За опытным охотником, как правило, следовал ученик: сперва глядел, как дело делается, впитывал знания, мотал на ус, а потом пробовал что-то делать сам. Из пятнадцати оборотней в охотничьей ватаге пятеро-шестеро часто бывали именно «подмастерьями». Если ватага насчитывала десять членов, учеников брали не более трёх.

Куница была уже весьма бывалой охотницей, несмотря на молодой возраст (ей шёл шестнадцатый год). Раз уж она нашла и привела Олянку в Стаю, то к ней новенькую и пристроили в качестве подопечной. Порой так совпадало, что в одну ватагу с ними попадала давняя соперница Куницы, зеленоглазая Лешачиха. Той было девятнадцать, но вела она себя и рассуждала нередко и вправду по-детски. Строить козни и делать пакости было её излюбленным занятием, но и это она творила предсказуемо, топорно и неумело, и Куница вычисляла её на раз-два. К счастью для Куницы и Олянки, на которую Лешачиха перенесла часть своей неприязни, козням зеленоглазой девицы-оборотня не хватало утончённости. Особенную страсть Лешачиха почему-то питала к шуткам с какашками — глупым, неприятным и, что уж тут говорить, пахучим. Кунице требовалось порой всё её самообладание, чтобы не выйти из себя и не ответить злостной шутнице тем же.

— Не хочу скатываться на одну ступеньку с ней, — хмыкала она. — Дура она и есть дура. А на дураков не обижаются.

В свободное от охоты время Олянке доверяли присмотр за малышами, чьи матери были чем-то заняты и не могли находиться рядом — например, были на промысле. От обязанности по добыче пропитания освобождались родительницы лишь совсем маленьких детишек — до двух лет, поскольку до этого возраста здесь продолжалось кормление грудью. До пяти лет малыши проводили время в играх, а как только перешагивали этот рубеж, начинали понемногу приобщаться к взрослым делам и заботам. Семи-восьмилетний оборотень в зверином облике был лишь немногим мельче взрослого, обладал уже достаточной силой и выносливостью, ловко умел пользоваться хмарью, и в этом возрасте его впервые брали на охоту.

Если прочие Марушины псы изредка добывали мёд диких пчёл, то у Стаи на Кукушкиных болотах были свои пчелиные угодья. Колоды охранялись от разорения непрошеными сладкоежками. Чаще всего обход угодий и охрана поручалась подросткам, которые в зверином облике уже могли потягаться в силе с медведем, но чтобы достать мёд из колоды, требовалась сноровка, и тут уже за дело брались взрослые. Пчеловодством в Стае занимались несколько пожилых женщин. В обучении у них состояли те самые подростки-сторожа, чтобы в будущем прийти на смену своим наставницам. Из мёда готовили лакомства, смешивая его с лесными ягодами и орехами, им подслащивали напиток из воды и растолчённых в кашицу клюквы и брусники, а также, смешивая с глиной и кислым клюквенным соком, натирали тело перед мытьём.

Несколько молодых холостяков пытались приударить за Олянкой почти с самых её первых дней в Стае, но она, помня о ладе в грядущем, не отвечала им взаимностью. «Терпение — благо», — памятовала она. Но сколько месяцев или даже лет придётся ждать? Бабушка указала временную веху — после падения стены отчуждения между Воронецким княжеством и Белыми горами. Также Свумара предупреждала о большой войне с Навью.

А весной — то была третья весна Олянки в Стае — Бабушка сказала:

— Готовьтесь, чада мои. Грядущей осенью начнётся вторжение. Такой войны ещё не знала ни Навь, ни Явь. Близятся трудные для всех времена, и нам следует сделать запасы пропитания. Нужно будет продержаться осень и зиму.

Мясо, птицу и рыбу заготавливали впрок — сушили тонкими ломтиками: так они могли долго храниться, не портясь. Предвоенное лето выдалось урожайным на ягоды, и их смешивали с мёдом, который имел сохраняющие свойства. Собирали и сушили съедобные травы и коренья, грибы, орехи.

Когда небо затянул полог непроницаемых для солнца туч, и день стал немногим отличаться от ночи, Бабушка сказала:

— Вот оно.

Глушь Кукушкиных болот в первые дни осеннего вторжения оберегала Стаю, уклад жизни её членов не изменился заметно, за исключением лишь того, что теперь Марушины псы могли свободно перемещаться по поверхности и днём благодаря постоянному сумраку. Время доставать запасы ещё не настало, пищи хватало. Здесь, в болотистой глухомани, казалось, что ничего и не происходило. Суровую лесную тишину нарушал порой только крик птицы или зверя, да ещё голоса самих оборотней. Невольно думалось: а может, и нет никакой войны... А если и есть, то сюда враг не доберётся. Что ему делать в этих топях, где не ступала нога человека?

Но он добрался. Сырым туманным утром, серым и зябким, между стволами деревьев показался отряд воинов в тёмных доспехах. Шлемы их для устрашения имели вид уродливых чудовищных морд с клыками. Чужаки были и похожи, и непохожи на Марушиных псов... Сходны, безусловно, тем, что внутри них тоже жил зверь, а отличались, наверное, чужеземным обликом да ещё стальным блеском глаз. Свои, родные члены стаи казались Олянке ближе, теплее... человечнее, что ли, хоть и странно так говорить об оборотнях. Эти же — безжалостные, ледяные, чужие.

Воинов насчитывалось, пожалуй, не меньше сотни. Военачальник, подняв забрало шлема, открыл смуглое, гладко выбритое лицо и окриком на чужом языке велел сотне остановиться. Достав и развернув чертёж местности, он всматривался в него. Его чёрные брови хмурились, рот был сурово сжат.

— Глянь, глянь, умник какой учёный, — хмыкнула Куница уголком рта, кивая Олянке на навия, который с важным видом вглядывался в карту. — По бумажке сверяется! Щас дорогу спрашивать будет. Не много, видать, он там высмотрел...

Так и вышло. Военачальник, подняв глаза от карты, спросил с резким иностранным выговором:

— Как есть называться этот место?

— Кукушкины болота это, — ответил кто-то из стаи.

Сотенный вскинул взгляд в сторону говорившего.

— Кто есть здесь главный?

Бабушка, облачённая в шерстяной плащ-накидку, выступила вперёд. Убор из перьев возвышался царственно на её голове, лицо было исполнено строгого достоинства.

— Я старшая, сынок. Чего ты забыл-то в нашей глухомани?