— Не плачь, матушка... Я тебя люблю.

— И я тебя, лучик мой светлый, — выдохнула Берёзка, прижав девочку к своей груди и вороша её золотые кудри — кудри княжны Светолики. — Это я от радости плачу.

Берёзка сделала всё, чтобы сестрицы не соперничали за её любовь, чтоб им хватало поровну и тепла, и заботы. Сейчас Светолика-младшая, закончив умывание, вдруг почувствовала пробуждение утреннего голода: у неё громко забурчало в животе.

— Ой, матушка, я кушать хочу, — призналась она. — Отчего мы не садимся за стол по утрам?

— Такой у нас порядок, котёнок, — ответила Берёзка. — Гледлид не привыкла завтракать, вот я и не накрываю на стол. Разве хорошо было бы садиться за трапезу без неё? Но ежели вы с сестрицей проголодаетесь с утра, вы всегда можете чего-нибудь перехватить, чтоб дотерпеть до обеда.

— А можно хлеба с маслицем? — попросила Светолика. Если старшая сестра терпеливо обходилась орехами и сушёными ягодами, то ей хотелось чего-то посущественнее.

В Белых горах не было повсеместного обычая есть хлеб со сливочным маслом, это пошло от навиев. Они так ели, прихлёбывая подслащённый мёдом горячий отвар, а масло часто ещё и солили слегка. Это был любимый перекус Гледлид. Иногда поверх масла она клала солёную икру или тонкий ломтик солёной рыбы. Именно такой утренний перекус Берёзка и сделала для ребёнка, которому предстояло всю первую половину дня усердно шевелить мозгами на учёбе. А если в животике нещадно бурчит всё время, какие же знания полезут в голову? Хоть и говорят, что сытое брюхо к ученью глухо, но Светолику голод только отвлекал. Мечтая об обеде, она становилась рассеянной и пропускала всё мимо ушей: её мысли занимала еда. Девочка-кошка бурно росла, пища в прямом смысле горела у неё внутри, как в жаркой топке — успевай только подкидывать. После обеда сёстры на месте не сидели, много бегали и прыгали, лазали и плавали, так что лишнему жирку взяться было неоткуда. Обе росли стройными и точёными, по-кошачьи гибкими и сильными.

Светолика мигом умяла кусок хлеба с маслом и солёной рыбой, но и от орешков не отказалась. Вместе сёстры отбыли во дворец Огнеславы — получать знания. Ратибора обнаруживала хорошие способности к точным наукам, к вычислениям, и несколько худшие — к словесности. Писала она с ошибками, но уже разбиралась в чертежах часовых механизмов и понимала, как они работают. У Светолики же, напротив, проявлялось словесное чутьё, грамоту она впитывала как губка, умела бегло изъясняться на навьем языке и испытывала тягу к стихосложению. На этой почве младшенькая стала, можно сказать, любимицей Гледлид. Это было немалым достижением, учитывая, что в целом рыжая навья приязни к детям не питала. Ратибора ещё помнила свою родительницу-княжну, да и Солнцеслава с Лугвеной не изгладились из её памяти и сердца, а Светолика-младшая знала только Гледлид — к ней и тянулась всей незамутнённой детской душой. Привязанность в её сердечке имела оттенок трепета и уважения, потому что порой навья напускала на себя загадочный, недосягаемый, высокомерно-замкнутый вид, могла отпустить язвительное словцо. Но Светолика верила и чувствовала, что Гледлид не злая, а на самом деле хорошая и очень умная. Может быть, чуточку теплоты и сердечности недоставало её нраву — самую малость. Умом и учёностью навьи малышка восхищалась и мечтала, когда вырастет, стать такой же. Однако когда Светолика назвала Гледлид матушкой, та не обрадовалась, а фыркнула и вскинула бровь.

— С какой это стати? Никакая я тебе не матушка, детка. Мы даже роду-племени разного: я навья, а ты — кошка. Просто так уж вышло, что мы с твоей матушкой Берёзкой женаты.

