Дневная книга (сборник)

Аннотация

Милорад Павич (1929–2009) – автор-мистификатор, автор-волшебник, автор-иллюзионист. Его прозу называют виртуальным барокко. Здесь все отражается друг в друге, все трансформируется на глазах читателя, выступающего одновременно и соавтором и персонажем произведений. В четырехмерных текстах Милорада Павича время легко уступает власть пространству, день не мешает воплощению ночных метаморфоз, а слово не боится открыть множество смыслов.

В романе-лабиринте «Ящик для письменных принадлежностей» история приобретения старинной шкатулки оборачивается путешествием по тайникам человеческой души, трудными уроками ненависти и любви. В детективе-игре «Уникальный роман» есть убийства, секс и сны. Днем лучше разгадать тайну ночи, особенно если нет одной разгадки, а их больше чем сто. Как в жизни нет единства, так и в фантазиях не бывает однообразия. Только ее величество Уникальность.

МИЛОРАД ПАВИЋ Кутиjа за писање Unikat This edition is published by arrangement with Tempi Irregolari, Italy This edition is published by arrangement with Tempi Irregolari, Italy ООО «Издательство «Пальмира», АО «Т8 Издательские Технологии», 2017 Ящик для письменных принадлежностей Я, нынешний владелец ящика для письменных принадлежностей, приобрел его в предпоследний год двадцатого века за тысячу немецких марок у официанта из Будвы вместе с загадочной улыбкой, которую он вынес из кухни отеля над порцией кастрадины, [1] приготовленной в тот вечер для посетителей ресторана. 1 Вяленая баранина, блюдо сербской кухни. – Не желает ли господин купить необычный дорожный ящик? Морской. Капитанский. С письменным прибором, с отделениями для карт, подзорной трубы и так далее, – вполголоса обратился ко мне в тот вторник официант, подавая ужин. – Можно взглянуть? – Я смогу показать вам его утром, во время завтрака. Он у меня здесь, в отеле. – Принеси, – распорядился я, подумав о том, что у молодых есть время быть мудрыми, а у меня на это времени уже нет. Ящик оказался большего размера, чем я ожидал, он мне понравился и стал моим. Судя по всему, когда-то он принадлежал семье Дабинович из Доброты и служил капитану во время плавания для хранения судового журнала. Впоследствии он попал в один из старых которских особняков, и в его отделениях оказалось много разных вещей, относящихся к более позднему периоду. В конце концов, по словам официанта, уже в наши дни ящик еще раз совершил плавание по морю, правда, для хозяина, которому он тогда принадлежал, это путешествие закончилось печально. – Я, впрочем, об этом особо не расспрашивал, – добавил официант, – ведь, узнав тайну, и сам становишься частью тайны. А зачем мне это нужно? Да и кроме того, все, что известно о прежнем владельце ящика, может поместиться в дупле гнилого зуба. Владелец был неразговорчив, и от него никогда ничем не пахло. Даже потом… Из плавания не вернулся. Потому-то эта вещь и продается… Ящик был сделан из красного дерева и окован латунью. Пустой, он весил немногим меньше четырех килограммов, или, как сказал официант, был весом с небольшую собаку. Длина и ширина пятьдесят один на двадцать семь сантиметров, высота семнадцать с половиной сантиметров. Такие, на первый взгляд странные, размеры объясняются, видимо, тем, что в то время и в том месте, где он был изготовлен, применялись другие единицы измерения – дюйм, фут или что-то еще. – Если уж вы так придирчивы, – заметил официант, – учтите: то, что имеет силу для сантиметров, имеет силу и для единиц, в которых когда-то измерялось количество души или любви… С боковых сторон ящика в дерево врезано по металлической пластине с кольцом. Хотя на вид оба кольца совершенно одинаковы, назначение их различно. Правое (если смотреть со стороны замка) можно извлечь из углубления в латунной пластине и использовать как ручку при переноске этого дорожного предмета. Левым кольцом нельзя воспользоваться, если замок ящика закрыт. Стоит потянуть за него при открытом замке, выдвинется находящийся сбоку внешний ящичек. Когда замок открыт и крышка ящика откинута, видно, что внутри у него, как в трехэтажном доме, три уровня. В этих трех этажах размещено пятнадцать отгороженных отделений, ящичков, углублений и отсеков, пять из которых потайные. Одни из них расположены в верхнем, другие в среднем, а третьи в нижнем уровне ящика. Кроме того, в самой утробе ящика для письменных принадлежностей припрятан еще один секрет – музыкальная шкатулка. Получается, что ящик для письменных принадлежностей как бы скрывает ее во чреве. В ящике имеется шесть замков. Один из них наружный, и он виден на передней стенке закрытого ящика. Это замок фирмы «LH. М. GR Patent Tompson». К нему есть ключ, который владелец может носить с собой. Тот, кто решится лизнуть замочную скважину наружного замка, убедится в том, что она соленая. По этому и некоторым другим признакам можно заключить, что ящик побывал в морской воде, однако ясно, что совсем недолго и что внутри он не промок. В этом нет ничего удивительного, потому что при изготовлении таких капитанских ящиков на их водонепроницаемость всегда обращали особое внимание. Остальные замки находятся внутри. Назначение их различно. Некоторые из них только выглядят как замки, а на самом деле таковыми не являются. Мне эта вещь принесла больше хлопот, чем пользы, потому что пришлось немало повозиться, чтобы обнаружить все тайные отсеки и проникнуть в них. И отпереть все замки. Кстати, больше всего мне здесь помог нюх, потому что каждое из этих давно уже не открывавшихся отделений обладало своим собственным, отличным от других запахом. Не исключено, что кроме обнаруженных мною пятнадцати ящичков и отсеков там кроется еще какой-нибудь потаенный закуток, до которого мне так и не удалось добраться, и его, быть может, отыщет кто-то из будущих владельцев этого необычного дорожного аксессуара… В тот момент, когда ящик для письменных принадлежностей перешел в мою собственность, он не был пустым. В нем находились разные предметы, не представлявшие, правда, большой ценности. Часть из них, несомненно, принадлежала еще первому его хозяину, жившему в XIX столетии, а все остальное тому, кто взял его с собой в море в конце XX века. Исходя из всего, что до сих пор обнаружено мною в ящике для письменных принадлежностей и внимательно изучено, о нем и его содержимом можно сообщить следующее: I Верхний уровень ящика для письменных принадлежностей Верхний уровень ящика для письменных принадлежностей составляют: крышка (1) и пять отделений (2–6) 1 Крышка с латунным солнцем Если открыть крышку ящика для письменных принадлежностей (1) до конца, то она образует единую наклонную плоскость с самим ящиком. Этой плоскостью, состоящей из двух частей и покрытой сукном, можно пользоваться как письменным столом. Длина плоскости в два раза превышает ширину ящика и составляет около пятидесяти четырех сантиметров. На внешней стороне крышки закреплена латунная пластинка в форме эллипсообразного солнца, на ней немецким готическим шрифтом вырезана дата – 1852 – и инициалы «Т. А. Р.». На выцветшем сукне внутренней поверхности крышки остались пятна от пролитого рома и чернил красного цвета, а также надпись. Это фраза на итальянском языке, которая переводится так: Всякий раз, когда Европа заболевает, она просит прописать лекарство Балканам Если поднять крышку, предназначенную для письма, под ней обнаружится пространство, слегка пахнущее корицей. Мастер, сделавший ящик для письменных принадлежностей, несомненно считал, что под крышкой должны размещаться карты и инструменты для определения положения судна. Однако сейчас здесь нет ничего, кроме следов нюхательного табака и пачки из сорока восьми почтовых открыток, перевязанных синей ленточкой. Все они адресованы одному лицу, некой мадемуазель Генриетте Довиль из Перужа, Франция, но ни одна из открыток не была отправлена. На них нет почтовых штемпелей, и все они, кроме одной, изображают арку Дефанс в Париже. Исключение составляет последняя открытка, и на ней не Париж, а венецианские кони. Текст на открытках написан по-французски, одним и тем же красивым женским почерком, с наклоном, противоположным направлению письма, и крестиком вместо буквы «i». На дне этого большого отделения лежит зубочистка из утиного пера и вывернутая наизнанку кружевная перчатка, сшитая в Которе. Она пропитана ароматическим маслом «Кипрская роза». Если сложить открытки в том порядке, в котором они были написаны, станет ясно, что одной или двух не хватает, однако это не мешает получить представление о том, что хотела сообщить своей подруге в Перуже неизвестная парижанка. Все написанное в неотправленных открытках, хранившихся в ящике, излагается ниже. Сорок восемь почтовых открыток В это утро я снова лгала во сне, а ложь имеет запах. Она пахла кремом «Christian Dior» от морщин вокруг глаз. Этот запах и разбудил меня. Поднявшись с кровати, я выпила две китайские чашки воды, надела перстень, выкованный в третьем веке новой эры для левой руки какой-то женщины, и застегнула на лодыжке цепочку часов «Tissot». Тут кто-то позвонил. «Herm`es», аромат «Cal`eche», определила я, принюхиваясь к входной двери. Это была моя сестра Ева. – Мне кажется, тебе следует сменить image, – сказала я ей. Мы направились в центр города. В первом же бутике я купила ей «Amarige de Givenchy» в металлическом флаконе, похожем на консервную банку, и одноразовое вечернее платье из золотистой бумаги, сшитое по эскизам известнейшего парфюмера. Ева была в восторге, а я, понюхав продавщицу, которая упаковывала наши покупки, шепнула сестре: – У этой третий день! После этого мы проследовали в роскошный меховой салон, скрывавшийся в зелени авеню Монтень. Едва мы вошли, нас окутал аромат искусственных фиалок, распространявшийся из подключенных к сети пульверизаторов. Через центр зала тек демонстрационный подиум, навстречу нам шел молодой человек с волосами, стянутыми в хвостик на затылке. Я, как и обычно, подбрасывала рукой лимон, время от времени нюхая его. С паузами в такт тем мгновениям, когда лимон находился в воздухе, я прошептала сестре: – Этот наяву здоров, а во сне болен. Словно услышав, он пробормотал под нос: «Болезнь всегда старше здоровья!» – и лишь после этого обратился к нам: – Bonjour, mesdames. Чем могу служить? – Неизреченный мой, дай мне крылья! – потребовала я. – Простите? – Сегодня ночью мне приснилось, что мы с тобой сидим внутри большого камина и ужинаем под треск горящих поленьев… Ты помнишь? – Мадам чрезвычайно любезна, но прошу извинить, даже при огромнейшем желании я никак… – Забудь об этом… Как твое имя, мой ангел? – Снглф. Мы с Евой расхохотались: – Да он глотает все гласные! – Ты, Снглф, вероятно, голоден?.. Неужели ты не догадываешься, как услужить двум дамам в меховом салоне поздним утром, когда все мужчины помчались зарабатывать деньги? – Мадам хотела бы шубу? – Да. Причем самую дорогую из всех, что есть… – Прошу вас, садитесь, мы вам покажем потрясающие модели. Появились две слегка заспанные девушки. Зазвучала музыка, а от них, сквозь запахи звериного меха, пахнуло свежим бельем и утренним женским потом. Сквозь запах пота до нас доносился аромат туалетной воды «Rochas Globe». Прогуливаясь по подиуму, они демонстрировали шубы разных моделей. Тем временем Снглф прислушивался к нашей болтовне. – Ты действительно хочешь купить шубу? – спросила Ева. – Конечно. – Зачем тебе еще одна шуба? – Я еду с любовником в Киев. У нас медовый месяц. Сейчас модно проводить медовый месяц в Киеве. – Ты шутишь? – Нисколько. Женщины никогда не шутят. Не до смеха, если после каждой шутки на свет появляется ребенок. – Ну, некоторые только того и ждут. Но, к сожалению, несмотря на то что каждому суждено умереть, далеко не каждому суждено родиться. Самые лучшие так и остаются нерожденными. – Ты так говоришь из-за того, что у тебя нет детей. А я хочу совсем другого. Я хочу изменить свою жизнь. В корне. – Интересно узнать, как ты себе это представляешь. – Вот сейчас и узнаешь. Слушай повнимательнее, что я скажу этому хвостатому. И я обратилась к Снглфу: – Нет ли у тебя здесь такой шубы, которая стоит дороже всего вашего салона? А заодно и всех вас, вместе взятых? Есть тут такие шубы, за которые расплачиваются золотой карточкой? – А как же, разумеется, мадам, одну минуту, мадам. По знаку продавца перед нами появилась одна из девушек, укутанная в чарующие меха до самого пола. «Вот оно!» – промелькнуло у меня в голове, и я почувствовала, что девушка под мехом была голой и разгоряченной, как породистая кобылица. Не сводя с шубы глаз, я молниеносным движением сорвала ее с манекенщицы, которая осталась стоять на подиуме совершенно нагая и от потрясения готовая сделать лужу. Я впрыгнула в шубу и с победным видом прошлась перед Евой. – Что скажешь, хороша? – прорычала я сквозь ноздри. – Возьму ее, а? Что скажешь? – Здесь возникает небольшая проблема, – заметила Ева. – Дорогая сестричка, небольшие проблемы возникают для того, чтобы их обходить… Что за небольшая проблема родилась в твоей хорошенькой головке? – Это Адам, твой муж. – Он, конечно, родился не в твоей голове, но ты права. Это действительно небольшая проблема… А почему, собственно, ты так беспокоишься из-за моего мужа? Если хочешь, я оставлю его тебе в наследство, правда, тебе придется ждать его по крайней мере лет сто двадцать. Он не скор лизать, но спор спускать. – Если шубу тебе не сможет купить Адам, твой муж, – а что он не сможет, я уверена, – и если такую дорогую вещь тебе купит твой любовник, ты не сможешь надеть ее перед мужем, да ты просто не сможешь забрать ее домой. – Ты думаешь? Дорогая моя, именно потому что ты так думаешь, у тебя нет ни мужа, ни любовника. Ты снова приобрела неприятную привычку умничать. А это вредно. Лучше навостри уши и слушай… Сколько стоит эта шуба? – обратилась я к продавцу. – Пятьдесят тысяч, мадам. – Отлично. Я беру ее, но слушай внимательно, что я сейчас скажу… Снглф… Я правильно запомнила – Снглф? – Да, мадам. – Итак, Снглф, мы с тобой заключим сделку, причем эта сделка должна остаться между нами, это и в твоих и в моих