— Прости, родная, замотался, — извиняется Олег и кладет телефон на стол экраном вниз. Почему я это замечаю? — Завтра у нас гости, небольшой семейный ужин для нескольких важных друзей. Организуешь?

— Я буду допоздна занята в студии, — отвечаю холодно. Олег явно недоумевает, так что приходится разжевать: — Я твоя жена, а не домработница.

— Даниэла, что случилось?

Его голос перестает быть приторной патокой, и я с облегчением выдыхаю. Меня тошнит от бесконечных «прости» и «прости, родная». Выкручивает от того, что последние месяцы я живу как будто не своей жизнь, подчиняюсь другим правилам, и что мужчина, чьей женой я хотела быть и с которым хотела воспитывать детей, теперь куда более редкий гость в моих мыслях, чем дерзкий черноглазый мальчишка. И что — господи, я ненавижу себя за это! — сегодня утром я мастурбировала в душе, думая о другом мужчине.

— Я хотела поговорить о ребенке.

— Слушаю, — «включает» делового человека Олег.

— Это очень ответственный шаг, и прежде, чем начинать то, что мы уже не сможем остановить, я бы хотела еще раз пройти обследование.

Я была уверена, что Олег просто пожмет плечами, скажет что-то вроде «Ну ты же сама так хотела, тебе решать», возможно, немного огорчится. Но нет, ничего из этого не происходит, потому что после минутной паузы муж сухо интересуется:

— И давно ты это решила?

— После того, как ты огорошил меня своим рвением.

Это честный ответ, но Олегу он определенно не по душе. Муж обходит стол, наваливается на столешницу бедрами и с дотошной точностью выстукивает пальцами мозгодробительный ритм.

— Прекрати, ради бога, — прошу я, когда барабанная дробь въедается в барабанные перепонки. — Можно ведь без этого?

— Даниэла, ты хотела ребенка. Ты ведь, да? — Олег пропускает мою просьбу мимо ушей и продолжат выстукивать мелодию своего бешенства на моих взведенных нервах. — Ты мне всю плешь проела, как хочешь семью, ребенка, и что готова на все, лишь бы его получить.

— А ты сказал, что тебе нужна пара лет, чтобы свыкнуться с мыслью о повторном отцовстве.

— Насколько я помню, тебя это не очень обрадовало.

Конечно, меня это совершенно не обрадовало, но я приняла его желание и уступила. Потому что брак — это не переламывание хребта одного ради прихотей другого, брак — это симбиоз, игра в поддавки.

— Я просто хочу еще раз все проверить, — отвечаю я.

— Не можешь смириться с тем, что бесплодна? Будешь и дальше мотать мне нервы своими вечными капризами? А когда тысячный врач скажет, что ты не будешь долбаной матерью, впадешь в депрессию?

Это больнее, чем неожиданная пощечина, потому что все, что он говорит — откровенная ложь.

— Поговорим, когда ты будешь в настроении, — бросаю я, потому что сейчас мы ходим по очень тонкому льду, и любое неосторожное слово может стать спусковым крючком для лавины обидных импульсивных выкриков и поступков, которые нельзя будет отменить.

Но Олег опережает меня, берет за голову двумя руками и горячо шепчет мне в лицо:

— Я же люблю тебя, дура. Я для тебя… Я все для тебя, идиотка. Хоть звезды с неба горстями. Только чтобы Даниэле было сладко, чтобы не ревела в подушку. Не шаталась по малолетним выблядкам!

Я слишком очевидно громко выдыхаю. Это словно удар в живот, от которого внутренности скручивает в жгуты, а легкие превращаются в громко лопнувший пакет из-под чипсов, сплющиваются, теряя способность давать телу живительный кислород. Я судорожно вдыхаю, но ничего не получается: воздух копится в горле, обжигает небо адовой смесью рваного злого дыхания Олега и моих собственных непроизнесенных слов: «Он знает, он знает, он все знает…»

— Зачем ты к нему? — Муж тянет мою голову, больно соединяет наши лбы, скрипит зубами, сдерживая злость.

— Отпусти, — пытаюсь вырваться я, но ничего не получается. Вздох, после которого мир на мгновение наполняется красками, и снова — до головокружения холостая работа легких. — Ты делаешь мне больно, Олег!

От отпускает, и я прикладываю ладони к щекам, пытаясь их остудить. Его руки висят вдоль тела, но я до сих пор чувствую пальцы, вдавливающие щеки так сильно, что кожа лопается изнутри.

Когда его люди видели меня у Кая? В тот день, когда его избыли? Или на следующий, когда я приехала сама?

— Да, я натравил на него зверей, — говорит Олег, потирая лоб. — Потому что урод заслужил. Но мне и в страшном мне не могло присниться, что моя собственная жена буде зализывать ему раны. Это даже вслух произносить смешно!

«Моя собственная жена…»

Олег сказал так много обидных слов, но мое сознание отчаянно цепляется именно в эти, совершенно нейтральные. Его собственная жена. Его придаток.

Собственная — от слова «собственность».

— Они могли его убить! — оглушая саму себя, взрываюсь я. — Ты хотя бы об этом подумал?!