«Некогда батва, — рассказывает один путешественник по горному лесу, — жили по всей этой местности, но потом земледельческие племена свели леса, и они подались на запад, в горы. Немногие из них еще ютятся близ мест старых обиталищ, но другие оставили бродячую жизнь охотников и стали нищими или ремесленниками и делают на продажу глиняные трубки или миски».

Этот же путешественник очень живо описывает свою первую встречу с одним стариком пигмеем:

«Он (пигмей. — М. Г.) пришел к нам в гостиницу, похлопал в ладоши, выбил ногами какое-то подобие чечетки и хрипло крикнул: „Э эау сава сава сава!“ Когда мы дали ему шиллинг, его широкое морщинистое лицо расплылось в улыбке, и он бросил монету в небольшую, плетенную из коры сумку, которую всегда носил через плечо. Это был нищий. Одежда его состояла из грязного полосатого одеяла, но держался он с достоинством. Он обладал превосходным актерским талантом, был прирожденным комиком, свои роли выполнял гротескно, с удовольствием высмеивая те стороны быта, которые окружающие его люди из племени банту (высокорослых африканцев. — М. Г.) воспринимали серьезно. Он был так мал, что казался гномом, истинное место которого — в таинственной лесной долине.

…Батва любили дразнить банту, наверное, потому, что последние относились к ним с пренебрежением. А батва оставались простодушно-веселыми, жизнерадостными, в отличие от всегда угрюмых банту. Может быть, трудная, но свободная жизнь охотников вырабатывает легкий, вольный характер, который теряют привязанные к одному месту земледельцы.

И даже теперь, когда многие пигмеи жили не так, как раньше, в своей привычной колее, с природой у них оставались свои особые отношения, они были как бы частью окружающего их леса. В лесу они себя чувствовали такими же хозяевами, как и дикие звери, на которых они охотятся. Ночью, когда экспедиция останавливалась на привал, пигмеи-проводники спали по нескольку часов, просыпались, смеялись чему-то и снова засыпали. Один раз кто-то из них заиграл на своем „ликембу“ — плоском выдолбленном музыкальном инструменте… Это была странная, призрачная мелодия, словно доносящаяся из других миров».

Когда пигмеям-проводникам предложили часть пути проехать на машине, они испугались. Они еще никогда не пользовались таким транспортом. Те, что помоложе, преодолели свой страх, а старик батва наотрез отказался садиться в машину. Он так и остался стоять на шоссе, гордо выпрямившись. Он не доверял враждебной ему цивилизации.

А цивилизация эта вторгается в лесные деревни пигмеев повсеместно. И пигмеи, кажется, уже привыкли, что к ним приходят какие-то люди со странными аппаратами, которые могут без конца повторять их движения и это можно видеть потом сколько хочешь и слышать свой собственный голой, который тоже повторяет то, что было когда-то сказано.

Что ж тут удивительного? Мы ведь сами, вполне цивилизованные люди, совсем недавно, меньше ста лет назад, пугались и недоумевали, слыша свой голос на первом фонографе, или в ужасе откидывались назад в своих креслах в кино, когда с экрана как бы прямо на публику несся поезд.

Как-то раз один японский кинооператор, снимавший пигмейскую деревню, подарил старейшине на прощание маленький японский магнитофончик и пленку с записью его голоса. Старейшина с большим интересом нажимал блестящие кнопки и слушал себя. С удовольствием слушал он, да и вся деревня, музыку, тоже записанную на пленку и подаренную ему. Модные песенки, которые без конца звучат по радио, ему не правились, но ораторию знаменитого австрийского композитора Гайдна он слушал внимательно. Непосредственные дети природы чутки ко всему прекрасному. Каждый у них — художник и артист. Они украшают прекрасной резьбой рога убитых ими на охоте животных или рисуют на коре просто и выразительно. Но особенно хорошо они танцуют. Жестами и мимикой они передают целые сцены из охотничьей жизни или же таинственные религиозные обряды.

…Глухая стена леса окружает пигмейские деревушки. Часть пигмеев еще сохраняет свои старые традиции и по-прежнему занимается охотой. После удачной охоты — как всегда, праздник. На площадке пылают костры, звучат тамтамы — барабаны, — заливаются флейты, и молодежь танцует, напевая свои странные, но мелодичные песни. А в это время высоко в небе над их лесом пролетает великолепный лайнер — напоминание, что настали новые времена…

Как-то раз через дебри тропического леса Экваториальной Африки пробирался американский путешественник Поль дю Шайю в сопровождении носильщиков, проводников и охотников.

Выло это в конце XIX века.

Караван с трудом прокладывал дорогу сквозь непролазную чащу и вышел к какому-то заброшенному селению, сплошь заросшему сахарным тростником. Дю Шайю с любопытством рассматривал развалины хижин, как вдруг до его слуха донесся приглушенный возглас:

— Горилла…

Путешественник вздрогнул и оглянулся…

— Где? — коротко бросил он.

— Смотри сюда, господин, — сказал африканец и показал вниз.

На земле тут и там валялись изжеванные кусочки сахарного тростника, они были совсем свежие. Гориллы тут завтракали, это ясно, и, похоже, ушли отсюда недавно. Путешественник в охотничьем азарте решил преследовать животных и отправился со своими проводниками и носильщиками вперед. Вскоре обнаружились отпечатки огромных ступней гориллы. Судя по ним, животные шли на четвереньках, иногда присаживались, кормились и шли дальше.

«…Что я испытал, — с волнением вспоминает дю Шайю, — не поддается описанию. Итак, я увижу это чудище, свирепость, сила и хитрость которого давали обильную пищу сказкам и россказням туземцев, животное, едва известное цивилизованному миру. Ни один белый никогда не охотился на него».

Охотники внимательно осмотрели оружие и пошли по следу. Внезапно совсем близко раздался рев, получеловеческий-полудикий, и дю Шайю увидел четырех молодых горилл, убегающих в чащу леса.

Странное ощущение возникло у путешественника. Ему показалось, что он собирается не охотиться, а просто совершить убийство, настолько животные эти походили на людей.