интересах. – Если мадам считает, что цена слишком высока… – Мадам не была бы мадам, если бы считала, что цена слишком высока. Если я и торгуюсь, то торгуюсь о другом и с другим… А теперь посмотрим. К изумлению Снглфа, я обошла вокруг него и приподняла хвостик у него на затылке. – Неплохо, Снглф, неплохо. Но ленточка здесь не годится. Лучше возьми цепочку, будет красивее лежать… И тебе не совсем подходит «Armani After Shave». Попробуй что-нибудь более пряное. Может быть, какой-нибудь аромат из люксовой коллекции «Lanc^ome» для мужчин. А теперь перейдем к делу, мой ангел. Я снова приду сюда через полчаса со своим другом. Ты скажешь ему, что шуба стоит шестьдесят тысяч, и он мне купит ее за эту цену. Не за пятьдесят, как она действительно стоит, а за шестьдесят тысяч… Ты меня слушаешь? За шестьдесят тысяч. – Конечно слушаю, мадам. Но я вас не понимаю. Мне понятно насчет цепочки и то, что вы сказали об ароматах, но насчет цены я ничего не понял. – Поймешь позже. Пока это все. Не задавай лишних вопросов. И еще кое-что. Когда я приду снова, не выпускай этих ваших… как тут они у вас называются… голозадых. Здесь и без них найдется кому обнажиться. – Я прекрасно понял вас, мадам! Желаю вам приятного дня. * * * Вскоре после этого, сидя в автомобиле «Leyland-Buffalo» перед домом своего любовника майора Бейли, я задумчиво смотрела на туман, который тянулся из-под моста в искусственной громаде парка Бют-Шомон… Я вдруг почувствовала запах этого тумана, горький, слегка отдающий дымом, увидела, как сквозь туман проглядывают белые кипарисы, как под ними, на берегу, возле воды, какие-то люди собирают росу и камни с дырочками, увидела и других людей, которые в собственных тенях жгли костры и сжигали на них свои тени, а рядом с ними я почуяла присутствие двух женщин, кровоточивших светом; виднелся и сад длиной в два часа, в котором первый час пели птицы, а второй падал вечер, первый час цвели фруктовые деревья, а второй из-за спин ветров мело снегом… Из этого состояния меня вывел хорошо знакомый запах. «Aramis», «Havana», заключила я, распахивая навстречу этому запаху дверцу автомобиля. Мой любовник майор Бейли ввалился на сиденье рядом со мной и поцеловал меня, обдав запахом кондома, ароматизированного корицей. «Этот и из Библии хлеб украсть может», – подумала я. Тут он заметил на заднем сиденье Еву и приподнялся в знак приветствия. Он был ненамного легче автомобиля под ним. На солнце было заметно, что с возрастом его волосы не седели, а становились рыжеватыми. После получаса головокружительной гонки по городу я снова запарковала автомобиль на авеню Монтень. В салоне мехов под тихую музыку девушки демонстрировали свой товар, распространяя аромат полуденных улыбок, смешанный с запахом лосьона для тела «Le Jardin» от «Max Factor». – Mesdames et monsieur, – сердечно встретил нас Снглф, – прошу вас, присаживайтесь. Чем могу быть полезен? – Отгадай, кто я такая, ангел мой, тогда мы тебе скажем, – перебила я, вызвав у него испуг. – Мадам задает трудные вопросы. Я снова не могу вспомнить. – Я дьявол. Имя мое сон. Я первая Ева, меня называют Лилит, мне было известно имя Бога, и я поссорилась с Ним. С тех пор я витаю в Его тени среди семиглубинных значений Книги… В ответ на эти слова продавец улыбнулся на чистейшем иврите и продолжил фразу так, будто он спит и будто он женщина: – Я создан смешением Истины и Земли, у меня три отца и ни одной матери, и я не смею шагать назад… Не так ли? – Откуда ты знаешь это, Снглф? – вывела я его из состояния зачарованности. – Это знают все ангелы. Но я не знаю, что мадам собирается предпринять. – О, это-то отгадать нетрудно, Снглф! Если ты поцелуешь меня в лоб, я умру… Однако ты этого не сделаешь, потому что здесь, на этом месте, ты, Снглф, продавец, а я покупатель. И ты этого не забывай… Вот здесь, здесь я нашла эту шубу, – обратилась я затем к своему любовнику, потому что знала, что он не переносит мою болтовню такого рода. – Она просто божественна. Хочешь посмотреть? – Хочу, но только на ком-нибудь. – Отлично! Прошу тебя, Евочка, покажи нам шубу, как мы и договорились. Господин Бейли горит желанием увидеть эту вещь… После этих слов Ева смущенно прошла в глубину салона и надела шубу. Затем нерешительно продефилировала по подиуму передо мной, майором Бейли и продавцом. Я зааплодировала: – Великолепно!.. Какого цвета у нее подкладка? И тут же, подскочив к сестре, распахнула шубу, из которой вывалились две Евины голые груди, довольно тяжелые и с волосами, как на ушах у мужчин. Ева вскрикнула и резко запахнула мех. – Прости, Евочка, мне хотелось узнать, какого цвета подкладка. Фиолетовая. Так я и думала. Ну, что скажешь, мой дорогой? Что лучше выглядит – шуба или моя сестра в ней? Что бы ты предпочел иметь? – А ценой можно поинтересоваться? – едко парировал он. – Можно, но если ты имеешь в виду мою сестру, то спрашивай меня, а если шубу, придется узнавать у господина с хвостиком. При этих словах Ева в слезах убежала с подиума, а майор сказал, глядя ей вслед: – Ну вот, она обиделась, а я так и не увидел, как ты выглядишь в этих мехах. – Не волнуйся. Купи шубу и увидишь. Потом я обратилась к продавцу: – Теперь твой ход, мой ангел! – Пролети сквозь темноту моей комнаты! – произнес он, обращаясь ко мне, и я, вздрогнув, как от удара, уставилась на него. – Что ты сказал? – Не покидайте мужа. – Кто ты, Снглф? – Ангел, как мадам сама изволила заметить. Майор, которого такие разговоры всегда выводили из равновесия, прервал нас вопросом: – Сколько стоит шуба, которую нам продемонстрировала мадемуазель? – Шестьдесят тысяч, месье, – выпалил Снглф. Тут перед нами появилась Ева, одетая в свое платье. Майор сел, скрестил ноги, не спеша раскурил кубинскую сигару и выпустил дым, пахнувший табаком «Partagas». Некоторое время все молчали. Тут я расхохоталась во весь голос, Ева вытерла слезы, а продавец в конце концов решился спросить: – Месье что-нибудь решил? – Пардон? – прервал его майор на полуслове, вытащил из нагрудного кармана пиджака платок и пропитал его дымом, выпустив в него несколько колец из своей сигары. – Желает ли месье купить шубу? – Желаю ли я купить шубу? Я жду, когда ты ее упакуешь, приятель, а моя карточка у тебя на прилавке. Продавец согнулся в поклоне: – Простите, что-то я сегодня не в себе. Момент – и все будет готово. Вскоре он вернулся с роскошно упакованной шубой и вручил ее майору. Майор поцеловал меня, еще не зная, что это наш последний поцелуй, и передал шубу в мои руки. Я поцеловала Еву. – Ее целовать некому, а тебя я поцелую позже, из шубы, – сказала я ему и солгала. С этими словами мы покинули салон и уселись в машину. Теперь за рулем был майор. – Куда сейчас? – спросил он. – На Руа-де-Сесиль. Там ты нас высадишь. Мы пойдем покупать кондомы для нашей мамочки. Она просила три штуки с запахом лимона, два с ананасом и один – яблоки с корицей. Как те, которыми пользуешься ты. Мою машину можешь оставить там же, на стоянке. * * * Как только мы остались одни на улице Руа-де-Сесиль, я направилась прямо в агентство по аренде жилья. – Мне нужна квартира в третьем округе на четыре года. Квартал Маре. Трехкомнатная. Тихая. То есть, по возможности, с окнами во двор. Не выше третьего этажа. Агент предложил нам три варианта. Два поблизости от цирка Дивер и один на Фий-дю-Кальвер. – Это всё рядом. Можно сейчас же осмотреть все три. – Пойдем сначала на Фий-дю-Кальвер, – сказала я. – Ты знаешь, кто такие Filles du Calvaire? – обратилась я к Еве. – Нет. – Это девочки от шести до двенадцати лет, их было около двух тысяч, этих невинных. Их посадили на корабли и отправили в крестовый поход на Иерусалим освобождать от арабов Гроб Господень. Корабли захватили сарацины, девушек изнасиловали и поубивали, некоторых из них продали в рабство, а потом, через много веков, они получили в Париже бульвар и улицу, продолжением которой является Вьей-дю-Тампль. Они получили улицу в церковном районе Парижа, как им и подобает… Квартира высоко? – обратилась я к продавцу. – Нет. Второй этаж. Это здесь. И мы втроем поднялись по винтовой лестнице. – Как видите, предыдущий жилец выехал, оставив после себя на стенах все эти картины. Надеюсь, они вам не помешают. Впрочем, мы готовы подержать полотна у себя, до тех пор пока он не сообщит, что хочет их забрать. – Они не помешает, если не будете мешать вы. – Мадам может не беспокоиться. Кроме того, эта квартира имеет и другие преимущества. Возле самых дверей остановка девяносто шестого автобуса. За углом на рю де Бретань рынок, один из самых красивых в Париже. Плюс к этому на углу находится маленький душевой павильон для собак. – Ты меня убедил. Беру. Вместе с твоим павильоном для собак… Сегодня я все беру. – Неужели ты не хочешь посмотреть еще какой-нибудь вариант? – спросила Ева, как только мы остались одни. – И вообще, зачем тебе еще одна квартира? Покупаешь жилье для новой шубы? – Представь, я собираюсь уйти от мужа… Кроме того, это место мне просто понравилось. Мне давно хотелось жить в квартире с подобной лестницей. Ты обратила внимание, этот подъезд, он просто божественный! Знаешь, в Париже есть несколько лестниц, которые я знаю с детства. Был один такой подъезд с чудной лестницей в Маре, я часто приходила туда целоваться со своими любовниками. На таких лестницах и в таких подъездах меня часто охватывает желание отдаться кому-нибудь прямо на месте. Подъезд на Фий-дю-Кальвер как раз из этих. Стеклянная дверь, деревянная с латунью винтовая лестница. Пахнет сосной и лаком. В таком месте достаточно, чтобы кто-нибудь воспользовался одним твоим неверным шагом, и ты пропала… Полчаса спустя мы снова стояли в салоне на авеню Мотень с шубой в руках. Звучала музыка, и манекенщицы, завидев покупателей, начали показ мехов. Я почувствовала запах женских волос цвета воронова крыла. И крикнула: – Снглф! И он тут же появился из глубины помещения. – Наконец-то… Я же сказала тебе подвязать хвостик цепочкой, а не ленточкой, Снглф. А ты все никак… Итак, теперь вторая часть нашей сделки. Сколько тебе платят в год? – Думаю, мадам может догадаться, что не так уж много. – Отлично. Сейчас мы это немного подправим. Возвращаю тебе шубу, а ты мне вернешь пятьдесят тысяч, то есть столько, сколько она и стоит, а десять тысяч оставь себе за услугу, которую ты мне оказал. Идет? – Мадам шутит? – Мадам никогда не шутят. В противном случае они не мадам. Правда, ты как-нибудь не пошути случайно. Так хочешь или нет получить десять тысяч? – Момент, посмотрю только, найдется ли в кассе достаточно наличных, чтобы вернуть вам ваши деньги, мадам… К счастью, есть, вот, прошу, пятьдесят тысяч. Несколько смущенный, Снглф взял у меня шубу, отложил ее в сторону, а я сунула в карман майоровы деньги. – Вот так, ангел мой, – сказала я продавцу, – смотри только случайно не продай шубу, которую я только что вернула, а не то тебя дьявол укусит! Ты меня слушаешь? – Да, мадам, слушаю и горю желанием узнать, что будет дальше. – Дальше я пойду покупать своей новой шубе подходящие духи. К этой шубе нужны новые запахи. Мне кажется, лучше всего подошли бы «Issey Miyake»… – Не понимаю, какую шубу мадам имеет в виду теперь? – Ну разумеется, ту же самую. Снглф, сегодня я еще раз появлюсь в вашем салоне. На этот раз со своим мужем, Адамом. И он купит мне эту же шубу. В противном случае я не смогу в ней показаться перед ним, я даже не смогу забрать ее домой, как заметила моя сестра Ева, присутствующая сейчас здесь… Ты меня слушаешь? – Слушаю, мадам, но не понимаю. – Как это – не понимаешь? У меня останется пятьдесят тысяч, у тебя – десять, к тому же я бесплатно получу шубу, которую мне купит муж… Что тут непонятного? Впрочем, совершенно не важно, понимаешь ты или нет. Достаточно, чтобы ты слушал. Итак, шубу не продавай! Кстати, имей в виду, моему мужу ты назовешь ту цену, которая указана в прейскуранте, то есть пятьдесят тысяч… Мы с ним все же родственники… С этими словами мы с Евой покинули салон. Со всех сторон нас одолевали запахи большого города, и я читала их как буквы. – В последние недели и от моих снов воняет. Они стали густыми, как мамалыга, и черными, как деготь. А сквозь них текут огромные толщи времени, похожие на подземные реки, хотя, проснувшись, я вовсе не становлюсь старее, чем я есть, чем была раньше. В моей жизни как будто существуют два времени. В одном времени не стареешь, но вместо тела тратится что-то другое. Карма? Может быть, наше тело и наша душа – это горючее? Горючее для чего? Может быть, время – это сила, которая движет телом, а вечность – это горючее души? * * * – Теперь нам пора немного передохнуть, – сказала я и повела сестру обедать во двор небольшого ресторанчика. После обеда я достала из сумки телефон и позвонила мужу: – Мы, как обычно, во дворике ресторана. Ждем тебя. Я немедленно должна тебе кое-что показать. Срочно приезжай. И захвати мою гитару. Как только появился месье Адам, я попрощалась с сестрой, используя выражение, которому научилась у поколения шестьдесят восьмого года: – Приходи в пять тридцать. Куда угодно, только не опаздывай. – Гонишь! – Могла бы и сама догадаться. Встретимся у «Шекспира», как обычно. После этого я отвела мужа в меховой салон. Вместе с моей гитарой, которую он покорно нес в руке. – Ты, Адам, заключен в свою осуществленную любовь, как в клетку, – сказала я ему, входя в зал. – В какую любовь? – То есть как – в какую? Разве ты не был влюблен в меня до женитьбы? Был. И разве ты не получил то, что хотел? Получил. – Разве все это не получила и ты? – Получила, но не с тем мужчиной. Знаешь ли ты, Адам, что во сне я все еще девушка? Уже десять лет, лежа в постели рядом с тобой, я вижу во сне, что невинна. И мне постоянно снится, что я теряю невинность с кем-то другим, а не с тобой. В моих снах их было не меньше двухсот, тех, кто лишил меня девственности… – Лили, прошу тебя! – взбунтовался он. – Итак, это все, что касается невинности и того, что получил ты. Сейчас и я хочу получить кое-что. Хочу ту самую шубу, о которой я тебе говорила. Вот, я нашла ее здесь, в этом салоне. И влюбилась в нее… Я просила вас оставить одну шубу, – продолжала