Девочка очень расстроилась, убежала и спряталась. Гледлид осталась весьма озадачена. Несмотря на временами колючий нрав, сердце у неё было отнюдь не из камня, и она всё-таки разыскала забившуюся в уголок плачущую Светолику. Присев около неё, навья легонько почесала её пальцем за ушком.

— Послушай, малыш... Я не хотела тебя огорчать, — вздохнула она. — Я просто плохо умею ладить с детьми. Не моё это. Наверное, я никогда к ним до конца не привыкну.

Светолика вытерла слёзы и сказала:

— Дети — они точно такие же, как взрослые. Просто размером поменьше.

Навья усмехнулась уголком рта.

— Ну, допустим, не только в размере разница... Ну да ладно. Пусть будет так. Забудем это досадное недоразумение. — И протянула девочке руку: — Пойдём, почитаем.

Светолика радостно просияла и вложила в неё свою ладошку. Она была в восторге от того, что её допустили в рабочие покои Гледлид — комнату, стены которой полностью закрывали книжные полки, а посередине стоял большой стол с ящиками и обитое кожей мягкое кресло. Кресло это изготовили по особому заказу навьи, подобных предметов обстановки в Белых горах не делали. И сиденье, и высокая спинка, и подлокотники были мягкими. Берёзка сама выткала для украшения и пущего уюта длинный узкий коврик с кисточками по углам, который стелился в кресло поверх сиденья и спинки. Гледлид опустилась в него, а Светолика, на миг забыв о своей трепетной почтительности, осмелела и вскарабкалась к ней на колени. Навья не стала её сгонять, хотя и держалась несколько напряжённо.

— Вообще-то, тебе уже пора спать, — молвила она. — Но на сон грядущий можно и почитать немного.

Книгу она выбрала поскучнее, с тем расчётом, чтобы поскорее утомить ребёнка: это была древняя историческая поэма на старонавьем, переложением которой на современный язык она сейчас занималась. Светолика сперва внимала с открытым ртом, вслушиваясь в диковинное, непонятное звучание слов, лишь отдельные из коих она смутно узнавала, а иные угадывала. Вскоре, как Гледлид и рассчитывала, девочка начала клевать носом, а её пушистые ресницы то и дело смыкались. Наконец её златокудрая головка склонилась к ней на плечо, и Светолика уснула самым милым образом — с приоткрытым розовым ротиком, из уголка которого капали слюнки. Подождав немного, пока девочка заснёт покрепче, Гледлид осторожно отнесла её в постель.

Несколько дней спустя Светолика спросила:

— Можно мне всё-таки звать тебя матушкой?

При этом она стояла, доверчиво прильнув к коленям Гледлид и заглядывая ей в глаза с самой очаровательной детской надеждой, какую только можно было представить. Навья вздохнула, уголки её губ приподнялись в краткой, не то задумчивой, не то смущённой улыбке.

— Не знаю, детка. Это слово звучит для меня непривычно. То есть, мне непривычно, чтоб меня так называли. Я не собиралась заводить детей, но так уж вышло, что вы с Ратиборой уже были у Берёзки, когда мы с ней заключили брачный союз. Пришлось мне с этим примириться.

Светолика слушала молча, но с каждым словом надежда в её глазах становилась всё больше, всё сильнее, мерцая крошечными настойчивыми звёздочками. Снова забравшись к Гледлид на колени, девочка обняла её за шею. Сперва навья сидела, точно окаменев, а потом её рука поднялась, пальцы зарылись в солнечные кудри Светолики.

— Ну... если тебе так хочется, — пробормотала она, — можно попробовать.

Светолика крепче сжала объятия, прильнув щёчкой к её щеке, зажмурилась и замурлыкала со счастливой улыбкой до ушей. Почёсывая кудрявый затылок девочки одной рукой, другой Гледлид неуверенно обняла тёплый мурчащий комочек её тельца.