Дом еще только строился. Отец был на стропилах, а мать вышла навстречу очень встревоженная.

– Ну, что он набедокурил?

– Ничего особенного. Просто не учит уроки. Сегодня правила по грамматике не знал.

Юра стоял тут же неподалеку за маленьким верстачком, стругал какие-то планки. Он потупился и, глядя на босые ноги, упрямо пробормотал, как и всякий бы другой мальчишка на его месте:

– Я только один раз не выучил.

– А вчера, Юра? – мягко сказала Елена Фёдоровна. – А позавчера? А ведь мы тебя готовим в пионеры!

– Так вы с ним по-своему и поступите, – сказала в сердцах мать. – Жалеть не надо.

– Нет, – возразила Нина Васильевна, – лучше уж сами понаблюдайте, чтоб Юра готовил уроки.

Анна Тимофеевна сокрушенно покивала головой.

– С домом мы с этим занялись, выпустили его из рук.

В глазах Юры блеснули слезинки, которые, впрочем, тотчас и высохли».

В пионеры Юру, конечно, приняли: произошло это 4 ноября 1946 года. И по учебе он тоже выправился, закончив третий класс хоть и не отличником, но хорошистом. Мечтал ли он в то время о полетах, небе и карьере летчика? Учительницы, занимавшиеся с ним, в один голос утверждают: мечтал и даже готовился. Вот что, например, утверждала в интервью вышеупомянутая Нина Васильевна Кондратенкова (до замужества Лебедева):

«Как и все мальчики, Юра был шаловливым. Например, ведешь урок, смотришь – полетел бумажный самолетик. Спросишь: „Кто это сделал?“ Юра поднимается: „Я“. Глаза опускает: „Больше не буду“. Помню, в 4-м классе я вела авиамодельный кружок. И вот однажды, когда уже урок начался, открывается вдруг дверь, и входит наша заведующая Елена Фёдоровна Лунова, и какой-то мужчина с ней. Он держит в руках планер. Я насторожилась. Мужчина говорит: „Прохожу мимо школы, а вот из этого углового окна летит планер, и прямо мне на голову! Спрашиваю класс: „Чей планер?“ Юра встал: „Мой“. Конечно, сделали ему внушение. Но на этом всё и закончилось: никто его наказывать не стал, и родителей в школу не вызывали. Не тот был повод“».

Здесь мы видим, при всём уважении к свидетелям, типичный пример мемуарной селекции. Если бы, скажем, Юрий Алексеевич стал знатным капитаном дальнего плавания, то Нина Кондратенкова, вероятно, вспомнила бы, как он складывал из газет кораблики – и ведь наверняка складывал! Самое интересное в этом интервью упоминание об инциденте с планером: поскольку он встречается в разных источниках, то, скорее всего, произошел на самом деле. Елена Лунова, например, давала подробности, которые невозможно выдумать:

«Как-то по школьному двору вдоль палисадника прогуливался в перемену дежурный член родительского совета Фёдор Дмитриевич Козлов, по профессии техник-строитель, человек общительный и смешливый. ‹…›

Козлов не ждал беды, когда откуда-то сверху, может быть с неба, а вернее из окон третьего этажа, на него свалилось что-то достаточно увесистое. Это оказался самодельный самолет.

Елена Фёдоровна уже догадалась, чей он, и вошла в четвертый класс вместе с потерпевшим. Все дружно встали и открыто, в сознании собственной невинности, со спокойным любопытством смотрели на вошедших. Одна только пара глаз упорно не поднималась от пола.

– Ну, что ж, ребята, – начала Елена Фёдоровна, – вы ушибли Фёдора Дмитриевича, а могло случиться еще хуже. Просто не знаю, как теперь и быть! Не могу даже представить, кто из вас мог принести в школу этот самолет? А главное, бросить из окна. Самолеты надо испытывать в поле, на ровном месте. И если это хороший самолет, то он полетит вверх, а не вниз.

Козлов поддакивал:

– Будь он чуток побольше, у меня на голове получилась бы целая рана!

Тогда Юра не выдержал, вышел из-за парты.

– Это мой самолет, – прошептал. – Простите.

Ему сделали еще несколько упреков, а когда собрались уходить, он догнал Елену Фёдоровну, тихо спросил:

– Вы отдадите мне его?

Елена Фёдоровна замялась.

– Знаешь, Юра, лучше пусть останется у нас в учительской. Это ведь модель, ее надо поберечь.

Юра вздохнул: ему было так жалко своего самолетика…»