я, обращаясь к продавцу. – Сейчас посмотрим. На какое имя, достопочтенная мадам? – На любое из моих четырнадцати, мой юный месье. – Посмотрим, посмотрим, мадам… Совершенно верно, шуба оставлена на имя Эмпуза. [2] 2 В греческой мифологии женщина-демон, похищавшая детей и юношей, душившая своих возлюбленных в объятиях, а затем выпивавшая их кровь и пожиравшая свои жертвы. – Правильно. Вот теперь мы с супругом пришли вместе, чтобы он купил ее. Напуганный таким диалогом, Адам предпринял отчаянную попытку: – Но ты же знаешь, Лили, что у тебя денег больше, чем у меня. Ты можешь ее купить, а я нет. – Это не одно и то же. Я хочу, чтобы мне ее купил ты. И тут я мгновенно посерьезнела и шепнула мужу на ухо: – Сейчас я ее примерю. Я распахнула пальто, и капитан удостоверился в том, что под пальто его жена не носит ничего, за исключением духов «Jacomo de Jacomo». – Лили, прошу тебя, не надо! Лили, идем домой. Прекрати эту комедию. – Значит, берем шубу без примерки? – Да-да, прошу тебя, без примерки! Сколько стоит это чудо? На свой вопрос капитан получил неизбежный ответ, который заставил обернуться всех, кто находился в салоне. – Пятьдесят тысяч. – Пятьдесят тысяч? – Дорогой мой, тебе кажется, что это много, только потому, что ты не видел ее на мне. Ты должен посмотреть, как она на мне сидит. Тут я сбросила пальто, оставшись в чем мать родила, надела шубу, поднялась на подиум и под музыку триумфально прошествовала перед присутствующими, вызвав громкие аплодисменты. – Тебе не нравится? Тогда я верну ее. Я распахнула шубу, снова раздались аплодисменты. – Не нужно, – поспешно вмешался мой муж, – запакуйте пальто мадам, она останется в шубе. И выпишите счет. Как только счет был оплачен, продавец завернул мое пальто, и я тут же всучила его мужу. – Это тебе на память, – сказала я ему, – а теперь простимся. Прощай, Адам! И схватила свою гитару. – Что это значит, Лили? – Это значит, что перед Богом и всем честным народом я покидаю тебя. И тебя, и твои паленые усы. А если кто-нибудь из присутствующих имеет что-либо против, пусть скажет об этом сейчас или потом не говорит никогда! С этими словами я направилась к дверям. К изумлению окружающих, продавец вдруг выпалил: – Остановись! Остановись! Не входи и не выходи! Берегись трехспальной кровати! Ничего от тебя и ничего в тебе… Адам ошеломленно посмотрел на него и крикнул мне вслед: – Но почему? Я остановилась и ответила: – Почему? Если ты не понимаешь, я объясню тебе. Когда в семнадцать лет я вышла замуж, у меня была такая грудь, что никто из знавших меня не запомнил моего лица. Даже ты, мой муж. Как-то вечером, когда я танцевала, ты упал передо мной на колени и приложил руку к моему животу. Тогда я впервые почувствовала боль. Боль продолжалась семь лет. Слабая, иногда она усиливалась, но чаще я почти не замечала ее. Как-то ночью боль стала резкой, колющей, я, обезумев, отшвырнула книгу, которую читала в постели, и бросилась к врачу. Меня осмотрели под рентгеном и сделали снимок находившегося во мне крохотного, совершенно правильного скелета семилетней девочки. Мне пришлось изрядно напрячь память, чтобы высчитать, кто был ее отцом. Теперь я это знаю. Отцом был ты… С этими словами я открыла дверь из салона на улицу. Капитан только тут пришел в себя и простонал: – Лили, вернись, куда же ты, Лили? И получил ответ: – В Киев. У меня с моим новым любовником медовый месяц. Сейчас это модно – ездить в Киев в медовый месяц… В этот момент какой-то представительный господин, находившийся в салоне, воскликнул «браво!», а продавец бросил мне через порог: – Обернись, обернись, море шумит, волны зовут тебя… Потрясенный капитан, продолжавший стоять посреди зала, смерил его злобным взглядом и рухнул в кресло со словами: – Мать твою в потолок! – А потом добавил: – Властелин мира, жена, которую ты мне дал, улетела! Это были последние слова, которые я слышала от своего мужа. * * * В самом сердце Парижа, на месте, откуда через один из рукавов Сены открывается прекрасный вид на церковь Матери Божьей, находится букинистический магазин «Шекспир», торгующий английскими книгами. В хорошую погоду товар раскладывают перед входом, и именно здесь я снова встретилась с сестрой. – Дело сделано? – нетерпеливо спросила Ева, разглядывая на мне новую шубу. – Какие теперь у тебя планы? – Поселюсь в квартире, которую сегодня сняла на Фий-дю-Кальвер. – Значит, все-таки эту квартиру ты сняла для своей шубы? – Нет. Я ушла и от мужа, и от майора Бейли. Как я тебе уже говорила, теперь я изменю свою проклятую жизнь. Потом будет поздно, мне и так уже двадцать шесть. Я собираюсь закончить учебу. А потом завести детей. Но не с кем попало. – А как же медовый месяц, и новый любовник, и Киев? – Никак. – Что значит никак? – У меня нет нового любовника… Сейчас время учиться. – Не понимаю. Я думала, что ты оставляешь старого любовника и мужа ради нового любовника. – Правильно, но новый любовник – это пока лишь гипотетическая возможность. С меня довольно и мужей, и любовников. Возможно, мне стоило бы найти любовницу. Женщины лучше понимают, что нам приятнее всего… – Значит, с этим, с хвостиком, у тебя ничего нет? Тебе еще нужно его заловить. Да ты еще хуже, чем я! – Ева, ты уверена, что остаешься женщиной и во время сна? Я тебе прямо сейчас покажу, как находить новых любовников. Сделать это легче всего тогда, когда и не собираешься искать. Просто хлопай глазами и смотри. Ты видишь на витрине с книгами объявление?.. Видишь. Прекрасно, а теперь прочитай его. К стеклу книжного магазина «Шекспир» был прилеплен листок бумаги пепельного цвета. Написанный крупными английскими буквами текст сообщал: – Теперь тебе ясно? – Нет. – Поэтому у тебя и нет любовника. Я только что купила новые духи «Elizabeth Arden Blue Grass», как и полагается для нового любовника, а здесь, у «Шекспира», отыскала эту чертову женскую версию. Это словарь, в котором на двести девяносто третьей странице нью-йоркского издания Кнопфа есть дырка, та самая, которую этот парень ищет в качестве предмета обмена. С такой штукой в руках я тут же позвоню по телефону из объявления. Интересно узнать, что есть в его экземпляре… 2–6 Черные и белые отделения Если поднять крышку и открыть ящик, перед нами окажется поверхность для письма. Она ограничена латунной рамкой, оснащенной некоторыми вспомогательными устройствами, которые обеспечивают доступ в разные отсеки и части ящика. Итак, в рамке расположены два замка и одно углубление для внутреннего ключа, который по размеру больше, чем ключ от внешнего замка. По форме он представляет собой трубку с треугольным отверстием в торце. В прошлом похожими инструментами пользовались зубные врачи, чтобы рвать зубы. Латунь, из которой сделан ключ, местами изъедена и покрыта зеленым налетом. В верхней части ящика находится первый внутренний замок. При закрывании этого замка внутренним ключом возникает особый эффект. На дне ящика, из имеющегося там отверстия, при повороте ключа выступает винт. Для того чтобы во время качки ящик не упал со стола или с другой деревянной поверхности, с помощью упомянутого ключа и винта его можно прочно на ней зафиксировать. И пока ящик закрыт на ключ, винт остается недоступным. «Будь у тебя хоть две левых руки, не украдешь!» – так сказал об этом хитром устройстве официант. Между латунной рамкой ящика и покрытой сукном поверхностью для письма, в верхней его части, расположены пять маленьких отделений из светлого и темного дерева, напоминающих пять ванночек. В одном из них, по-видимому, когда-то находилась чернильница, так как на дереве осталось несколько зеленых клякс, а в другом – баночка с песком для посыпания свежих записей. Четыре из пяти ванночек квадратные, а пятая прямоугольная, она имеет форму корытца из темного тика и предназначена для перьевых ручек. В центре этого корытца есть небольшая дужка. Судя по всему, к нижней стороне этой ванночки можно было прикреплять промокательную бумагу, которая довольно быстро вытеснила из употребления песок. Таким образом, отделение для ручек могло использоваться и в качестве миниатюрного пресс-папье. Два отделения пусты. В прямоугольном корытце лежит темно-зеленая ручка из кедра, на конце ее закреплен медный держатель, куда вставляют перо. В соседней ванночке осталось немного красноватого песка; кроме того, там лежит старый свисток в форме фаллоса и стеклянная пробка от флакона, который в ящике не обнаружен. Свисток предназначен для того, чтобы вызывать души умерших. Звук у него странный, что-то похожее на «кмт! кмт! кмт!». Это зов, на который откликаются ледяные сны мертвых душ, когда они порой, чтобы согреться, забираются в теплые сны живых. Только тогда их и можно вызвать. Точнее, свисток служит для того, чтобы мог подать голос тот, кто хочет вызвать души мертвых. Если свистнуть три раза, вызовешь душу умершего и ее ледяной сон из их временного пристанища. Душа умершего и ее сон найдут тебя по звуку свистка. Таким образом, свисток предупреждает о том, что, возможно, существует нечто, что запрятано в шкатулке гораздо глубже, чем нам известно. Короче говоря, если вы что-то ищете и не находите, не теряйте надежды. Может быть, это «что-то» найдет вас. Что же касается стеклянной пробки от флакона, то, посмотрев сквозь нее на свет, можно, как под увеличительным стеклом, прочитать вырезанную на ее донышке надпись на греческом языке. Эта надпись в стеклянной пене выглядит так: Не забывай, что твои годы идут парами, как сестры, как мать и дочь или как сестра и брат. А иногда как отчим и падчерица или как любовники… Тот, кто догадается перевернуть стеклянную пробку и посмотреть с другой стороны, прочтет следующее: Для того чтобы встретить ночь всех твоих ночей как день, нужно заранее понять, какова та пара лет, которая входит в твою жизнь. В отделении, где когда-то была чернильница, сейчас находится пузырек с черной краской и палочка, с помощью которой женщины в азиатских и африканских странах раскрашивают боковую часть своих ступней. II Средний уровень ящика для письменных принадлежностей На этом уровне ящика для письменных принадлежностей расположены: выдвижной ящик из розового дерева (7), ящик из древесины ореха (8), а также три довольно больших отделения (9–11) 7 Ящик из розового дерева Средний уровень ящика становится виден тогда, когда извлечешь оттуда ванночку для ручек (4). Под ней обнаруживается пустое пространство. Если теперь вынуть левую стенку средней ванночки, высвободится потайная пружина и на этом месте, слева, из глубины, выскочит выдвижной ящик из розового дерева (7), запрятанный до этого под ванночками. В нем лежат нож, вилка и прядь женских волос. Одновременно с появлением ящика начинает играть музыкальная шкатулка, скрытая где-то внутри так, что ее нельзя ни увидеть, ни пощупать, а можно только услышать. У музыкальной шкатулки в запасе семь мелодий – по одной для каждого из семи морских ветров. Иными словами, она заводит ту или иную мелодию в зависимости от того, какой дует ветер. Стоит измениться ветру, меняется и мелодия. Так что мореплаватель мог определять направление ветра, не выходя из каюты, по звукам из музыкальной утробы, и узнавать, что за ветры свистят над палубой и когда происходит их смена. О сирокко предупреждала мелодия, начинавшаяся словами: «В рубашке тихой завтрашних движений…», если дул бора, слышалась песня «Тишина такая, как тогда, когда синие цветы молчат…», трамонтана завывал под звуки «День мой смеркается дважды…» и т. д. 8 Ящик из древесины ореха Если убрать правую стенку средней ванночки, то и с этой стороны из пустоты выскочит, подброшенный пружиной, ящик из древесины ореха (8). В этом ящике лежит свернутая в трубку рукопись, закрученная в страницу, вырванную из какого-то комикса. На одной из картинок комикса изображен бык с пеной у рта. У него на спине, верхом, лицом друг к другу, сидят молодой человек и девушка. Текст комикса на английском, а картинка называется «Third Argument». Итак, если развернуть вырванную из комикса страницу, обнаружится рукопись. Она представляет собой тетрадь, страницы которой испещрены зелеными чернилами, бумага толстая и рыхлая, наподобие промокательной, с надписью на каждом листе, мелким шрифтом сообщающей, что это экологически чистый продукт. По обложке желтоватого цвета рассыпаны мелкие синие цветы. Сама рукопись составлена мужской рукой и напоминает дневник, в который кое-где вклеены вырезки из отпечатанного типографским способом текста. Далее целиком приводится текст дневника со всеми вставками. Написано в Париже на сербском языке. Рукопись из парижа, завернутая в страницу из английского комикса – Это ты прилепил объявление в книжном магазине «Шекспир»? – спросил меня вчера из телефонной трубки женский голос. – Да, – ответил я. – Сейчас я иду на факультет. Я учусь на строительном. Знаешь, где это? – Я тоже учусь на строительном, – выпалил я в ответ, – буду у входа через сорок пять минут. Стоило мне посмотреть на нее, как по положению ее зрачков я понял, что ее левый глаз прошел гораздо большее число реинкарнаций, чем правый. Он был старше правого по крайней мере на полторы тысячи лет. И не моргал. Она пришла с книгами под мышкой. – Ты читала роман? – спросил я. – Нет, – ответила она. – Я вообще не так уж много читаю. А ты? Ты читал его? Или это просто такой прием, чтобы познакомиться со мной? – Забудь об этом, – сказал я. – Хочешь, будем заниматься вместе? – Хорошо, но только давай сразу договоримся. Пока не кончится семестр – никакого траханья. А после сессии посмотрим. Идет? – Идет, – ответил я. Так мы начали вместе готовиться по курсу «Математика-1», и оттого, что, в отличие от меня, она была не из провинции, занимались мы в ее большой квартире на улице Фий-дю-Кальвер. Каждое утро, довольно рано, я проходил мимо ее сверкающего автомобиля марки «Layland-Buffalo». Предварительно я сворачивал в сквер, который выходит на рю де Бретань, отыскивал на дорожке камень, подбирал его и прятал в карман. Потом звонил у двери и поднимался на второй этаж. Книги, тетради и нужные для занятий инструменты я не брал. Все это лежало у нее, всегда