– А мои бы сказали: "Надо было заранее справиться с расписанием или хотя бы предупредить жениха, чтобы он заблаговременно раздал взятки", - Рейнгольд счастливо смотрел куда-то в ночь.
– И, наверное, тоже бы пошли пить.

– Хоть в одном планы сходятся, - буркнула Дэмонра. Удачные комбинации в штабе ей еще периодически удавались, а вот мир она проигрывала с треском и завидной регулярностью. Вся в маму.

– Не хмурься.

Дэмонра от души пнула льдышку под ногами.

– Ты, помнится, сам мне велеречиво намекал, что сожительство не вписывается в твои традиционные ценности и представления о достойном поведении, - взвилась она.
– Ну, я подумала, что можно пойти и повенчаться.

"Раз уж мне не пришлось торчать у постели Наклза и слушать ахи-охи Магрит. Надо же было провести ночь с пользой".

– Ты, как всегда, впадаешь в крайности, я всего лишь предлагал заглянуть в магистрат, это решает все вопросы семейного и имущественного характера. А касаемо вещей более... которые просто более. Мне интересно, а о том, что нам с тобой потом на Последнем суде вместе стоять, ты случайно не подумала?
– серьезно уточнил Зиглинд.

Дэмонра могла бы порадовать законника новостью, что нордэнский конец мира никакого суда не предусматривает, поскольку в программу мероприятий входит только масштабное мордобитие под колокольный звон, но решила не делиться такими подробностями.

– Ты адвокат, Рэй. Я подумала, что ты там как-нибудь да отбрехаешься за нас обоих.

Рейнгольд усмехнулся, обнял Дэмонру и, глядя в глаза, сообщил:

– Я оценил широту жеста. Честное слово. Он был очень широкий.

– Адвокаты всегда брешут!

– Ох уж мне твой правовой нигилизм...

– Правовой кто? Звучит как название дурной болезни... Я тебе не изменяла, если что.

– Что мне надо сделать, чтобы уговорить тебя на нормальную церемонию, белое платье и фату? Звезда с неба? Мир во всем мире?

– Да далась тебе эта, - Дэмонра хотела сказать "собачья выставка", но сообразила, что с ее стороны родственников не будет, а со стороны жениха будут все, и выражения лучше подбирать.
– Это... костюмированное представление.

– Это чисто семейные предрассудки.

Против такого аргумента, надо признать, было не попереть. Дэмонра вон в фактически прямую госизмену влезла из-за семейных предрассудков, а Рейнгольд всего-то и хотел, что замотать ее в белый шелк и предбявить родне.

– Если вдруг будет сын, называем его Бернгард.

– А если дочка?

– А если дочка, тебя вообще никто спрашивать не будет! И вообще, имя дочки я уже проспорила, поэтому для начала нам нужен сын.

– Я, кажется, начинаю понимать, почему в нордэнских словарях нет слова "компромисс"...

– Боюсь спросить, какую еще дрянь ты мог прочесть в наших словарях...

– Ну, именно дряни там не так уж и много. У вас нет брани или вы не посвящаете в нее иностранцев?

– Ну как сказать "нет брани". Скорее, она, в отличие от калладской, не грешит разнообразием. Но да, слов, обозначающих шлюху или ублюдка ты не найдешь: продажа того, что тебе принадлежит, законна, а все здоровые дети тем более законны, иначе они бы просто не родились. А проезжаться по умственным способностям собеседника пятьюдесятью разными способами у нас не принято. Как говорится, сколько ни ори, а врезать надежнее.

Рейнгольд покачал головой и улыбнулся:

– Ужас. А больше всего мне понравилось, что глагол "любить" у вас не имеет формы прошедшего времени.

Формы будущего времени у этого глагола тоже не существовало. О чем Дэмонра могла бы сказать, но не сказала. Ей вспомнился отец, серьезный, сдержанный, очень строгий, пристально глядящий на мир из-за блестящих стекол очков. В отличие от матери, он никогда не повышал голос и почти никогла не ошибался. Бернгард Вальдрезе был прекрасным человеком, к сожалению, слишком занятым делами министерства просвещения, чтобы просвещать собственных сына и дочь по всяческим приземленным вопросам. Он мог часами рассказывать, чем плох Циркуляр о кухаркиных детях и как важно поскорее разрешить вопрос всеобщего образования, преодолев исконное недоверие крестьянства ко всем этим "книжным премудростям", пока не стало поздно. Но едва ли мог бы объяснить, почему не расходится с женщиной, которая максимально не подходила ему даже тогда, когда еще не привезла медаль "За усмирение", не разбила этой медалью лицо канцлеру и не спилась. А Рагнгерд была не из тех, кто останавливался на достугнутом, и бесы знали, что она успела бы наворотить, если бы не одна подорванная часовня. Сестры отца и особенно его мать невестку ненавидели и души бы продали за то, чтобы Бернгард потребовал развода, но отец так и не потребовал. Они с Рагнгерд прожили вместе два десятка лет и даже умерли в один день, хоть и не так, как о том пишут сказки. Никаких полезных советов на этот счет родители Дэмонре не оставили, но, чем дольше она жила, тем ближе подходила к одной простенькой мысли. Влюбиться можно было за доброту, красоту, верность, остроумие, молодость и многие другие качества. А можно было и без всего этого. Иногда случалось, что человек любил другого только за то, что тот любил его: просто потому, что нечасто встречаешь любовь на своем пути и еще реже своевременно узнаешь.

Рейнгольд, во всяком случае, сделал все, чтобы сомнений в природе его чувств у Дэмонры не возникло. А это уже дорогого стоило.

– Будет и белая фата, и магистрат, что хочешь, то и будет, - махнула рукой она. Рейнгольд нахмурился:

– Если это настолько убивает в тебе всякую радость, можно и без них. Но тогда придется уехать...

Нордэна не отказалась бы узнать, что именно убивает в ней всякую радость, потому что кроме абстрактного слова "время" на ум ничего не приходило. Но вот уж точно Рейнгольд был не при чем.