Шрифт:
Беспроволочный телеграф души
Слушай, память, куда меня тащишь?
Не могу, когда плачет ребёнок
Возвращение
Приснится ж такое!
Конь
Путь
В эту оттепель ночную
Беспроволочный телеграф душисигналы шлёт в распахнутую бездну,в иные времена. И пусть исчезну —ты, речь моя, исчезнуть не спеши,побудь среди живых ещё немного,в живое сердце зарони словамоей тревоги. Так меня звалачужая стародавняя тревогаиз тайных сфер, из позабытых эр,о коих говорится: «Время оно»,и где за сотни лет до телефонажил Данте, жил Овидий, жил Гомер,и нам дышать их сутью сокровенной,поскольку на земле во все векаостанутся отвага и тоскаи женщина в другом конце Вселенной.
– Слушай, память, куда меня тащишь?Ты, хитрюга, не так уж проста.Тащишь в дебри глухие и чащии заводишь в такие места…К ним бы лучше и не возвращаться.Вот вокзалы, где надо прощаться,вот сады без плодов и без крон,вот квартиры, куда не стучатся,вот застолья в конце похорон.– Ну и стань бессловесным предметом,мёртвым камнем в реке бытия.Лишь со мной ты, подобно кометам,возвратишься на круги своя.
Не могу, когда плачет ребёнок,пусть причина – пустяк.Это всё на земле, где могилы влюблённых,где деревья растут на костях, —это – танки гремят,это битые стёкла хрустят.Не могу, когда плачет ребёнок.Сам я плакал в былые года,но ведь это же было когда! —до пожаров, до похоронок,до ранений ещё,до потерь.Я не плачу теперь.Не могу, когда плачет ребёнок.Мяч упал в подвал — плач,снаряд упал на квартал — плач,колени в крови — плач,поколенье в крови — плач.И так на каждом шагу. Не могу.Маленький, вот он – твой мяч. Не плачь.
Сойти на станции любой,легко взлететь над эстакадою,возликовать: лечу! не падаю! —и слиться с шумною толпой,с весёлой толчеёй базарною,где смех и крики вразнобой,где пахнет хлевом и казармою,таранью, кровью и судьбой,направиться к себе домойпо выщербленной мостовой,потом – проулками, задворками,где в окнах кисея с оборками,надвинув кепку до бровей,свернуть налево, взять правейи выйти на пустырь, заваленныйжелезным ломом, кирпичом,где всё в цвет пыли и окалины,Но ты, пришелец, здесь при чём?Здесь бегают твои приятели,отчаянная ребятня,с тех пор ни месяца, ни дняони пока что не растратили,они пинают старый мяч,пускают змея у обочины,все табуном и только вскачь,все живы – не грусти, не плачь,всё цело – старый клён и грач,да и тебе не напророченыпока ни вёрсты, ни окоп,ни пот в глаза, ни пуля в лоб,ты – яблочко без червоточины,ещё ты зелен, как трава,и мама здесь, ещё жива,весёлая и сероглазая,но вот печалится едва,склонилась над разбитой вазою.Беги с повинною домой,не вышел срок тебе отчаяться.Сойди на станции любой.Но это лишь во сне случается.И то не часто, милый мой.
Приснится ж такое! — раскрытый рояль на снегу,чёрный-чёрный до белого блескана белом лугу,кружённый стволами безмолвных берёз перелеска…на рыхлом снегу,в этом белом безлюдье,где было б уместнее: танк или, скажем, орудье,где было б уместнее: чёрный блиндаж или, скажем, повозка…всё это могло быть оставлено здесь после боя…но чёрный до белого лоскараскрытый рояль, беззащитный, как тело живое,но струны, открытые ветру, открытые стуже,но эта душа… ведь ничем не прикрыта снаружи,ничем: ни стеной, ни забором, ни даже могилой…Но это был сон, где смешалось на миг всё, что было…ведь это был сон —перекрёсток всех прожитых мести времён.
Рыжий конь скакал вдоль трактас перебором на три такта:так-так-так,так-так-тактак-то…Сон мой детский, вихревой:грива чёрной бахромой,белоногий,без дорогипо прямой.Было песней – стало бытом,степь стонала под копытом,пыль слепит,дёрн прибитв битум.По прямой, вперёд, в галоп.Мина мимо, пуля в лоб,Синь – потопом,тени, топот.Стоп…Это было, это снится,–ветер, травы, броды, лица,гром погонь,рыжий конь –птица.Ах, как ноет под ребром!Чашей вогнут ипподром.Ближе, ближе,друг мой рыжий,в горле ком.Марш! Но замкнута кривая,путь – конечный круг трамвая,здесь игра,свист и грайс края.Рыжий, вспомни обо мне,я – тот всадник на коне.Резвым бегом –топью, снегом,как во сне.
Скажешь, возраст? Ну и что же?Скажешь, времени в обрез?Я по-прежнему прохожий,и по-прежнему на кожепыль просёлков, гарь завесдымовых, густых, едучих,застилающих глаза,и мелькают в этих тучахчёрных окон образа,и обугленные клёны,и фонтаны на воде,и простор, такой зелёный,что забудешь о беде.А начало – как начало:сто неезженых дорог,прёт по склону перевалапаровоз, как носорог.У меня под носом копоть,у меня в кармане медь.Столько времени ухлопать,это ж надобно уметь!Ах, как из дому хотелосьв мир прозрачный, как стекло,где б не думалось, а пелось,где бы грело, а не жгло.Чаще путь не доброволен,путь – приказ и приговор,путь, минированным полемс проволокою в упор.Речка Волга, речка Кама,Днепр и Висла, вся в дыму.Ты уже не плачешь, мама,догадалась, что к чему.Только это всё – когда-то,только это всё – давно.В красном пламени закатажизнь мелькает, как в кино.
В эту оттепель ночнуюс белым городом на днене рыдаю, не ревную –ты опять болишь во мне.Утешаюсь чем попало –ветром, облаком, луной,но, как вечное начало,ты стоишь передо мной.Как Всевышний, на бумагемир окрестный создаю,где дороги и овраги,и поляны, как в раю.Нарисую лапы ёлок,прочерчу по небу гром:как невынутый осколок,шевельнёшься под ребром.Что мне тучи, что мне поле,что мне улица в окне,ты по мне проходишь болью:словно пламя по войне.Ты во мне, а где-то с краюгород, снег и проблеск дня,и уже совсем не знаю,как живёшь ты вне меня.