готовое к работе. Перед ней мерцал семнадцатидюймовый монитор пентиума. Занимались мы с девяти до одиннадцати, потом нам подавали завтрак, и мы продолжали занятия до двенадцати. Позже мы повторяли пройденный материал. Все это время я держал в руке камень, который, стоило мне задремать, падал на пол и будил меня прежде, чем она успевала что-то заметить. Иногда, когда мне не хотелось спать, я разглядывал ее гитару, стоявшую в углу комнаты. На стенах вместо картин в рамках и под стеклом висели многократно увеличенные почтовые марки с изображениями парусников и пароходов. После часа дня я уходил, а она продолжала заниматься одна. Таким образом мы готовились к экзамену по математике ежедневно, кроме воскресенья, когда она готовилась одна. Очень быстро она заметила, что я все больше и больше отстаю от нее. Она думала, что я ухожу раньше, чем она закончит заниматься, чтобы самостоятельно выучить материал пропущенных лекций, но ничего мне не говорила. «Каждый должен, как дождевой червяк, сам прогрызть себе дорогу вперед», – так, должно быть, думала она, понимая, что, обучая кого-то другого, себя она не научит. Несмотря на нашу договоренность, иногда во время передышки в учебе она целовала собственные колени, оставляя на них следы губной помады, или, свесив на лицо свои длинные волосы, сквозь них показывала мне язык. Я на это не реагировал, соблюдая условия предложенного ею договора не заниматься любовью во время учебы, поэтому между нами ничего такого не происходило. По сути дела, за развязностью, которую она изображала, скрывалась стыдливая, я бы даже сказал целомудренная, натура, хотя, возможно, она сама об этом даже и не догадывалась. Кроме того, эротика в ней вообще еще не пробудилась, и, несомненно, ее предыдущий любовный опыт был не особо удачным, так что к новой связи она подступалась с опаской. Именно поэтому она и откладывала все на «после сессии»… Легче выучить птицу застегивать пуговицы, чем научить подобных ей любви… – Кто ты? – как-то раз неожиданно спросила она меня. – Можешь и сама догадаться. Есть старая тайна, в которой каждый, как в зеркале, может увидеть себя или кого-то другого, к кому будут в этот момент обращены зеркала. Вся поэзия Древней Греции и Рима повторяет одну и ту же зашифрованную историю. И тот, кто умеет правильно прислушаться, услышит ее. Кто не умеет – не услышит. Есть одна теория, согласно которой мужские и женские особи дышат по-разному. Более того, некоторые считают, что длина шага мужчины и женщины различна. Как бы то ни было, суть дела состоит в следующем. Женщины и мужчины делятся на тех, у кого трехфазное и двухфазное дыхание. Или шаг. Такими они родятся, такой у них характер, такова их природа. Есть женщины, природа которых проявляется в двухфазных ритмах, и в их жизни долгий вдох предшествует короткому, или, другими словами, их первый шаг длиннее второго. Они всегда немного спешат. За ночь им снится сто быстрых снов. Есть также и мужчины, природа которых строится на двухфазных ритмах, они, правда, всегда делают сначала короткий вдох, а потом длинный. И всегда стараются, чтобы их первый шаг был осторожным и коротким, а второй длинным. Этих всегда ловят с поличным на краже. Но, кроме того, как среди вас, так и среди нас есть такие, кто делает подряд два длинных вдоха или два шага одной длины. Такие шаги нельзя назвать ни мужскими, ни женскими. Это, возможно, самые старые, гермафродитские шаги. Так ходили люди до разделения полов. Существуют и другие женщины, характеру которых свойствен трехфазный ритм. У них в любви первый шаг всегда будет осторожным и коротким, второй длинным, а третий снова коротким, у них в начале любого дела как бы не хватает сил вдохнуть полной грудью, но следующий их ход всегда будет сделан на полном вдохе, и за ним снова последует движение вполсилы, вполвдоха. Мужчины с такими женщинами никогда не могут правильно оценить ситуацию. Потому что мужчины не умеют считать до трех. Что же касается мужчин, природа которых проявляется в трехфазном ритме, для них характерен один решительный длинный шаг, за которым следуют два коротких шажка. Это те мужчины, которые часто упускают свой шанс. И наконец, некоторые редкие характеры отличаются тем, что у них за двумя короткими, нерешительными шагами всегда идет один энергичный и длинный. С такими нелегко справиться, такие всегда рассчитывают на длинную дистанцию и, как правило, добиваются того, что задумали… Любой человек, в том числе и ты, может сообразить, к какой категории он относится, и найти свое место в этой древней иерархии. – А у тебя какое в ней место? – спросила она, но ответа не получила. Искать ответ ей пришлось самой. Когда в сентябре подошло время экзамена, мы договорились в день, назначенный для сдачи, встретиться утром и вместе пойти на факультет. Она очень волновалась, поэтому ее не особенно удивило, что я не только не пришел на встречу, но и вообще не появился на факультете. Уже после того как она сдала экзамен, у нее возник вопрос: а что же произошло со мной? Но меня нигде не было. Я не знаю, был ли у нее все это время какой-то любовник или нет и ожидала ли она, что после экзамена, в соответствии с нашим договором, мы встретимся не для того, чтобы заняться математикой. Теперь как раз наступил тот момент, о котором она сказала «после экзамена посмотрим». Но мы не посмотрели. Так или иначе, я не появлялся до самой весны. «Много чести», – подумала она и решила выбросить меня из головы, но, вне всякого сомнения, иногда у нее возникал вопрос: «Чем же он все-таки занимается? Должно быть, он из породы тех вечно улыбающихся, которые покупают товар на Востоке, а продают на Западе». В ту пору, когда нужно было готовиться к сдаче «Математики-2», однажды утром она столкнулась со мной на факультете, с интересом отметив новые заплаты на моих локтях и отросшие волосы, каких она раньше не видела. Все повторилось в точности, как и в первый раз. Каждое утро в определенное время я появлялся у нее, она проходила сквозь зеленоватый и слоистый воздух огромной квартиры, как сквозь воду, в которой струились холодные и теплые течения, открывала дверь, и хотя была еще сонной, взгляд ее оставался таким же, как всегда, – от него разбивались зеркала. Несколько мгновений она наблюдала за тем, как я выжимаю бороду в шапку и снимаю перчатки. Соединив большой и указательный пальцы, я, резко взмахнув кистями рук, одновременно выворачивал перчатки наизнанку, в результате чего обе мои руки мгновенно освобождались от них. Как только с этим бывало покончено, мы без промедления приступали к работе. Она была полна решимости заниматься в полную силу и ежедневно доказывала это на деле. Мы сидели перед телевизионной панелью, темной и такой же немой, каким немым был все это время и ее музыкальный центр. Устав смотреть на монитор, заполненный уравнениями, она переводила взгляд на мои ноги, одна из которых всегда была готова сделать шаг, а другая пребывала в полном покое. Потом они менялись ролями. С непреклонным упорством и систематичностью она входила в мельчайшие детали предмета независимо от того, стояло ли утро и мы на свежую голову еще только начинали работу или же после завтрака занятия приближались к концу и темп падал. Она не пропускала ни одной мелочи. Казалось, она спешит наверстать что-то упущенное раньше. Иногда она, повернувшись ко мне своим широким лицом, задумчиво смотрела на меня прекрасными глазами, между которыми оставалось место для целого рта. Или же крестила меня высунутым языком. Но я по-прежнему придерживался нашего договора. Как и прежде, я уходил в час дня, и вскоре она снова заметила, что мне не удается сохранять концентрацию, что мои взгляды стареют за один час и что я отстаю в знаниях. С приближением июньской сессии у нее окрепло впечатление, что я не смогу сдать экзамен, однако она ничего не говорила, отчасти, видимо, чувствуя в этом и свою вину. «В конце концов, – решила она, – неужели мне надо упрашивать его, чтобы он начал учиться? Если он туп как бревно, то это его личное дело…» Однако, когда и на этот раз я не появился среди сдающих, она забеспокоилась и после окончания экзамена разыскала список кандидатов, чтобы проверить, нет ли моего имени в какой-то другой группе, сдающей ближе к вечеру или на следующий день. К своему удивлению, она не нашла моего имени ни в одном из списков этой сессии. Ей стало ясно: я и не собирался сдавать экзамен этим летом. Домой она вернулась довольная своим успехом, но в полном недоумении относительно меня. Благодаря своей способности читать запахи, она тут же почувствовала, что среди ее бумаг есть чьи-то еще, с чужим запахом. Так она установила, что накануне я в спешке забыл у нее свою зачетку. Открыв ее, она с изумлением обнаружила, что я не только не изучаю строительное дело, но более того – являюсь студентом другого факультета, причем регулярно сдаю там предусмотренные программой экзамены. Вспомнив бесконечные часы совместных занятий, которые требовали от меня ненужных и бессмысленных усилий и превращались в пустую трату времени, она спросила себя: чего ради? Чего ради я проводил с ней столько времени, изучая предметы, никак не связанные ни с моими интересами, ни с экзаменами, которые я должен сдавать? Обдумав все это, она пришла к единственно возможному выводу: всегда следует учитывать и то, что обошли молчанием. В данном случае это значит, что все происходившее происходило не из-за экзаменов, а из-за нее. «Кто бы мог предположить, – подумала она, – что он окажется таким скромным и месяцами не сможет решиться открыть свои чувства!» Она тут же отправилась по адресу, где я снимал комнату с несколькими сверстниками из Азии и Африки, удивилась бедности, которую там увидела, и узнала, что я покинул Париж. После того как ей назвали адрес в небольшом городке на берегу Эгейского моря, недалеко от Салоник, она не раздумывая села за руль своего «Buffalo» и отправилась разыскивать меня в Греции, решив вести себя так, будто ничего странного она обо мне не узнала. Так все потом и получилось. По дороге, в Салониках, она купила старинные «любовные часы» – изящную стеклянную вещицу, заполненную жидкостью, с помощью которой можно измерять продолжительность любовного совокупления. Она прибыла на место в сумерках, нашла на берегу указанный дом, очень ветхий, но свежепобеленный, размером едва ли больше, чем открытая настежь дверь. Рядом с домом она увидела большого белого быка, привязанного к вбитому в землю колу, на который сверху был насажен свежий хлеб. Внутри дома она разглядела постель, на стене икону, под иконой кисть из красных ниток, надетый на шнурок камень с дыркой, юлу, зеркало и яблоко. На дверном косяке висел свисток в форме фаллоса. На кровати, лицом к окну, опершись на локоть, лежало обнаженное существо с длинными волосами, молодое и опаленное солнцем. Глубокий спинной желобок, слегка извиваясь, спускался по спине до бедер и исчезал под грубым шерстяным одеялом. Ей показалось, что девушка в любой момент может обернуться, и тогда станет видна и ее грудь, крупная, крепкая, блестящая в вечернем свете. Она схватила висевший у двери свисток и дунула в него, чтобы обратить внимание на свое присутствие. «Кмт!» – еле слышно отозвался свисток. Когда существо, лежавшее в постели, обернулось, оказалось, что это не женщина. Это был я. Я лежал, опершись на локоть, и жевал свои усы, полные меда, который в тот день служил мне обедом. – Нужно дунуть три раза, – сказал я ей. Она положила на стол подарок – «любовные водяные часы», но ей никак не удавалось избавиться от того первого впечатления, что в моей убогой постели она застала существо женского пола. Однако вскоре это впечатление, так же как и ее усталость после долгой дороги, рассеялось. На ужин она получила в тарелке с зеркальным дном двойную порцию – для себя и для отраженной в зеркале собственной души: фасоль, грецкие орехи и рыбу, а перед трапезой маленькую серебряную монетку, которую она, так же как и я, держала под языком все время, пока мы ели. Таким образом, все мы четверо насытились одним ужином: она, я и две наши души в зеркалах. После ужина она подошла к иконе и спросила меня, что это такое. – Телевизор, – ответил я ей. – Или, другими словами, окно в иной мир, где используется математика, отличающаяся от твоей. – Как это? – спросила она. – Очень просто, – сказал я, – у тебя плохая арифметика. Хочешь узнать почему? Смотри, единственное число, точка и настоящий момент – вот из чего составлен весь твой механический мир и его арифметика. Но эта арифметика ошибочна. И именно с нее начинаются все твои проблемы. Твоя математика как решето – не держит воду. – Как ты заговорил! А сколько дней ты вместе со мной зубрил эту самую математику! Докажи свои утверждения! – Доказать это совсем не трудно. Растопырь пальцы и пересчитай их. Ты насчитаешь пять. И будешь права. Таким образом, множественность поддается исчислению. А теперь подними вверх один палец и попробуй пересчитать единичность! Не выйдет. Единичность лишена всякого количества. Ее исчислить невозможно. В противном случае мы могли бы исчислить и Бога. Что же касается точки, то попробуй, если сможешь, найти ее ширину, длину или глубину. Не получается? Конечно не получается. Точка есть точка. И точка! Слышишь? Ты слышишь это тиканье со стены? Чем питаются часы? Икотой! Как узнать, который час, когда часы постоянно клюют одно и то же «сей-час! сей-час! сей-час!». А «сейчас» неизмеримо, хотя мы живем в этом «сейчас». Как нам верить твоей математике, которая лишена способности измерять? Почему летающие и ездящие механизмы, все эти самолеты и машины, созданные по меркам твоих квантитативных заблуждений, так недолговечны и живут в три или четыре раза меньше, чем люди? Посмотри, у меня тоже, как и у тебя, есть белый Buffalo. Только он сделан не так, как твой, запрограммированный в Layland. Проверь, каков он, и ты убедишься, что кое в чем он превосходит твою игрушку. – Он ручной? – спросила она с улыбкой. – А как же! – ответил я. – Попробуй, не бойся. Она погладила большого белого быка, привязанного рядом с дверью, и медленно