— Коли можешь, сбегай, а я ослабела совсем... — И Куница уронила голову на подушку.

Олянка попробовала подняться, но головокружение уложило её назад. А за дверью слышался плач женщин, у которых умирали от хвори детки. И вдруг — стук в дверь.

— Погодите, люди добрые! — не отворяя, крикнул Любимко. И со вздохом покачал головой, с тревогой глядя на уложенных в постель слабостью Олянку с Куницей.

— Это не люди добрые, — пророкотал звучный голос. — Это подмога к вам пришла.

Спасительная сила этого голоса светлым огнём радости пробежала по жилам и нервам Олянки, на миг прогнав слабость, и она резво приподнялась на локте.

— Бабушка! — вырвалось у неё, и тёплые слёзы хлынули ручьями по щекам. — Любимко, открой, впусти её! Это наше спасение!

В дом проскользнули четверо, закутанные с головы до ног в тёмные плащи с наголовьями — не поймёшь, человек или оборотень, лиц почти не видно. Один из гостей откинул наголовье, и Олянка со слезами счастья узнала Свумару — без пышного убора из перьев, в простом плетёном очелье с подвесками-бусинами. Трое других оказались оборотнями-мужчинами из Стаи. Они сгрузили на пол четыре больших бурдюка, сшитых из цельных оленьих шкур. В них что-то булькало, и Олянка, смеющаяся вперемежку со слезами, уже знала, что.

— Вот вам зелье, — промолвила Свумара. — Уже готовое, с травами, кореньями и мёдом. Оно крепкое, можно разводить водой в четыре раза. Принимать взрослым по две чарки, детям по одной, грудным младенцам ложки довольно. Ежели хворь в самом её начале, то хватит и половины от названной меры. Ну, лечите народ, а мы пойдём: дома уже следующий котёл снадобья варится.

— Бабушка... — Олянка, приподнявшись на постели, насколько позволяли силы, потянулась рукой вслед Свумаре.

Та вернулась и склонилась над ней. Её суровый рот оставался неулыбчиво сжат, но в уголках глаз прятались ласковые лучики.

— Бабушка, откуда ты узнала? — выдохнула Олянка.

Свумара тронула её за ухо — то самое, в котором прятался паучок.

— Я хоть и на Кукушкиных болотах сижу, а слышу далеко, — усмехнулась она. И добавила, бросив взор на притихшее семейство: — Девицам сим дайте роздыху, пусть оправятся. Кормите их получше вот этим.

И она указала на мешок с подмороженным мясом, который оборотни принесли с собой вдобавок к бурдюкам со снадобьем. Олянка поймала руку Свумары:

— Бабушка... Как дела там у вас?

Та обернулась, тронула по-родительски её макушку.

— Ничего, дитятко, не тревожься. Все живы-здоровы. Что нам сделается на Кукушкиных болотах-то? Ну, пора нам. Скоро вернёмся.

Оборотни во главе с Бабушкой, закутавшись в плащи, скрылись за дверью, а Любимко, присев около Олянки, с блеском в глазах спросил:

— Это она, Бабушка ваша?

— Она самая, — улыбнулась Олянка. — Там бабы плачут... Разведи снадобье вчетверо и дай им скорее. Да объясни, как принимать.

— Всё сделаю, не беспокойся. — И рука Любимко тепло накрыла её прохладную от слабости руку.

В большом кувшине он разбавил зелье, взял мерную чарку и вышел за дверь. Оттуда доносился его деловитый, спокойный голос:

— Тихо, тихо, люд честной, не толпимся! Становись в очередь, всем лекарства хватит! Бабоньки, не рыдайте вы, выздоровеют ваши детки.

За один день Бабушкино лекарство кончилось: разобрали всё до капли. Но этого дня хватило Олянке с Куницей, чтобы окрепнуть и восстановиться, в чём им изрядно помогли гостинцы с Кукушкиных болот. Мясо они ели сырым, едва оно успевало оттаивать у печки, и выпивали весь натёкший с него красный сок. Оборотни принесли его уже заботливо разделанным на небольшие куски; это была мякоть с прожилками жира, но попадались и кости. Их матушка отложила, чтобы сварить из них похлёбку: не пропадать же такому добру! Особенно теперь, когда каждая крошка хлеба на счету. Наевшись до отвала, Олянка с Куницей задремали, а пробудились от людских голосов за дверью.

— Скоро, скоро новое лекарство будет, — отвечал им Любимко. — Потерпите, люди добрые!

Олянка поднялась с постели, прислушиваясь к себе. Силы вернулись, дрожи и головокружения как не бывало, озноб тоже покинул её. Судя по довольному, румяному и спокойному лицу Куницы, та тоже чувствовала себя отменно. Олянка выдернула воткнутый в столешницу нож.

— Ну что, выпустим немного кровушки? — улыбнулась она.

Куница, поглядев на свои многострадальные, все в затянувшихся порезах руки, тяжко вздохнула.

— Давай, давай, — подбодрила её Олянка. — Людей спасать надобно.

— И ведь никто нас даже не поблагодарит, — буркнула Куница.

— А мы что, ради благодарности это делаем? Ради славы? — усмехнулась Олянка.

Матушка, чистившая морковку для похлёбки, поднялась с места и подошла к ним, обняла обеих, пригнула их головы к своей.

— Доченьки, от всех людей благодарю вас, — проговорила она.

— И я твоя доченька, матушка? — улыбнулась Куница.

— И ты, — со смехом ответила та, обняла её, ласково потрепала её заострённое мохнатое ухо. — И ты, моя родненькая.