Такая судьба меня не устраивала. Мое воображение рисовало картину воняющего бензином, соляркой и отработанными газами грязного закутка, где я лаюсь с грубыми наглыми слесарями и водилами. Уже тогда я не испытывал никакого пиетета к тому “гегемону”, во благо которого и именем которого была, якобы, совершена “Великая Октябрьская социалистическая революция”, которая на самом деле была довольно посредственно проведенным государственным переворотом, оплаченным германским генштабом.

Неужели, думал я, малограмотные пьянчуги, матерщинники, бездельники, часами торчащие у пивного ларька на Преображенке, могут быть важнее настоящих толкателей технического процесса, культурных образованных инженеров и ученых? Как верить в рабоче-крестьянскую суть правителей этого государства, когда на их портретах видишь сытые гладкие физиономии, никак не похожие на рабочие и крестьянские? А разве не лишь для завоевания власти всякие мартовы, Ленины, Троцкие, тоже не имевшие никакого отношения к пролетариату, использовали завиральные идеи некого заросшего волосами теоретика-экономиста из германского города Трира?

Именно тогда я серьезно стал сомневаться и в справедливости тезиса “научного коммунизма”, уничижительно называвшего интеллигенцию прослойкой между рабочим классом и крестьянством. Что за чушь, думал я, никакая она не прослойка, а целый слой умных талантливых предприимчивых людей, генераторов будущего. Культура вовсе не вторичная часть цивилизации, а ее основа, базис. Разве изобретение парового котла, электрической тяги, телеграфа-телефона, радиосвязи, автомобиля, ракетного двигателя и компьютера не крутило колесо истории? Разве ее переломные даты не связаны с именами Архимеда, Коперника, Ньютона, Эйнштейна, Гейтса?

А как нелепо обидное разделение интеллигенции на творческую и техническую, когда под первой понимают только артистов. музыкантов, художников, писателей. Хотя создатели плуговой вспашки земли, системы польдеров, дренажных каналов, капельного орошения, авторы теории тектоники плит, расщепления атомов, генетики и кибернетики совсем не в меньшей степени творцы. Да еще какие! Творчество Бойля-Мариотта, Эдисона, Ландау такое же Искусство, как живопись Рафаэля, сонаты Брамса, романы Диккенса.

Я проучился на Автофаке один семестр и после зимних каникул, развивая и углубляя стратегию, обозначенную советами отца, перевелся в этом же институте на Строительный факультет. Однако, и здесь меня ждало разочарование, правда, совсем другого сорта, и связано было, как не странно, с иностранным, точнее, английским языком. Причем тут он? А притом, что мой школьный французский в учебном плане МИЭИ вообще отсутствовал.

Впрочем, его не было и во всей обойме советского технического образования того времени. А вот английский становился все более востребованным начиналась холодная война с англо-американским империализмом, а бороться с ним следовало на его языке. А без него как уворовать западные технологии, без которых не победишь? Своих-то нет. К тому времени ведь уже был удачный опыт кражи секретов американского Манхетоновского проекта атомной бомбы.

Почему в женских школах Москвы отдавалось предпочтение французскому языку, я не знаю. А кто из умников-чиновников Минобраза придумал собирать студентов в группы по тому, какой язык они проходят, английский или немецкий? Не помню, как в других институтах, но в МИЭИ делалось именно так – всех “француженок” загнали в англоязку, и поэтому, о ужас (!), я автоматом попал в группу, где были одни девчонки. Для меня, естественно, это открытие стало в переносном, да и буквальном, смысле слова ударом ниже пояса. Я робел, краснел и не знал куда девать глаза. А эти стервы нарочно задирали подолы платьев, обнажали коленки, оголяли плечи. Некоторые, особенно наглые, пытались задеть меня со спины тугими грудками или даже прислониться полукруглыми задками к моему передку.

Чтобы избежать необходимости постоянно отводить взгляд от всяких прелестей-округлостей, я вынужден был на всех групповых занятиях садиться за первый стол и неотрывно смотреть в рот преподавателей. Так я стал отличником. Однако, продержался в этом состоянии не дольше одного семестра.

Мухи где-нибудь в Баку и Кейптауне ведут себя так же одинаково, как тараканы в Москве, Ташкенте или Нью-Йорке. Поведение, интересы и в целом жизнь людей в разных концах света тоже мало отличаются друг от друга. И если сейчас это можно объяснить скоростью распространения информации, то в прошлом на нее сослаться никак нельзя. А ведь наскальные рисунки на юге Франции удивительно похожи на петроглифы пещер Китая. И треугольные очертания древних надгробных исполинов египетских фараонов почти точно воспроизводятся в таких же формах каменных пирамид американских майя. Никакие Туры Хейердалы на своих Кон-Тиках, пересекавших океан, так и не смогли объяснить эти феномены.

Во времена моей студенческой юности на фоне ожесточенной борьбы с низкопоклонством перед Западом все сделанные там открытия объявлялись российскими. Оказывалось, что самолет придумал Можайский, а не братья Райт, радио изобрел Попов, а не Маркони, и вообще весь научно-технический прогресс не сдвинулся бы с места без великого русского ученого М.Ломоносова, который, на самом деле, как я позже узнал, был полнейшим бездарем, лоботрясом и плагиатором.

Ту националистическую белиберду наша тогдашняя просвещенная интеллигенция воспринимала с издевкой, смеясь, что “Россия родина слонов” (впрочем, какая-то своя правда в этом была – вечная мерзлота Восточной Сибири, действительно, хранила в себе останки тысяч погибших мамонтов). Но вот теперь я четко сознаю: да, действительно, в разных концах света совершенно несвязанные друг с другом первопроходцы вполне могли одновременно создать и самолеты, и телефоны, и многое другое, что было на то время востребовано.

Точно также и политические устройства в разных странах во все века независимо друг от друга оказывались почти одинаковыми. Недаром середина прошлого столетия ознаменовалась торжеством воинствующего тоталитаризма, одновременно царившего в СССР и Германии, в Италии и Испании. И тот же пресловутый “железный занавес” вовсе не был принадлежностью только Советского Союза, у него ведь была и вторая сторона, не без усердия подпиравшаяся Западом. Известно также, что в те же времена и звездно-полосатый центр мировой демократии, США, в немалой степени был заражен махровым изоляционизмом.