взобралась ему на спину. Я тоже сел на него верхом, спиной к рогам, и, глядя ей в лицо, направил его вдоль кромки моря так, что двумя ногами он ступал по воде, а двумя по берегу. Поняв, что я ее раздеваю, она в первый момент удивилась. Ее одежда, предмет за предметом, падала в воду, потом и она стала расстегивать мою. Вскоре она уже ехала верхом не на быке, а на мне, чувствуя, что я постепенно становлюсь внутри нее все более тяжелым. Бык под нами делал за нас все, что мы должны были бы делать сами, и она перестала различать, кто доставляет ей наслаждение – бык или я. Сидя верхом на удвоенном любовнике, она сквозь ночь видела, как в стороне от нас осталась роща белых кипарисов, какие-то люди, собиравшие на берегу росу и продырявленные камни, другие люди, которые в собственных тенях жгли костры и сжигали на них свои тени, две женщины, кровоточившие светом, сад длиной в два часа, в котором первый час пели птицы, а второй час падал вечер, первый час цвели фруктовые деревья, а второй час из-за спин ветров мело снегом. Потом она почувствовала, что вся тяжесть из меня перелилась в нее, и пришпоренный бык резко свернул, унося ее и меня в вечернее море и предавая волнам, которые нас разъединят… * * * Стояли сумерки, мы пили вино. Она смотрела, как я снимаю носки – одной ногой с другой. – Почему люди ненавидят будущее? – спросила она. – Потому что знают, что в нем таится конец света. Люди боятся. Сегодня конец света настолько созрел и стал таким вероятным, что вызвать его может даже трепетание крыльев какой-нибудь бабочки. – А можно ли с помощью твоей математики рассчитать, как все это будет происходить? – Может быть, и можно. Многие думают, что конец света будет виден из любой точки земного шара. Но надо еще подумать, что это, по сути дела, означает. Если конец света виден с любого места, это значит, что пространства как такового не будет. Таким образом, конец наступит из-за того, что время отделится от пространства в том смысле, что мировое пространство исчезнет. И везде останется только беззвучное время, освобожденное от пространства. – Предположим, – ответила она через силу. На лбу у нее виднелся след от летней шляпы. – Видишь ли, я так не думаю. В древнем Ханаане, недалеко от храма, находился круглый жертвенник с сиденьями вокруг него. Они предназначались для наблюдения за концом света. Считалось, что отсюда лучше всего можно будет увидеть судный день. Так что люди тогда ожидали конца света в одной-единственной точке. И для них он был бы только концом времени, но вовсе не пространства. Потому что если конец света виден в одной-единственной точке, это означает, что в данном случае и в данном месте отменяется именно время. Это и есть конец света. Пространство освобождается от времени. – Я хотела услышать о любви, а ты толкуешь о конце света. – Но я и говорю о любви. Для сердца не существует пространства, для души не существует времени… * * * Дни текли медленно, а ночи быстро седели. В пятницу, вместо того чтобы поститься, мы двадцать четыре часа молчали. Однажды утром, как раз в тот день, когда мы собирались обратно в Париж, я купил ей крохотную женскую трубку из глины. Ни в то лето, ни когда-либо позже она не дала мне понять, что ей известно, на каком факультете я учусь на самом деле. Она просто тайком сунула зачетку на полку с моими книгами. Зимой, в Париже, она готовилась к заключительному экзамену и, когда я снова предложил ей готовиться вместе, согласилась, не сказав ни слова. Так же как и раньше, мы занимались каждый день с девяти утра до завтрака, а затем до полудня, правда, теперь она больше не обращала внимания на то, усваиваю я предмет или нет, и делала вид, что не знает, где я действительно учусь. После этого я задерживался еще на полчаса, которые мы проводили не с книгами, а только друг с другом, бросившись в ее удобную мягкую кровать. * * * Когда осенью она пришла на очередной экзамен, ее уже нисколько не удивило, что я не появился и на этот раз. Удивиться ей пришлось тогда, когда после экзамена выяснилось, что меня вообще никто больше не видел. Ни в тот, ни в один из следующих дней, ни в последовавшие за этим недели, ни в одну из дальнейших сессий. Никогда. И по старому парижскому адресу меня теперь не было. Удивленная, она решила, что ошиблась в оценке тех чувств, которые я испытывал к ней. По-видимому, меня с ней связывала не любовь, а что-то еще. Она быстро добилась успеха в своей профессии, работала над проектом новой Национальной библиотеки в Париже, по-прежнему любила покупать для своей ванной комнаты прозрачные раковины и стеклянные ванны с песком на дне, а сестре – крохотные одноразовые эротические будильники, которые кладут в трусики. Однако связанное со мной недоумение не развеялось. Почему я был возле нее только тогда, когда она готовилась к экзаменам, а в другое время исчезал? Я представляю, как она читала запахи вокруг себя, утопая в звуках музыки в квартире на Фий-дю-Кальвер, где мы вместе занимались. И ломала голову над моим исчезновением до того самого дня, пока как-то утром ее взгляд случайно не задержался на веджвудском чайном сервизе, который еще стоял на столе неубранным после завтрака. Она обнюхала остатки еды и тут-то все поняла. Месяц за месяцем, изо дня в день, прилагая огромные усилия и теряя массу времени и сил, я занимался вместе с ней для того, чтобы каждое утро иметь горячий завтрак – единственную пищу, которую я мог позволить себе во время учебы в Париже. Поняв это, она задала себе еще один вопрос: а может быть, на самом деле я ее ненавидел? 9 Отделение, обитое зеленым шелком Если поднять верхнюю плоскость, предназначенную для письма, под ней обнаружатся три больших отделения, в которых могут поместиться толстые книги или довольно крупные предметы. Левое отделение (9) обито зеленым шелком, среднее (10) сукном, и от него исходит запах ружейного масла, а правое отделение (11) пахнет сандаловым деревом, из которого оно, собственно, и сделано. В отделении, обитом зеленым шелком, лежит судовой журнал. Он переплетен в телячью шкуру с черно-белой шерстью. Слова «Судовой журнал» и год – 1923 – выжжены на переплете железным клеймом, таким же способом, каким клеймят коров и быков. Обрез страниц имеет фиолетовый оттенок. Переплет по краю обшит кожаным шнурком. Каждая страница аккуратно расчерчена черными и красными линиями, которые делят ее на разделы, обычно предусмотренные в таких капитанских книгах. Журнал практически не заполнен, за исключением раздела, относящегося к концу 1997 года. Здесь можно прочитать, что снилось пассажиру греческого судна «Исидор» в Атлантике и какое меню предлагалось ему в этих снах. Записи сделаны, несомненно, не капитаном. Свои обеды из снов неизвестный описывал в судовом журнале подробно, с точным указанием даты и местонахождения судна по широте и долготе на тот момент. Но и это еще не все. Путешественник заносил в судовой журнал рекомендации по приготовлению тех блюд, которые он пробовал во сне. Вот примеры: ..как только мы вышли из гаврского порта, я выпил немного рому, и ром продолжал сохранять во мне те же очертания, какие он принимал в небольшой серебряной фляжке. Океан открылся передо мной огромный и необъятный, как какое-то новое, только что обретенное отечество. Мне снилось, что я в полном одиночестве обедаю на палубе. Передо мной стояла голубая керамическая тарелка и лежали желтые нож, вилка и ложка – все это тоже из обожженной глины. В меню значились гребешки с грибами. Готовят это блюдо так. Следует взять один крупный гребешок Сен-Жак, размером не меньше желтка в яичнице глазунье, сварить его в кипящем красном вине, куда предварительно следует опустить один грецкий орех в скорлупе, лимон и ложку золы. В отдельную посуду с кипящей водой бросить немного морской соли, лист чая и дольку горького апельсина. Грибы завернуть в полотняную салфетку и некоторое время подержать над паром, следя за тем, чтобы они не намокли. Потом бросить гребешок в разогретое оливковое масло, слегка обжарить и подать вместе с грибами на большом веере из бумаги, которая впитывает масло. Сверху все это украсить бананом. К такому блюду хорошо подать бокал белого вина, которое на мгновение оказалось во рту у женщины… ..В четверг к вечеру мы прибыли на Азоры. Здесь мне приснилось, что я съел яблоко и оно заболело у меня в животе. Позже, во сне, я отправился поужинать в какой-то ресторан. Я заказал зайчатину в соусе из красной смородины. Ее подали на тарелках из майолики, расписанных картами. Мне досталась тарелка с надписью «Le jugement» [3] и рисунком, изображавшим бородатого мужчину и двух женщин под ангельской трубой, при этом одна из женщин лежала в могиле. Блюдо это готовят следующим образом. Берут бедра двух зайчих среднего размера, вымоченные в маринаде и нашпигованные семечками подсолнечника и чесноком, обмазывают густо замешанной глиной и запекают на жару до тех пор, пока глина не растрескается. Соус из красной смородины был приготовлен самым обычным способом, но от моего внимания не укрылось, что перед подачей на стол в нем некоторое время держали какой-то драгоценный камень, скорее всего рубин. Подавали блюдо так: в одно заячье бедро был воткнут маленький шелковый флажок зеленого цвета, в другое – красного. Это важно. Благодаря этому вы знаете, какое бедро от какой зайчихи. Есть надо попеременно, то от одного куска, то от другого, потому что между мясом двух существ всегда остается разница, которую ничем не скроешь… В меню также входили красное вино и лапша «драные штаны» `a la provencale, [4] которую замесили на женском колене. 3 Суд ( франц .). 4 По-провансальски, с чесноком ( франц. ). Бывает пьяная душа, и бывает пьяное тело. Этот ужин из сна был предназначен душе. ..В ту ночь небо над судном было ясным, а у меня во сне дождь лил как из ведра. Дождь может многое, подумал я, но это было слабым утешением. Чтобы переждать дождь, я зашел в первый же попавшийся крестьянский дом. На его стене кто-то написал углем: «Таня, побрейся, вымойся и убей себя! Сучка кривоногая!» Крестьянин сказал мне, что еды у него нет никакой, кроме супа из пива. Над супом поднимался пар. Крестьянин снял горшок с супом с огня и бросил в него довольно большой гвоздь. «Чтоб цвет не пропал», – объяснил он. Пока суп остывал, он нарезал вареного сала, обвалянного в толченом красном перце, налил мне из бочки, на которой был намалеван черт, стакан ракии «на девяти травах» и дал два помидора – мужской, продолговатый, и женский, круглый… Поднося стакан к губам, я на миг задумался, от какого помидора откусить, и одновременно взглянул на картинку на бочке. Под ней шла надпись: «Le diable», [5] и изображала она двух мужчин и одну женщину, прикованную к ним цепями… Тут загудел «Исидор», и я, вздрогнув, проснулся… 5 Дьявол ( франц. ). * * * Кроме меню каждого «обеда во сне» неизвестный заносил в судовой журнал и координаты судна, причем надо отметить, что он записывал все это на карту неба, переплетенную вместе с журналом. Эта карта была напечатана в Базеле в 1882 году. На ней общепринятыми символами были обозначены созвездия. Рядом с ними, теми же зелеными чернилами, которыми описывались способы приготовления снившихся неизвестному блюд, он добавил несколько слов: На небе звезды пишут священную книгу. Эту священную книгу прочел Гермес. И вот его прочтение небесной карты… Затем следовали внесенные от руки дополнения к напечатанной карте неба. Рука, использовавшая зеленые чернила, по-своему поделила небесную сферу и иначе, чем карта, распределила звезды по созвездиям. Соответственно этим изменениям звезды, расположенные поблизости от Сатурна, образуют три группы. Одно созвездие изображает юношу с волшебной палочкой, на конце которой сияет самая яркая из звезд в этой части неба. Второе созвездие напоминает отшельника с фонарем в руке. Из фонаря льется искристый свет. Третья группа звезд в окрестностях Сатурна похожа на падшего ангела, который увлекает за собой в пропасть мужчину и женщину (рядом, на свободном месте, вписано: «Трудно придется судну, которым станут управлять, ориентируясь по этому чертову созвездию!»). Подобным же образом на карту неба нанесены и сопровождаются пояснениями еще несколько созвездий, разместившихся рядом с Венерой, Меркурием, Юпитером, Марсом и т. д. Можно разглядеть, что скопления звезд образуют где очертание тел любовников, где колесо фортуны или даже знак Гермеса («что внизу, то и вверху»). Эту подпись Гермеса на небесах можно найти в зоне Меркурия… А на земле такое толкование святой небесной книги встречается у цыган, гадающих на картах таро, которые невозможно понять, если не знаешь, что каждая из них отсылает к тому или иному созвездию на небесной карте Гермеса… Для нас, правда, наибольший интерес представляет то, что неизвестный нанес на эту карту и направление, по которому двигалось его судно. Маршрут прервался в тот момент, когда «Исидор» вошел в сферу Сатурна. 