Поэтому, когда я подтягиваю ее на край дивана и толкаюсь прямо в эту сладкую влагу, это получается чертовски грубо. С громким ударом, словно столкнулись два локомотива, и я вгрызаюсь в губу, чтобы сдержать несвойственный мне то ли стон, то ли рык. И Даниэла откликается громким всхлипыванием, запрокидывает голову, выгибаясь тугим мостиком. И ахает снова, когда выхожу почти до конца и опять не могу сдержаться, поэтому тараню ее так, будто от этого зависит мое настоящее и будущее.

Я бьюсь в нее, словно умалишенный, без тормозов, грубо и жестко, натягивая на себя маленькое худое тело, жадное и горячее. Принцесса хнычет, стонет, брыкается, но только потому что жадно хочет получить меня всего. И с каким-то адским блеском в глазах сжимает меня внутренними мышцами — так, что я окончательно охуеваю от происходящего. Звезды в глазах просто как блядский фейерверк, и еще какие-то долбаные колокольчики, которые смешиваются вместе с нашими с Принцессой стонами в унисон.

Я, блядь, просто забираю свое. Как какое-то животное, заполняю собой свою самку.

И будь я проклят, если она не кончает так же сильно, как и я, вгрызаясь в мою шею, как ненормальная.

Я полностью опустошен в ней. Весь, мать его, выжат ею.

И чувствую себя просто охуеть, как хорошо.

Мы дышим тяжело, как после забега, и какое-то время просто не двигаемся, полностью лишенные контроля над своими телами. Ее кожа блестит от пота, волосы прилипли ко лбу и соски, когда пробегаю по ним ладонями, почти болезненно покалывают кожу.

— Все хорошо? — спрашиваю, когда ко мне возвращается способность говорить.

Даниэла улыбается в темноте комнаты и поднимает руки, чтобы погладить крылья у меня на груди. И внутри все сжимается, и кажется, что я родился на свет, чтобы меня трогали именно эти руки, и чтобы дышать разделенным именно с этой женщиной одним воздухом. Какая-то долбанутая на всю голову романтика, от которой я бы сам плевался, но ведь это — Даниэла, и в ней прекрасно абсолютно все. Даже чужой ребенок, о котором я стараюсь не думать.

Я беру ее на руки и отношу в постель, укрываю — и Даниэла зевает, даже не трудясь прикрыт рот ладонью. Акт полного доверия, признания меня «своим», как будто мы давно женаты и нам незачем кисейничать друг перед другом.

— Я был поздним ребенком, — зачем-то говорю ей, когда Даниэла прижимается к моему боку. — Мама тоже долго не могла… ну, как ты.

Чувствую ее кивок. И продолжаю рассказывать, как мои родители ездили сначала по врачам, потом, когда надежды не осталось, мама ушла в народ — к бабкам, которые ее и выкатывали, и отмаливали, и что только с ней не делали. Ничего не помогало. Поэтому о том, что есть я, они узнали только на втором месяце, спустя пару лет после того, как сдались. Мать любила рассказывать мне эту чудесную историю моего появления, но я всегда фыркал и пытался убежать, когда она заводила очередное «тебя бог послал». Потому что в бога я не верил, только в себя самого.

А потом, когда родителей не стало, история как-то потерялась на задворках памяти. И вот теперь я лежу в постели с моей Бархатной Принцессой, глажу ее по голове и удивляюсь, что пересказываю почти в точности материными словами. Которые, как оказалось, врезались в самое сердце.

— Они дали тебе красивое имя, — говорит Даниэла, перекатываясь на меня сверху. Волосы падают вдоль ее головы и водопадом закрывают наши лица от внешнего мира. — Если будет мальчик…

И спотыкается, вдруг осознавая, что перешла на территорию, куда мы оба пока не осмеливаемся шагнуть.

Очевидно, что нас тянет друг к другу. Я не хочу думать о любви и прочей херне, потому что «любовь» — это просто красивое слово, и некоторые разбрасываются им, будто Оскаром. Мы с Даниэлой не в той ситуации, когда для нас что-то решают слова. Мы оба прекрасно осознаем, что с Никольским легко не будет, и она наверняка боится, что этот уебок может пойти дальше, чем просто наслать на меня своих шавок. Меня это не пугает, потому что теперь я все время настороже, все время готов поймать удар или нож, и меня это не пугает. Единственное, что заставляет кривиться — сожаление. Сожаление, что я не чертов везунчик и помереть, не попробовав с Даниэлой так много классный вещей, будет просто пиздец, как обидно. Но, конечно же, это не та тема, которую мы будем обсуждать после секса.

Нам о многом нужно поговорить, и в первую очередь о том, что делать после возвращения. И дураку понятно, что в реальности, когда самолет приземлится в Шереметьево, мы перестанем играть во влюбленную парочку и утонем в болоте проблем, которых — теперь это очевидно — прибавится. Нам придется делать выбор, хоть лично я свой сделал, кажется, еще в тот день, когда увидел ее возле бассейна.

Моя Принцесса не будет чужой женой. Даже если придется перегрызть Никольскому глотку. Даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни.

Я прижимаю Даниэлу крепче, наши животы сплющиваются, как будто там, именно там, судьба воткнула в нас булавку, намертво приколов друг к другу. Ее, меня и ее ребенка от другого мужика.

И мне придется научиться жить с этой мыслью.

Идеальный отпуск выглядит именно так: здесь, под пальцами, в звуках прибоя и даже криках чаек, которые я успела полюбить, несмотря на то, что они практически не замолкают. Днем Кай занят работой: ходит на конференции и выставки, работает с коллегами, а я гуляю. Рисую, слушаю музыку в плеере, ем фрукты и думаю о том, что впервые в жизни просто отдыхаю. Не работаю, а дышу. Полной грудью, до солнечных зайчиков в глазах, до сумасшедших искр, которые раскрашивают мой мир в невероятные цвета.