Для чего я затеял такое длинное отступление? Просто, чтобы пофилософствовать, почесать язык? Нет, мне захотелось отметить, что не только в области воздухоплавания или связи, но и в моей узкой профессиональной полосе на разных концах Земли в то мое время делалось почти одно и то же или очень похожее.

Оправлявшейся от Второй Мировой войны экономике нужна была недорогая электроэнергия, которая почти всюду была совсем рядом – ее бесполезно сбрасывали в моря и океаны водные потоки рек. Вот почему, не сговариваясь, в разных странах Европы и Америки гидротехническая инженерия засучила рукава, обула сапоги и энергично взялась добывать энергию из практически неиссякаемых речных ресурсов. В США стали подниматься гигантские гидроузлы на реках Колорадо, Колумбии, Тенесси. Строительство гидроэлектростанций развернулось во Франции, Швеции, Германии и других странах.

СССР не был исключением. “Сталинский план подъема народного хозяйства” предусматривал возведение целых каскадов мощных ГЭС (гидро-электростанций) на Волге, Днепре, Днестре, Иртыше, Лене, практически на всех реках страны. Для этого эпохального действа у властей была готовая рабочая сила ГУЛАГа. А вот мозгов для ее направления в нужную сторону было маловато. Поэтому в Московском Инженерно-строительном институте прямо посреди учебного года и был спешно объявлен так называемый “Зимний набор” студентов на Гидротехнический факультет.

Вот так на взлете очередной коммунистическо-социалистической программы переделки природных ландшафтов в январе 1950 года я появился на Разгуляе в здании МИСИ им. В.В.Куйбышева, построенном еще в XIX веке по проекту знаменитого зодчего Казакова. Надо признаться, довольно скоро мои прежние честолюбивые устремления к литературно-гуманитарной деятельности стали буксовать, а потом и вообще застопорились, и я все больше начал прикипать к красоте конструкций из сборного железобетона, к изяществу арочных плотин и мощи гидроэлектростанций. Я вступил даже в Студенческое Научное Общество (СНО) и стал настолько успешно учиться, что получил так называемую “повышенную стипендию”, а потом и вообще окончил институт с “красным дипломом”, которого вместе со мной удостоилось всего 4 выпускника нашего курса.

Мало того – меня еще выбрали и СТАРОСТОЙ группы. Сначала это было маслом для сердца, гулко стучавшего в маршевом ритме мелкого тщеславия. Но оказалось, что долго находиться в этом почете не только не лестно, но и довольно накладно – в Старостины обязанности входило получать на всю группу стипендию. А кассир-рассчетчик был я совсем некудышний, а, если честно признаться, просто дрянной – постоянно где-то в чем-то ошибался, и мне частенько приходилось покрывать постыдную недостачу откусыванием ее от собственной степухи. Кроме того, именно тогда я открыл для себя старую истину: раздающий другим полученные им сверху блага никаким уважением и любовью не пользуется, а наоборот, вызывает подозрение и недоверие (если только он не властьимущий и не пахан-вор). Наверно, это и явилось одной из главных причин возникновения неприятной напряженки в моих отношениях с коллективом, закончившейся собранием, на котором меня с должности благополучно убрали.

Тогда же мне впервые в пах ударил еще один жизненный урок из науки нравственности. Выяснилось, что есть категория людей-оборотней, которые, когда им надо, могут быть с тобой премиленькими и предавать тебя за милую душу, когда фортуна поворачивается к тебе задницей. Таковым оказался некий Ваня Клепов, к которому я довольно долго относился со знаком плюс, наверно, именно потому, что он проявлял настойчивое стремление со мной дружить.

Как-то я увязался с одной из институтских компаний в двухдневный турпоход по Подмосковью, и пригласил с собой этого Клепова. Мы спали в одной палатке, помогали напяливать друг на друга двадцатикилограммовые рюкзаки, делили, так сказать, хлеб-соль. Но вот именно последнее и послужило индикатором-указателем того, кто чего стоит. Правда, это была не соленая соль, а сладкая шоколадка, положенная мне в карман брезентухи моей заботливой мамой и не без удовольствия сжеванная мной на одном из привалов. Оказалось, что такие преступления надо делать втихоря, где-нибудь за кустиком, а не на виду у всех, вызывая завистливое слюноотделение.

– К тому, что здесь уже сказали, – заявил на том самом собрании мой “друг” Ваня Клепов, – нельзя не добавить, что Женька – отъявленный индивидуалист-эгоист. Вот, к примеру, ходили мы с ним на первомайские праздники в поход, так он там в одиночку лопал шоколад от пуза и ни разу ни с кем не поделился. Разве это по-комсомольски?

И, конечно, этот поганец проголосовал против меня.

Учился у нас в группе один немного странный и сначала совсем неконтактный парень Леня Алилуев, только через много лет я сообразил, что он был родным племянником застрелившейся жены Сталина Надежды Алилуевой. К 3-му курсу он как-то оттаял, стал выборочно с кем-то дружить. Особенно плотно он почему-то приятельствовал с Давидом Лукацким, носившим большой крючковытый еврейский нос. Обещавший быть особенно страшным 1953 год мы всей нашей группой встречали у Алилуева в большом сером доме на Набережной, ставшем широко известным благодаря писателю Ю.Трифонову.

Помню после перепоя все разбрелись по той многокомнатной квартире, а я с парой других слабаков задремал прямо в столовой на круговом кожаном диване, который окольцовывал толстый столб, стоявший посреди комнаты. Напротив на стене висела большая рама золоченого багета с портретом красивой дамы в позе, повторявшей серовскую картину актрисы Ермоловой. Много позже я догадался, что это и была лёнина мать Анна Сергеевна Алилуева, репрессированная своим шурином-параноиком и после его смерти вернувшаяся из лагеря с почти полной потерей рассудка.

Была у нас в МИСИ еще и небольшая театральная студия, ведшаяся профессиональной актрисой, одной из бывших прим МХАТА'а Лидией Федоровной Друцкой. Будучи в то время редактором курсовой стенгазеты, я как-то даже попытался с ней законтачить, предложив инсценировать популярный тогда роман Трифонова “Студенты”, но что-то не задалось.

Главные роли героев-любовников, кроме красовца четверокурсника с эксклюзивной фамилией Грамматикати, в институтских спектаклях играл Сева Шестаков, будущий первый муж будущей известной артистки Ийи Савиной, у которой от него родился ребенок-даун, после чего они развелись. Всеволод Михайлович вскоре отошел от актерской деятельности, защитил докторскую диссертацию и провел жизнь известным ученым-гидрогеологом, профессором МГУ, моим коллегой, с которым мы неоднократно по разным делам плотно взаимодействовали.