Ветер утих, когда мы опустились ниже в каньон, воздух чуть потеплел. Я не завидовала тем, кто жил внизу летом, у них не было нашего свежего ветра, но зимой это место было приятнее и более защищенным. И все же я была лишь в ночной рубашке и походном плаще, скоро мои ноги и руки были ободраны и онемели от холода.

— Далеко еще? — бросила я через плечо.

— За тем выступом, — автоматически сказала она.

Я замерла и развернулась, уперев кулаки в бедра.

— Что? — спросила она.

— Так ты говорила, когда мы возвращались с поля, — сказала я.

— Так и есть, — сказала она.

Раздраженно выдохнув от укола ностальгии в животе, я повернулась и пошла вперед.

Но дом был не за выступом, конечно. Как иначе. Мы шли еще час, а потом тропка соединилась с большой тропой, все еще держащейся у стены каньона, но достаточно широкой, чтобы два мула могли идти бок о бок.

— Наверх, — мама указала на горку, что вела к вершине каньона.

Я была удивлена, что мы шли в поселение ниже Ступеней к Звездам, хотя дворец скрывал край вершины. Народ каньона строил дома на естественных выступах в стенах, разделяя Каллаис на районы, известные как плиты. Некоторые плиты были широкими, там были трава и деревья, а некоторые прижимались к трещинам так тесно, что дома напоминали колонии, построенные друг над другом. В такое время и в таких условиях не спали только ранние пташки, зевали, спускаясь в снегу к общим грудам бревен. Пока они нами не интересовались, но я все равно скрыла голову капюшоном, пряча свой звездный обруч.

Снег начал утихать, когда мама утомленно сказала:

— Плита Хвоста.

Я посмотрела на дорогу, поднимающуюся по стене каньона. Собрав остатки сил, я пошла наверх, бедра горели. Мы миновали можжевельники, упрямо цепляющиеся за камни, и маленький ручей, что журчал по склону. Наконец, тяжело дыша, мы добрались по укрытия на выступе. Эта плита была из маленьких, но населена не так густо, как некоторые. Здесь было около тридцати индивидуальных домов. Посередине было общее пространство, место небольшой рощи берез, их черно-белые стволы выделялись среди снега. Несколько коз ходили там и грызли замерзшие ветви.

Дом мамы был на самом краю, дальше строить не позволял острый угол камней. Крыша ее дома спускалась почти до земли на дальней стороне дома, зато остальная часть спускающегося края принадлежала ей. Четыре приземистых улья стояли в стороне от двери, утепленные на зиму соломой. Она была не первым жителем, слабые петроглифы на каменном потолке говорили, что семьи жили в этом доме поколениями — картинки изображали их дела, сложности, радости и многих женщин, рожавших детей.

Мама отвела Шашку в навес с сеном. Потревоженный рябчик заворчал на нее с насеста. Мама пошарила в его гнезде и вытащила одно яйцо в крапинку.

— Завтрак, — сказала она, поманив меня к дверце в ее покосившемся доме.

Я прошла туда, задела косу дикого лука, что висел у двери. Один упал на пол, и мама подхватила его и опустила на потертый деревянный стол с яйцом. Она сняла плащ и бросила на спинку стула. Я видела, почему она прикрывала левую руку рукавом, пока изображала писаря — была заметна ее чернильная татуировка из тюрьмы. М — как Меса, и крестики, отмечающие каждый год ее заключения.

— Меньше нашего домика, конечно, — сказала она, наполняя оловянный котелок из бочки. — И ручья с ивами нет, но вид не так плох. О, великий Свет, ты плачешь?

Мои ладони прижались к лицу, дыхание вырывалось между пальцев. Луна и звезды, но просто этот запах — затхлый запах консервантов из флаконов с насекомыми, сушеный шалфей на полках, немного пчелиного воска, а еще запах кирпича и дыма… слезы тут же полились. Они не дали рассмотреть комнату, катились, пока я скользила взглядом по узким полкам на стенах, хранящих флаконы, деревянные ящики и распределительные доски. Альбомы были всюду, несколько иллюстраций висело на стенах, они шуршали от ветра из открытой двери. Дыхание снова перехватило, слезы потекли по щекам под ладонями. Я услышала, как котелок опустился на стол.

«У тебя нет права плакать», — сказала Шаула.

— Прости, — сдавленно сказала я.

— О, прошу, Джемма. Для тебя плакать — как потеть. Так же просто, как смеяться. Не стоит извиняться, — мама за локти осторожно провела меня к стулу у стола. — Садись. Вот.

Она вложила мне в руки платок, и я вытерла им лицо. Когда она убедилась, что я справилась, она повесила котелок над огнем, пошевелила угли. Отряхнув руки, она сняла маленькую полевую печь.

— Итак, — сказала она, — начнем по порядку.

— По порядку, — пробубнила я. Я вытерла нос. А потом выпрямилась и сказала громче. — Начнем с… что ты здесь делаешь?

— О, меня больше интересовало, чтобы ты попробовала яйцо.

— Как давно ты в Каллаисе? — спросила я.

Она проверила край ножа и начала резать лук тонкими кольцами.

— Четыре года.

— Одна?

— Ну, — она махнула на ящики и склянки с мертвыми насекомыми. — Зависит от того, что ты имеешь в виду. Но не совсем одна. У меня своя исследовательская команда.