А вечером Оля снова в нашем доме: опухшая, какая-то зеленая и с жуткими синяками под глазами. Смотрит на меня волчьим взглядом и жмется к отцу под подмышку, как будто я — злая ведьма, виновница всех ее бед. Мне совершенно все равно, я давно распрощалась с иллюзиями на ее счет: она изменится и, возможно, даже повзрослеет, но к тому времени, как это случится, я уже перестану быть частью этой семьи.

Потому что «развод» — единственное будущее, которое я вижу для наших с Олегом отношений.

На следующий день Олег уже не так взвинчен, но я все равно терплю до вечера, чтобы поговорить. Пока не о разводе, потому что сейчас он слишком занят Олей, чтобы адекватно отреагировать на мои слова. И нам нужно побыть врозь, разделить свои проблемы, чтобы увидеть и понять: этот брак обречен. И вина не в том, что у меня есть другой мужчина, а у Олега — я чувствую это женской интуицией — есть не просто сотрудница Эльвира. И все это время мы не были пассажирами на одном судне, мы в принципе были капитанами разных кораблей, которые ненадолго пересеклись в одном океане и теперь просто плывут в разные стороны.

— Если ты пришла говорить об Оле… — начинает Олег, когда я уже поздно вечером захожу в кабинет, из которого он не выбирается весь день после обеда.

— Нет, я хочу поговорить не о ней.

Муж выдыхает, проводит ладонью по лицу, словно хочет стянуть с себя маску хваткого Олега Никольского. Кивает мне на кресло, но я смазано отмахиваюсь от приглашения. Только что был полный рот правильных слов, которыми я запросто уговорю его отпустить меня за океан, а теперь осталась только лихорадочная мысль: это же очевидное вранье, настолько явное, что Олег сразу обо всем догадается. Он же бизнесмен, он просчитывает такие ситуация на раз и умеет разгадывать куда более сложные махинации.

И даю себе обещание: если он спросит, есть ли у меня другой мужчина — я не буду врать.

— Дани, мне жаль, что я сорвался и сказал те слова, — неожиданно, прерывая мой внутренний монолог, говорит муж и, прежде, чем я успеваю отойти, обнимает меня за плечи. — Я просто совсем замотался. Надеялся, хотя бы Оля возьмется за ум…

— Хотя бы Оля? — переспрашиваю я, не давая ему закончить. — Есть еще кто-то, кроме нее, кто доставляет тебе проблемы?

Он раздраженно вздыхает, отпускает меня и, поворачиваясь спиной, отходит за стол. Ему явно легче говорить со мной вот так, через баррикады, но правда в том, что и мне так проще. Интересно, если я сейчас спрошу его об Эльвире, что он скажет? Что скажет, если приправлю вопрос неизвестной Катей? Поинтересуюсь совершенно обыденным тоном, как ее здоровье?

Господи, я противна сама себе. Потому что нет, я не спрошу. Не имею морального права задавать такие вопросы и делать из него чудовище, потому что я ничем не лучше.

— Просто много работы навалилось в последнее время, — спиной отвечает Олег. — Что-то случилось?

— Я думаю… будет лучше… — Набираю в легкие побольше воздуха. — Если я оставлю вас с Олей наедине.

Муж не сразу поворачивается. Стоит несколько минут совершенно без движения, и единственное, что нарушает тишину — его немного прерывистое дыхание. Я заранее готовлюсь ко всем его «нет»: собираю аргументы, мысленно оттачиваю интонацию, с которой их произнесу. Готовлюсь соврать и мне должно быть стыдно, но единственное, что я сейчас чувствую: жгучее желание услышать «да» и подарить себе, может быть, неделю счастливой жизни. В другом мире, с другим мужчиной.

— Это из-за того, что она тебя ударила? — Олег так и не удосуживается повернуться ко мне лицом. — Она рассказала и очень переживает.

На языке крутится что-то настолько ядовитое и язвительное, что я с трудом сглатываю колкость.

— Я просто считаю, что вам нужно побыть одним, как отцу и дочери. Тебе взять отпуск, проводить с ней больше времени. — Совершенно правильные вещи, которые я говорю почти искренне, но это «почти» насквозь фальшивое.

— Дани, послушай…

Олег заглядывает мне в лицо, и я на миг жмурюсь, боюсь, что он увидит там правду и… разговор перестанет быть спокойным.

— Для тебя это все непросто, и ты наверняка хотела какой-то другой жизни, но я не могу просто так снова позволить ей влипнуть в корыстного мудака. Она слишком зависима от своих чувств, она просто не умеет себя контролировать.

— Олег, все, чего я хочу, чтобы вы разобрались между собой, не втягивая меня в ваши семейные отношения, как громоотвод.

— Дочь не перестанет быть частью моей семьи.

Я пожимаю плечами.

— И она не исчезнет только потому, что тебе рядом с ней некомфортно, — продолжает Олег на этот раз жестче и с заметным предостережением.

— Просто разберитесь между собой, — повторяю уже до оскомины надоевшую фразу.

— Как это понимать?

— Я перееду к себе, на пару недель, может быть.

Олег хмурится и даже делает шаг назад, словно я отвесила пощечину, а не сказала несколько слов. Мы смотрим друг на друга, и что-то тяжелое и холодное врезается между нами невидимым лезвием гильотины. Возможно, я не так уж хорошо маскировалась все это время — и Олег давно чувствует, что между нами что-то потухло? Ведь он просто молчит и смотрит, смотрит и молчит, даже не спрашивает, почему я так кардинально решаю проблему отцов и детей?