10 Отделение, обитое сукном В среднем отделении этого «этажа» капитанского ящика, в котором некогда держали оружие (судя по следам, оставшимся на обитом сукном дне, это был двуствольный револьвер), сейчас хранятся «любовные часы» и сложенный вчетверо лист бумаги. «Любовные часы» – это стеклянный предмет, наполненный жидкостью, своего рода водяные часы. Из верхней емкости, имеющей форму колокольчика, жидкость капля за каплей падает в нижний колокольчик и отмеряет продолжительность любовного акта. Потом стеклянную вещицу переворачивают, и все начинается сначала. Следует напомнить, что такая клепсидра изобретена довольно давно, еще в древности, но используется и по сей день, правда, один ее полный цикл невозможно измерить нашей нынешней системой исчисления времени. Кроме того, она представляет собой и своеобразную разновидность рассказа без слов о том, что такое любовь. Потому что в таких часах моменты жизни и страсти не просто текут, перемежаясь друг с другом. Иногда одна или несколько капель времени падают вместе, иногда одна капля любовного времени крупнее, а следующая мельче, некоторые падают быстрее, а другие медленнее, или же капли наших страстей обгоняют друг друга. А иногда они столь мелки, что превращаются в непрерывную нить времен. Наконец, бывают и стремительные любовные дожди, которые пробивают медленные капли, если таковые окажутся на их пути. Однако они не могут влиться в вечность с той же неизбежностью, с которой падают сквозь время. В своей кульминационной точке резвые и вялые капли, продолжительные и скоропреходящие страсти на мгновение замирают и уравниваются. Все это мельтешение прекращается в самом конце пути, на границе впадения в вечность, и именно здесь достигается равновесие между быстрым и медленным течением, все капли оказываются у одного и того же устья, а страсть здесь, на самом своем дне, угасает. Необходимо знать и еще кое-что. Мудрый грек, который три тысячи лет назад измерил, сколько длится любовное соитие мужчины и женщины, и придумал описанное здесь устройство, подарил любовникам еще одну возможность. Любовный акт может продолжаться и дольше, чем требуется для того, чтобы жидкость из верхнего стеклянного колокольчика перелилась в нижний. Так любовники могут измерять не свой, а чужой оргазм и получать подтверждение того, что их страсть длится дольше, чем чужая. Тогда их охватывает такое чувство, будто они поднялись над временем и продолжают любить друг друга даже после того, как время угасло в вечности… * * * Как уже говорилось, под клепсидрой лежит листок бумаги. Этот листок представляет собой не что иное, как письмо. Послание, отправленное по электронной почте и распечатанное на принтере фирмы «Эпсон». Послано оно неизвестной особой (по имени Лили?), написано по-французски и адресовано некоей мадемуазель Еве. Из Парижа в Париж. Электронное письмо Subject: Босния From: L. Т. <Lilly@rosini.com.fr> То: Е. Т. <Eva@deville.com.fr> Сегодня я вспомнила Тимофея. Помнишь того моего странного любовника на белом быке, о котором уже давно нет ни слуху ни духу? Если вдуматься, станет ясно, что он обладал некоторыми познаниями и в моей профессии, правда довольно странными. Например, он говорил, что печь старее дома, то есть что человек сначала построил печь и только потом, по ее образцу, выдумал дом. Теперь представь себе, звонит сегодня консьержка и приносит мне почту. Среди всего прочего нахожу странное письмо. Из Боснии! От Тимофея! Не поверишь, но он воюет в Боснии, причем на стороне сербов. Ужас! Пишет, что его буквально вытащили из машины посреди Белграда, узнали из документов, что он родился в Сараеве, и тут же отправили на фронт. Он даже сигарет не успел купить. Сейчас на столе передо мной находятся компьютер, соленый чай из хрена и его письмо. Письмо написано, разумеется, по-французски, но меня изумило, что это совсем не тот французский, которым мой любовник изъяснялся в Париже и в Греции, когда мы были вместе. В письме я просто не могу узнать его. Это какой-то другой язык, будто бы кастрированный, и только мысль, передаваемая этим мертвым языком, иногда подает признаки жизни. Он пишет, что те, кто знает, что происходит в Боснии, – молчат, а те, кто не знает, – кричат во весь голос. «Если будешь писать мне, – добавляет он, – не называй меня при обращении господином. Это слово не соответствует моему реальному положению. На войне господ не бывает…» В качестве post scriptum он добавил совершенно невероятную вещь. Представляешь, он пишет, давно прислал бы мне письмо, но не знал, как подписаться, потому что забыл свое имя! 11 Отделение с запахом сандалового дерева В отделении с запахом сандалового дерева хранится крошечная женская глиняная трубка для курения опиума и мужская трубка «Могул». Название фирмы говорит о том, что она не могла быть куплена в магазине, а была сделана на заказ или получена в подарок. На трубке можно разглядеть посвящение на французском языке какому-то господину Т. М. от некоей мадам Л.: «На память о Греции». Рядом с трубкой лежит пачка круглых листочков бумаги, между ними рассыпаны щепотки табака. С помощью бумажек легко сделать «заряд», позволяющий быстро набить трубку. На одном из этих листочков записан интернет-адрес:sa zlatnom kosticom. По этому адресу действительно можно найти и прочитать текст под таким названием, правда, возникает вопрос, следует ли вообще принимать во внимание этот текст из всемирной паутины, ведь это единственный предмет, который находится не в шкатулке для письма в качестве ее содержимого, а в фальшивой компьютерной бесконечности, которая называется cyberspase. Тот, кто не любит компьютеры, может не искать его, а просто пропустить. III Нижний уровень ящика для письменных принадлежностей Нижний уровень ящика для письменных принадлежностей составляют: отделение для драгоценностей (12), ящичек для золотых монет (13) и колец (14). На этом же уровне расположен и внешний выдвижной ящик (15). 12 Отделение для драгоценностей Тот уровень, который пора открыть сейчас, находится на самом дне шкатулки. Часть этого пространства занимает внешний выдвижной ящик (15), а остальное приходится на отделение для драгоценностей (12). Для того чтобы до него добраться, следует воспользоваться уже упоминавшимся большим внутренним ключом и замочной скважиной, расположенной в латунной раме рядом с углублением, в котором хранится ключ. При открывании замка дно левого отделения, обитого зеленым шелком, поднимается и открывает доступ к отделению для драгоценностей. Оно обито плюшем, цвет которого когда-то был рубиновым, а теперь приобрел оттенок печенки и пахнет позеленевшими медными монетами. Ничего ценного в отделении для драгоценностей нет. Там лежит только телефонная микропленка, сделанная в Париже, какие используют в автоответчиках. На ней записан взволнованный мужской голос, цвет которого меняется, как времена года, и который на французском языке делает несколько попыток поговорить с кем-то в Париже. В неповрежденных местах пленки записано следующее: Содержание пленки Последние три ночи в Боснии я провел на чердаке пустого сеновала, внутри которого я укрыл танк и разместил своих солдат… Сава, черная и немая, как пашня, вздымалась в темноте, когда один из моих солдат зачерпнул из нее воды в оцинкованный тазик. Кажется, я слышал его сквозь сон. Осторожно, чтобы не разбудить меня, он поднялся по деревянным ступеням на балкон чердака, где я спал. На балконе стоял деревянный стул. Солдат поставил тазик на стул и положил возле него кусок мыла. Он проделал это так же, как всегда, заученными движениями. В зубах у него все время была зажата сосновая веточка. Потом он вынул ее изо рта и воткнул между досками пола таким образом, чтобы ее конец, пройдя через пол, был виден с веранды, крышей которой служил балкон. После этого он передвинул стул так, чтобы веточка оказалась точно под центром стоявшего на нем тазика. Затем спустился по деревянной лестнице на веранду и проверил, виден ли оттуда конец ветки. Он был хорошо виден, высовываясь между двумя досками потолка веранды, являвшегося одновременно полом моего балкона. Тут он осторожно передернул затвор и сел на ступеньки, ожидая, когда я проснусь. Едва я протер глаза, как почувствовал, что вчерашние слезы и засохший на веках ночной гной колют мне лицо, как крошки стекла. Я вышел на балкон и стал всматриваться в туман и лес над Савой. Рождаясь над горными массивами Боснии, солнце проходило через все времена года. В этот момент разорвался первый утренний снаряд, и панорама леса исчезла в смешавшемся с туманом дыме разрыва, принесенного ветром с хорватской стороны. После короткой паузы разорвалось еще два снаряда, как будто в ответ, и я сразу сообразил, что эти были выпущены с позиций мусульман. С другого берега Савы на них откликнулось тихое эхо. Уже три дня я скрывал от своего подразделения, что получил от непосредственного военного начальства приказ атаковать противника. Дело в том, что горючего в танке не хватило бы и на пару километров, а обо всем другом я даже и не говорю. Я посмотрелся в крохотное зеркальце. На голове у меня была зеленая лужайка коротко постриженных волос, и три серьги в одном ухе. Вокруг меня снова начало сжиматься кольцо тишины. «Тишина, в которой можно умыться», – подумал я и нагнулся над оцинкованным тазиком, в котором для меня была приготовлена вода. В тот момент, когда она плеском откликнулась на мои руки, снизу грохнул выстрел, пуля пробила пол балкона и, пронзив сиденье стула, таз и воду, застряла у меня в щеке. Я тут же вырвал ее из неглубокой раны и, выхватив револьвер, скатился вниз по лестнице, но застал под балконом лишь своего солдата. – И как это меня угораздило! Сама выстрелила, господин взводный! – заикаясь, говорил он, и бледность проступала вокруг его глаз. Удивленные солдаты моего взвода столпились вокруг. – Хорошо, хоть крови немного, – продолжал бубнить он как заведенный, – вода пуле помешала… Вы посмейтесь, господин взводный, это полезно для раны. Не бойтесь, ничего с ней не случится! Посмейтесь! – Покажи винтовку! Перезаряжай! – Эх, от судьбы не уйдешь, – пробормотал он и нехотя выполнил приказание. В обойме блеснули патроны. – Откуда у тебя патроны? У всех только по три. Тебе их дали, чтобы убить меня? Солдат помолчал. Потом произнес: – Шила в мешке не утаишь. Купил я их, господин взводный. Купил на собственные деньги. «Береженого Бог бережет», – говорит народ себе в рукав. Когда меня бросили на западный фронт, я получил винтовку без ремня с тремя патронами. «Плохо мне придется – голым пузом на штык идти», – подумал я. Подвязал штаны веревкой, ремень к винтовке приспособил. Смотрю, рядом со мной стреляет в изетбеговичевцев [6] один парень из отрядов Фикрета Абдича. [7] Весь в новеньком, с иголочки, ремни скрипят, на боку гранаты, а патронов – сколько хочешь. «Дай немного», – говорю ему, а он мне отвечает: «И слепой денег просит, а не зрения! Не дам. Купи себе, как я купил». – «А у кого ты купил?» – изумился я, и он ответил такое, что у меня вся Босния вокруг головы завертелась: «У того, у кого не было и у кого не будет. У сербов твоих, вот у кого. А у кого бы еще?» 6 Сторонники Алии Изетбеговича (1925–2003), политического деятеля и президента (1990) Боснии и Герцеговины. Во время гражданской войны в Боснии и Герцеговине Изетбегович возглавлял боснийских мусульман. В 1995 г. подписал мирные соглашения в Дейтоне (США), по которым Босния была разделена на мусульманскую, хорватскую и сербскую территории. 7 Фикрет Абдич (р. 1939) – боснийский предприниматель и политик. Во время боснийской войны Абдич заявил о своей оппозиции к режиму Алии Изет-беговича и основал непризнанную Автономную область Западная Босния (1993–1995). После падения автономии Абдич бежал в Хорватию. Был приговорен к двадцати годам лишения свободы за военные преступления. «На Бога надейся, а сам не плошай», – подумал я тогда, господин взводный, да и купил. У наших купил. Вот откуда у меня патроны. Я слушал его, оцепенев от изумления, потом очнулся и приказал: – Полезай в джип, – а сам, схватив его винтовку, сел рядом и взял его на мушку. – Поехали! – Все Господь превозможет, даже саблю острую. Куда, господин взводный? – На автостраду. – Только не на автостраду. Господом Богом молю вас! У жизни один отец, а у смерти им несть числа… Автострада в руках хорватов, там их полно. Если они вас схватят, ложкой глаза выковыряют. – Почему именно мне, а не тебе? – Ну, я еще погуляю. Меня не тронут. – Как так? – Посудите сами. Повар раздает кашу, а Бог – счастье. У вас в военном билете, хоть вас и мобилизовали, написано, что вы доброволец, а в моем нет. Когда ребята с той стороны таких, как вы, ловят, они расстреливают их на месте. Поэтому вам наши так и написали, чтобы вам не захотелось дезертировать. – Дезертируешь ты, раз тебя мобилизовали, а я – доброволец… Сквозь утро мы продвигались по автостраде Белград – Загреб, пустой, как взлетно-посадочная полоса. Я пытался найти по радио какую-нибудь музыку. Отзывалась лишь изголодавшаяся вечность. – Что вы со мной сделаете, господин взводный? – Узнаешь, когда кончится бензин, – ответил я и вышвырнул его винтовку на дорогу. – Вам больно, господин взводный? – снова завелся он. – Сделайте три вдоха, а потом задержите дыхание. Тогда рана не будет беспокоить… – Кто тебе приказал убить меня? – Что я слышал, недослышал, что видел, не разглядел, что знал, не понял. Никто. – Врешь! – Вранье цветет, да плодов не дает. Никто, я же сказал вам. Я сам решил. – За что? – Хороший слуга лучше плохого царя… Вы всё тянули с приказом наступать. А если до завтра мы не начнем действовать, мое село и все мои родственники попадут в руки хорватов или иранцев. И что их тогда ждет, вы сами знаете. Замучают. – Как мы можем атаковать, если у нас патронов нет? Только у тебя полный магазин. Горючего в танке и на полчаса не-хватит. – Не танк нас купил, а мы его! – произнес он в тот самый момент, когда мотор закашлял и машина остановилась. Не обращая больше внимания на солдата, я медленно спустился с дороги. Он побежал назад, надеясь подобрать свою винтовку, а я углубился в лес… В холод, по которому никогда не летают птицы. В какой-то деревне украл сушившиеся на веревке штаны. Потом уже в этих штанах и в рубахе от нижнего белья пробрался в Шид, на сербскую территорию, зашел в первую же кофейню и заказал виноградной водки и стакан воды. Промыть рану. Я смотрел в рюмку и размышлял. Мне нужно было ясно представить себе, как исполнить то, что я задумал. * * * Ключевой вопрос, возникший передо мной, был связан с названиями двух-трех учебников, которыми я пользовался еще в школе. Это были учебники иностранных языков. Назывались они примерно так: «Итальянский за сто уроков», «Французский без мучений», «Как легко и быстро выучить английский» и так далее. Сейчас и здесь мне требовались приемы, отличные от тех, которые использовались в учебниках иностранных языков. Мне было нужно срочно отточить навык, противоположный мнемонике. Теперь я должен был овладеть умением как можно более легко и быстро забывать. Сон забывается тут же, стоит только пройти через ближайшую дверь. От него остается один костяк. А как забыть язык, на котором видишь сны, язык, с которым вырос? Итак, в моем случае вопрос «быть или