхищения. Но прекрасная альпийская панорама, беззвучно проносящаяся за идеально звукоизолированным окном, напоминала, что мы всё ещё на планете Земля, а лежащие в наших карманах «совковые» серпастые-молоткастые паспорта, хотя и элегантного тёмно-красного цвета, но без единой легальной европейской визы, уничтожали ощущение идиллического прекрасного будущего и напоминали о небезопасном, нервозном и трудном конце двадцатого столетия, в котором мы имеем счастье (или несчастье) жить.

Несмотря на то, что поезд шёл прямо туда, куда нам надо, то есть в Цюрих, мы, за неимением оных виз, должны были покинуть его роскошные сиденья перед швейцарской границей в небольшом городке Брегенц на австрийской стороне и продолжать путешествие опять нелегальным путём. Хотя даже партизанский способ пересечения границы здесь также был намного более комфортабельным и безопасным, чем в той же Чехии. Надо было лишь сесть в приличный автомобиль со швейцарскими номерами, сделать «швейцарские» лица и переехать её. Никаких пробежек ночью по вспаханному полю, патрулей на джипах, погонь и т. д.

Вообще, с перемещением по суше с востока на запад было заметно, как постепенно меняется к лучшему жизнь и люди именно в этом направлении, а не наоборот. Особенно это отражалось на первых официальных лицах страны, которые встречал на своём пути каждый путешественник: пограничник – зеркало целой государственной системы. Вечно злые и подозрительные белорусские погранцы и таможенники, в старомодной, ещё советских времён, форме с непонятными эмблемами их новой государственности – чистая воля произвола, с вечным выражением Павки Корчагина на лице и убийственным взглядом пропитых глаз, словно в книжках времени расцвета СССР о героях-чекистах, постоянно ищущие «врагов народа» или замаскированных шпионов среди усталых челноков с клетчатыми китайскими баулами, нищих эмигрантов-неудачников, пьяных туристов и остальной всякой всячины, проезжающей в обшарпанных поездах через их республику, за неимением средств на более приличный транспорт, потом сменялись поляками.

«Панове» – поляки – на восточной границе являлись, в большинстве своём, достаточно приятными людьми, хотя и угрожающе носили автоматы Калашникова также советского образца, смешные береты и бравую пятнистую военную форму. Эти уже были, вопреки своему внешнему виду, абсолютно безобидными, с открытой и откровенной склонностью к коррупции по любому поводу, который, кстати, всегда старательно выискивали, в надежде сунуть себе в карман доллар-другой.

«Западные» поляки на выезде из страны только лишь спокойно проверяли паспорта и количество сумок и чемоданов, серьёзно и тщательно. Контроль, контроль, контроль… Вдруг чего… Хотя, видимо, знали, что их «восточные» коллеги уже выбрали и скассировали всё, что можно.

Чехи – первые пограничники в обычной синей полицейской (не военной!!!) униформе, способные, к тому же, иногда улыбаться и вообще вести себя по-человечески. Их присутствие в вагоне означало окончательный выезд из типично восточной зоны – «соцлагеря».

До сих пор не понимаю, как этот маленький народ, находясь так долго во владении советского «социализма», смог так быстро найти все свои западные корни и перестроиться – именно перестроиться, а не «перестроиться» в смысле «перестройки», объявленной господином М. Горбачёвым и ведущей Россию и весь разваленный им же Союз незнамо в какую задницу, лишь бы поднять свой собственный престиж за пределами нашего многострадального государства… Его службы были узнаны и хорошо оценены на Западе… Но об этом когда-нибудь потом…