не быть?» звучал следующим образом: Как быстро и легко забыть сербский за семь уроков Первый, или вводный, урок Следует иметь в виду, что умение забывать – это особо важная статья в нашей жизни. Кроме того, это великое и таинственное искусство. Память возвращается к человеку циклически. Любая декада воспоминаний вновь возникает на небосклоне памяти, после того как, подобно комете, пройдет свою часть какой-то собственной вселенной. Точно так же, циклически, текут и периоды забытья. Всякий раз, когда что-то забываешь, это означает, что к тебе обращается и окликает по имени кто-то с той стороны. Кто-то с того света подает тебе знак, что хочет вступить в контакт. И если вспомнишь забытое, это значит, что сообщение, которое этот кто-то хотел передать, достигло тебя. Но имей в виду, то, что ты забыл, начинает неизбежно меняться, и когда наконец ты вызовешь забытое в своем сознании, то, что ты вспомнил, всегда будет несколько отличаться от того, что выцвело в твоей памяти… Именно в этой разнице и кроется сообщение. «Вернемся, однако, к действительности», – рассуждал я. Для начала хорошо уже то, что некоторый опыт в этой области у меня имелся. Как я тебе рассказывал, дважды в жизни я забывал английский и дважды воскрешал его из мертвых. Поэтому мне известно, что языки можно различать и по тому, каким образом они забываются. Сейчас, за время этой войны, мне удалось стереть из памяти и кое-что еще. По-французски я все еще могу свободно изъясняться, однако не разбираю ни слова из того, что мне говорят. С греческим наоборот – сказать ничего не могу, но все понимаю. Одним словом, из войны выходишь полунемым. По-сербски на войне я стал заикаться. И это еще не все. Оказавшись в Боснии, среди всего этого ужаса, я начал забывать имена не только окружавших меня людей, но и знакомых и родственников… Я по-прежнему прекрасно знал, кто они такие, чем занимаются, откуда они мне известны и какой у них характер. Вспоминая их, я отчетливо представлял, как они выглядят, однако целые поколения стерлись из моей памяти, целые мегаполисы живущих во мне людей остались без имен и фамилий, я передвигался по миру, ставшему безымянным, девственно чистым и свободным от имен, как во времена до Адама. Наконец, в Боснии я забыл и собственное имя. «Вот прекрасная основа для начала моего курса обучения, – подумал я. – И еще одна не менее прекрасная основа – мысли о тебе». Чтобы не забыть и твое имя, мне пришлось записать его на воде. На реке Саве. Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Второй урок Следует исходить из того факта, что родной язык и материнское молоко связаны. Если хочешь забыть язык, которому тебя учили с первых дней, нужно забыть и пищу, полученную от матери, пищу, на которой ты вырос. Еда, сваренная под песню, приобретает вкус слов этой песни. Поэтому из Шида я отправился прямо в Белград. Взял свой спрятанный у друга заграничный паспорт, купил билет на автобус до Будапешта, в Будапеште попросил и получил визу в Словению на двадцать четыре часа и продолжил путешествие на автобусе до словенско-итальянской границы. Там встретился с одной итальянкой, молоденькой и хорошенькой, которая в своем роскошном автомобиле, размахивая разрешением на пересечение границы, за сто марок перевозила в Триест беглецов из Сербии вроде меня… Благодаря ей и я оказался по ту сторону границы и тут же поднялся на заросший кипарисами холм, где стояла старая триестская базилика. Я решил пообедать. Открыл меню, и тут меня осенило. Передо мной было дивное собрание итальянских блюд с их непереводимыми названиями. Именно в этот миг я решил никогда больше не переводить на свой язык никакого меню. Заказывай все, что красиво звучит, и будь что будет, а свою, сербскую, еду забудь. Забудь раз и навсегда. Вместе со всеми ее точно так же непереводимыми названиями. Вот таким образом там, в тени кипарисов, был усвоен второй урок. И я снова подумал о тебе. Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, как они начинают медленное и непрерывное движение… Третий урок В Триесте я попытался найти работу. Какую работу в разгар войны в Боснии может найти серб без итальянской печати в паспорте? Мне посоветовали поехать в Павию, где начался демонтаж старой телефонной станции. Сейчас я помогаю здесь на расчистке территории. Мы разрезаем металлическую конструкцию и грузим на самосвалы огромные блоки и заржавевшие железные балки. От такой работы рукавицы разлезаются, как паутина, ломаются ногти, и среди нас нет ни одного человека, не получившего травму. Иногда хозяину приходится возить кого-нибудь из рабочих на перевязку за восемьдесят километров в городок, где у него знакомый врач, который согласился держать язык за зубами и не распространяться о том, что тот нелегально нанимает беженцев из Сербии. Но две вещи несомненно хороши в этой истории – то, что можно бесплатно звонить по телефону куда угодно, даже в Париж, чем я и занимаюсь все свободное время… А второе – то, что все, кто меня окружает, в основном молчат. Молчат потому, что в большинстве своем они сербы и любой ценой стараются скрыть это. Стоит кому-то выдать себя, и он тут же лишится куска хлеба. Таким образом, обстоятельства заставили меня выучить и третий урок курса «Как быстро и легко забыть сербский». Правило простое: «Никогда и ни с каким сербом не разговаривай больше по-сербски». И я усердно говорю на твоем французском, держа рукавицей допотопную металлическую телефонную трубку. Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, как они начинают медленное и непрерывное движение в поисках места получше… Четвертый урок У меня уже были повреждены колено и локоть, когда вдруг заболел водитель огромного самосвала, груженного металлическим ломом, который нужно было вывезти. Я вызвался заменить шофера. Сделал два коротких рейса, пользуясь вместо документов путевым листом фирмы, которая демонтировала телефонную станцию. Хозяин остался вполне доволен этим и доверил мне, оплатив вперед все дорожные расходы, длительную поездку в сторону французской границы. Тут уж я почувствовал себя в седле. Мне всегда страстно хотелось нестись в тяжелом грузовике по бесконечной автостраде. По сравнению с танком мой самосвал казался просто игрушкой. Передо мной лежала вся Италия. Я отправился прямиком в Лигурию, на археологические раскопки античных времен, где как-то летом, еще студентом, подрабатывал на расчистке развалин старых римских укреплений. Там и сейчас шли работы; я запарковал поблизости свой грузовик с железом и нанялся землекопом. Здесь, стоит копнуть, сразу же натыкаешься на древние обломки черепицы или бронзовые монеты времен Филиппа Арабского… Территория эта когда-то принадлежала Римской империи, и тут никто, ни на земле, ни под землей, ни слова не понимает по-сербски. Мне этот язык тоже не был нужен. Я о нем и не вспоминал. Так был усвоен четвертый урок моего курса. Здесь я перестал видеть сны на сербском. Сны мне снились на латыни, причем чаще всего в них фигурировали надписи с монет, которые мы находили. Одну такую монету с надписью «Этрусцилла» и дырочкой я взял себе на память. Когда прошло семь дней, я подумал о тебе. Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, как они начинают медленное и непрерывное движение в поисках места получше. Охотнее всего они отправляются в путь осенью. Как птицы… Пятый урок Я получил заработанные на раскопках деньги, сунул в карман джинсов монету с изображением римской императрицы Этрусциллы и отвез железо по месту назначения. После этого я отправился прямо в Турин и разыскал там дом с табличкой адвоката по имени Амадео Рамазотти. Я забрал хранившийся у него матросский сундук с вещами моей тетки и вскрыл завещание своего покойного отца, волей которого ко мне перешел дом в Которе. Я сказал адвокату: – В Югославии стреляют со всех сторон. Мне представляется крайне сомнительным, смогу ли я вообще получить это наследство. А что насчет дома моей матери возле Салоник? Адвокат ответил, что в его бумагах нет ни слова об этом втором доме в Греции, но, правда, добавил следующее: – Если хотите, я мог бы прямо здесь найти вам покупателя на дом в Которе. Вы даже можете сейчас получить от меня аванс… Взяв деньги, я выехал из Турина на пустом самосвале и по путевому листку фирмы пересек итальянско-французскую границу. Навсегда оставив грузовик в паркинге рядом с каким-то городком, я позвонил на телефонную станцию, чтобы сообщить, где его можно забрать, объяснив все поломкой. Хозяин на другом конце провода ничего не понимал. Он хотел позвать к аппарату кого-нибудь, кто знает сербский, чтобы разобраться, почему вдруг и я, и автомобиль оказались во Франции. – Я не знаю сербского, – лаконично ответил я по-итальянски и положил трубку. Тут я снова подумал о тебе. Набрал твой номер в Париже. Услышал звонки телефона на Фий-дю-Кальвер и вот оставляю тебе еще одно устное послание. Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, как они начинают медленное и непрерывное движение в поисках места получше. Охотнее всего они отправляются в путь осенью… Как птицы. Или как человек… Шестой урок Я был в пути несколько дней и наконец однажды вечером добрался до Парижа. Тут я услышал, что в бывшей Югославии сербы проиграли ту самую войну, которую лично я проиграл в Боснии гораздо раньше. Я снова позвонил тебе, и мне так повезло или, наоборот, не повезло, что ты наконец-то подняла трубку; ты, вероятно, и сама помнишь это. Но все оказалось напрасно. Ты не захотела встретиться со мной. Ты сразу произнесла одну-единственную фразу вроде «абсолютно невозможно» или что-то в этом же духе. И попросила меня – помнишь? – чтобы я не занимал автоответчик своими бесконечными исповедями о Боснии, Италии и Провансе. Но так произошло только потому, что мне не удалось до конца усвоить краткий курс «Как быстро и легко забыть сербский». Я решил продолжить занятия и дал себе слово не звонить тебе до тех пор, пока не овладею материалом в полном объеме. Пока не выучу и седьмой урок. После этого я отправился на площадь Республики и в магазине «У двух господ» купил клубок темно-красной шерсти. Засунул в него бумажку с номером телефона на тот случай, если ты захочешь найти меня. Клубок я забросил через открытое окно в твою квартиру так, как забрасывают гранату во вражеский окоп. Я чувствовал себя таким усталым и старым, словно родился до всемирного потопа, когда ход звезд еще был слышен на земле. И я подумал: «Для души не существует пространства, для сердца не существует времени…» Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? 13–14 Ящички для золотых монет и колец Ящичек для золотых монет и колец открыть труднее всего. Чтобы добраться до него, следует нажать на стенку отделения для драгоценностей (12). При этом соседняя стенка отскакивает на пружине и открывает два выдвижных ящичка с ручками из слоновой кости. Верхний – настоящий, он предназначен для бумажных денег, а нижний – фальшивый. Если потянуть за ручку из слоновой кости, выдвинется деревянный кубик с шестью правильными цилиндрическими углублениями разного диаметра для хранения золотых монет и колец. На верхней стороне этого кубика есть надпись на английском языке: Тот, кто всегда думает только о врагах, обретет их, но погубит друзей. Верхний ящичек в настоящее время пуст. В нижнем, фальшивом, ящичке в одном из углублений для металлических денег и колец лежит мелкая серебряная монета, которую, судя по всему, носили на шее, потому что ближе к краю она продырявлена. Монета сильно потертая, и на ней с трудом можно различить надпись «Этрусцилла»… В соседнем углублении находится серебряное женское кольцо, из тех, что женщины летом носят на большом пальце ноги. 15 Внешний выдвижной ящик Если открыть замок ящика для письменных принадлежностей и поднять его крышку, то с помощью латунного кольца можно выдвинуть внешний ящик. Он довольно длинный. Трудно предположить, что именно хранил в ней капитан Дабинович или кто-то другой в те времена, когда этот предмет плавал с ним по морям. Может быть, складную подзорную трубу? Сейчас в ящике находится книга. Точнее, это пятьдесят три страницы, вырванные из какой-то книги. Переплета нет, так же как нет и титульного листа. Нельзя разобрать и имени автора, хотя можно без труда прочитать название издательства и кое-какие другие данные, а именно: «Графическое ателье Дерета», Белград, 1998 год, второе издание и т. д. Текст, отпечатанный типографским способом, испещрен сделанными от руки пометами. Эти рукописные вставки легко объяснимы. Хозяин ящика для письменных принадлежностей считал, что в книге излагается его жизнь. Поэтому всюду, где это казалось ему необходимым, он вносил свои дополнения и исправления. Все вместе приводится далее без каких бы то ни было купюр. Пятьдесят три страницы, вырванные из какой-то книги 1 Наконец-то, по прошествии целого года, я решила дать знать о себе. Ты наверняка догадалась, что все это время меня не было в Париже. Со мной происходили невероятные вещи. В мае прошлого года я нашла в своем почтовом ящике на Фий-дю-Кальвер вырезанное из газеты объявление. В нем было написано: После этого странного текста шел адрес, по которому следовало обращаться. И номер телефона. «Вокзал Монпарнас», – догадалась я по номеру. Автор объявления проживал в шестом округе. Тогда у меня еще не было никакого предчувствия. Но ты знаешь, в тот свой год я любила все самое сладкое, мужскую косметику «Van Cleef», липкий осенний виноград, а в начале лета черешню, надклюнутую птицами. Уже с начала января мне удавалось на лету подхватить выроненную вещь, до того как она упадет, и я была счастлива, что наконец-то выросла и могу спать с мужчинами. Машинально я положила вырезанный из газеты клочок бумаги в карман, как обычно, взяла свою гитару и спустилась по лестнице. Что-то не давало мне покоя. У меня темные волосы, рост и прочие данные соответствуют указанным параметрам. Ты же помнишь, как мне трудно устоять перед объявлениями. Кроме того, моя «мышеловка» всегда была проворнее меня. И сейчас она тоже уже все знала. Как всегда, она знала все раньше меня. Заранее. Было утро. Открыв дверь подъезда, я не увидела улицы Фий-дю-Кальвер. От Зимнего цирка по направлению к Сене тек туман, по всей своей длине поделенный на тенистую и светлую стороны. Моя улица исчезала, а рождающееся из тумана солнце прошло через все времена года. В этот момент из тумана вынырнул автобус номер девяносто шесть. Он медленно приближался к остановке, находившейся возле моего дома. На автобусе, вдоль всего борта, шли названия остановок его маршрута: ПОРТ ДЕ ЛИЛА – ПИРЕНЕИ – ПЛОЩАДЬ РЕСПУБЛИКИ – ФИЙ-ДЮ-КАЛЬВЕР – ТЮРЕН – ОТЕЛЬ ДЕ ВИЛЬ – САН-МИШЕЛЬ – ВОКЗАЛ МОНПАРНАС Автобус остановился передо мной, его дверь медленно открылась. Как будто меня заманивали. Искушение оказалось непреодолимым. Я вошла в автобус и поехала на Монпарнас, прямо по адресу, указанному в газете. Так началась моя «Тропинка в высокой траве», если ты помнишь эту картину Ренуара. На двери не было никакой таблички с фамилией; правда, ни имени, ни фамилии не было и в объявлении – только адрес и номер телефона. Дверь открыл молодой человек приблизительно одного со мной роста. Я с трудом узнала его. Бледность лица казалась старше его самого по крайней мере на четыре-пять поколений. И в этой бледности витало нечто напоминавшее шрам. Но у меня не было сомнений в том, кто он такой. Мой любовник с белым быком. После многих лет разлуки он опять расписался на мне той самой улыбкой, что оставляет грязный след. Это был Тимофей с золотой, как виноградная лоза, бородой. В первый момент я хотела уйти, но не решилась, потому что он держался так, будто мы были с ним незнакомы. Он вел себя так, словно это не он учил меня гадать по стоящему члену. Он говорил и даже в некоторые моменты выглядел так, словно передо мной сейчас был кто-то другой. Более того, он учтиво спросил, как меня зовут, и потом все время делал вид, будто никогда раньше не слышал этого имени. И это было столь убедительно, что я осталась. – Так вы преподавательница? – спросил он, пропуская меня в квартиру. От него повеяло каким-то незнакомым мне приятным ароматом, напоминавшим шафран, может быть слишком сладким и густым, как масло. Это не был аромат «Azzaro» – туалетной воды, которой он пользовался раньше… Он провел меня в центр большой комнаты и с головы до пят смерил взглядом, как будто видел меня впервые в жизни. – Похоже, вы подойдете, – пробормотал он задумчиво. – Цвет волос у вас свой? – Чем вас не устраивают мои волосы? Это натуральный черный цвет. Фламандская сажа… Разве не такими были условия в вашем довольно грубом объявлении? – решила я принять его игру и сделать вид, словно это не мы начинали заниматься любовью, стоило упасть первым каплям дождя. Ты, Ева, знаешь, что волосы у меня вьются мелким бесом, если я полностью расслаблена или влюблена, и делаются прямыми и повисают, когда случается сесть голым задом в крапиву. Бросив мимолетный взгляд в ближайшее зеркало, я убедилась, что на голове у меня просто африканские джунгли. Меня охватило настоящее возбуждение. Назвав цену за один урок, я предупредила его, что прекращу занятия, если после пятого визита не увижу заметных результатов. После этого посадила его рядом с собой на канапе, взяла аккорд и начала: – Прежде чем мы перейдем к упражнениям, я расскажу вам кое-что о пальцах, это пригодится, когда вы начнете играть. Большой палец правой руки – это вы, а левый большой палец – ваша любовь. Остальные пальцы – это окружающий мир. Два средних пальца означают следующее: правый – это ваш друг, левый – враг, безымянный палец на правой руке – ваш отец, а на левой – ваша мать, мизинцы – это дети, мальчики и девочки, а указательные пальцы – предки… Во время игры помните об этом. – Если это так, – подхватил он, – то, учитывая, что музыку из струн я извлекаю левой рукой, ее будут создавать моя любовница, моя мать, мой враг, моя бабушка и моя будущая дочь, если я заслужу ее. Короче говоря, это будет женская музыка, особенно если моим главным врагом вдруг окажется тоже женщина. А вы – роль преподавателя на некоторое время перешла к нему, – если повредите палец, вспомните о том, что мне говорили. Не считайте, что эта рана ваша. Раны на пальцах предсказывают болезни и опасности для ваших близких или для тех, кто вас ненавидит… После этого замечания я начала урок, обращаясь к нему на «вы», так же как, впрочем, и он ко мне. Я показала ему расположение пальцев в простейшем аккорде, и он без труда усвоил его. Но правой рукой он даже не притронулся к струнам. Ни во время первого урока, ни позже. Он легко запоминал аккорды левой руки и с их помощью довольно точно и уверенно воспроизводил мелодию, которую я ему задала, при этом, несмотря на все мои требования, правой рукой он по-прежнему не пользовался. Эти занятия были хорошо оплачиваемыми безмолвными уроками музыки, во время которых я пришла к выводу, что мои духи «Molyneux» не сочетаются с тем неизвестным мне ароматом, который он носил теперь. В один из следующих дней я надушилась «La Nuit Paco Rabanne». – Почему бы нам не начать упражняться и правой рукой? – спросила я его. – Кстати, хочу напомнить, что завтра пятый урок. И нам придется расстаться, если вы будете продолжать эту запинающуюся игру. – Бог мой, как же вы одеты! – прервал он меня, недовольно вставая. – Я ничему не смогу научиться, пока вы так выглядите… Я оторопела. Он взял меня за руку, как маленькую девочку, и мы спустились вниз, на улицу. Не слишком удаляясь от дома, мы зашли в несколько бутиков. С неожиданной ловкостью и безошибочным вкусом он купил мне изумительную юбку, клетчатые чулки и шотландский берет с помпоном, плащ, который можно носить на две стороны, и блузку с эмалированными пуговками. Тут же, в магазине, он заставил меня переодеться во все купленное. И распорядился, чтобы одежду, которую я только что сняла, положили в пакет и вынесли на помойку. Все мое негодование тут же улетучилось, стоило мне взглянуть на себя в зеркало. – Так, теперь можно продолжить урок, – сказал он удовлетворенно, и мы вернулись в его квартиру. Здесь я хотела бы заметить, что меня уже не на шутку беспокоило то упорство, с которым он делал вид, что мы до сих пор никогда не встречались. Я взяла гитару и собралась продолжить занятие, однако он к своему инструменту даже не прикоснулся. Неожиданно он подошел ко мне со спины, обнял, и не успела я опомниться, как он взял первый аккорд на моей гитаре, продолжая держать меня в объятиях. Аккорд был кристально чистым, правая рука делала свое дело безошибочно, и он тихо, хрипловатым голосом, запел какую-то старинную песню. Через каждые два слова он целовал меня в шею, и я глубоко вдыхала запах его необыкновенного парфюма, подобного которому я никогда раньше не встречала. Слова его песни не были французскими, это был какой-то странный, незнакомый мне язык: В рубашке тихой завтрашних движений Недвижим Прирос глазами я к твоей груди — Хочу насытить сердце. – Это сербский? – спросила я его. – Нет, – ответил он, – с чего вы взяли? Не докончив песню, он оборвал ее на полуслове и начал медленно раздевать меня. Сначала снял берет и туфли, затем кольца и пояс с перламутровой пряжкой. Потом через блузку расстегнул на мне лифчик. Тогда и я принялась снимать с него одежду. Дрожащими пальцами разорвала на нем рубашку, а когда с этим было покончено и мы остались нагими, он швырнул меня на постель, сел рядом, задрал вверх свою левую ногу и принялся натягивать на нее мой шелковый клетчатый чулок. Затем на правую ногу натянул второй. Я с ужасом заметила, что эти только что снятые с меня чулки смотрятся на нем гораздо лучше, чем на мне; то же самое можно было сказать и о моей новой юбке и блузке, которые также пришлись ему впору. Тимофей, великолепно выглядевший в одежде, которую он только что купил для меня, поправил блузку, надел мои туфли, причесался моей расческой, небрежно натянул на голову мой берет, быстро накрасил губы и торопливо покинул дом… Я осталась без слов и без одежды, одна в пустой квартире, и у меня было лишь два выхода – выбраться отсюда в его мужской одежде или же ждать его возвращения. Тут мне пришло в голову поискать, не найдется ли случайно в квартире женских вещей. В каком-то сундуке я обнаружила чудесную старинную блузку, расшитую серебряными нитками, с монограммой «А» на воротнике. И юбку со шнуровкой. На изнанке я обнаружила вышитое слово «Roma». Все эти вещи были привезены из Италии. «Ими не пользовались целую вечность, но мне-то что мне за дело», – подумала я. Размер мне подошел, я оделась и вышла на улицу. Он сидел в ближайшем ресторане, ел гусиный паштет и пил сотерн. Когда он увидел меня, глаза его сверкнули, он встал и поцеловал меня гораздо более страстно, чем это пристало бы двум высоким девушкам, приветствующим друг друга вечером на улице. Во время этого поцелуя моя губная помада на его губах приобрела странный запах, и мы торопливо вернулись в его квартиру. – Как идут тебе вещи моей тетки, – прошептал он и начал еще на лестнице раздевать меня. Влетев в квартиру, мы даже не успели закрыть дверь, а он был уже на мне, вытянувшись в струну, подобно прыгуну в воду, – ладони сомкнуты над моей головой, ступни с оттянутыми носками соединены друг с другом. Прямой, как копье, чей полет продолжается и тогда, когда самого копья уже нет. Больше я ничего не помню… Быстрее всего человек забывает самые прекрасные моменты своей жизни. После мгновений творческого озарения, оргазма или чарующего сна приходит забытье, амнезия, воспоминания стираются. Потому что в тот миг, когда снится прекраснейший сон, в миг творческого экстаза или зачатия новой жизни человеческое существо на некоторое время поднимается по лестнице жизни на несколько уровней выше, но оставаться там долго не может и при падении в явь, в реальность, тут же забывает миг просветления. В течение нашей жизни мы нередко оказываемся в раю, но помним только изгнание… * * * Наши уроки музыки превратились в нечто совсем иное. Он, казалось, был околдован мною. Как-то раз сказал, что хотел бы показать мне свою мать и тетку. «Но, – добавил он, – для того чтобы их увидеть, придется отправиться в Котор, в наш фамильный особняк, который я только что получил в наследство. Это в Черногории. Война там закончилась, так что можно съездить». И показал мне старинный позолоченный ключ с головкой в виде перстня. Затем надел его мне на палец, словно обручился со мной. На руке этот ключ выглядел как кольцо с прекрасным сардониксом. В тот же миг со мной произошло что-то странное. Будто наяву я вдруг увидела его дом, правда, не снаружи, а изнутри, причем всего лишь на основе веса ключа воображение нарисовало передо мной какую-то расходящуюся вправо и влево лестницу. Тем не менее я ничего не ответила на его предложение… 2 Когда мы приехали в Котор, стояла тихая, безветренная погода. Лодки покачивались над своими перевернутыми отражениями, и казалось, будто моря нет вовсе. По белым склонам гор скользили черные тени облаков, похожие на быстро плывущие озера. – Вечером здесь достаточно вытянуть руку, и ночь упадает тебе прямо на ладонь, – сказал он. – Не говори, где твой дом, – попросила я, надевая головку ключа на палец, – мне кажется, я сама найду дорогу к нему, ключ приведет меня прямо к замочной скважине. Так оно и получилось. Следуя за устремившимся к замку ключом, я оказалась на небольшой площади. Это была, как выяснилось, Салатная площадь, именно на ней находилось обиталище его предков – которский особняк семейства Враченов. На доме стоял номер двести девяносто девять. – Что значит «врачен»? – спросила я его. – Не знаю. – Как не знаешь? – Не знаю. Это по-сербски, а я не знаю сербского. – Не валяй дурака! – воскликнула я. На миг мы задержались под фамильным гербом. Над нашими головами два каменных ангела держали ворона на золотой ветке. – Настоящая древность, – рассказывал он мне о доме, – в нем обитают звуки, которым более четырехсот лет. После Второй мировой войны, при коммунистах, особняк был национализирован. Недавно здешние власти вернули его нашей семье. Я знаю, что в четырнадцатом веке здание принадлежало вдове Михи Врачена, госпоже Катене. Катеной звали и мою мать… Стены особняка были отделаны штукатуркой из красной кирпичной крошки. Но меня заинтересовало не это. Я сгорала от нетерпения увидеть дом изнутри. Повернула ключ в замке. Во дворе стоял каменный колодец. Огромный, еще более старый, чем особняк, он был наполнен звуками XIII века. Как только мы вошли, на меня повеяло запахами, которые пережили не одно столетие, и я подумала, что враждебный дух любого жилища может на самом пороге отпугнуть женщину, не позволив ей войти. Дом был невероятно запущенным и грязным. Тут же я увидела расходящуюся на две стороны лестницу. И сразу ее узнала. Стены вдоль лестницы были украшены фресками какого-то итальянского живописца по имени Наполеон д’Эсте. Впрочем, вовсе не это было самым важным. На верхней площадке, где сходились обе лестницы, висели два прекрасных женских портрета, написанные в полный рост. – Их-то я и хотел тебе показать, – сказал Тимофей. – Вот эта, справа, темноволосая, – моя тетка, а другая – мать. В позолоченных рамах я увидела двух красавиц, одна из которых была изображена с изумительными зелеными серьгами на фоне волос цвета воронова крыла; вторая, еще красивее первой, была совершенно седа, хотя так же молода и стройна. На руке ее красовался перстень с дорогим сардониксом, и в нем я узнала головку того самого ключа, который сейчас находился у меня на пальце. Оба портрета, как сообщала подпись на полотне, принадлежали кисти одного художника – Марио Маска-релли. Между тем нас никто не встречал. Напрасно я с нетерпением оглядывалась, ожидая увидеть его мать, госпожу Катену, или хотя бы тетку. Так никто и не появился. Мозаичный пол из дерева и кости и инкрустированные двери привели нас в комнату на втором этаже, а потом и в маленькую домашнюю церковь, расположенную над входом в особняк. В полумраке церкви, стоя на коленях, молилась какая-то старуха. Я подумала, что, возможно, это его мать или тетка, но, когда спросила Тимофея об этом, он сладко улыбнулся:

Конец ознакомительного фрагмента.