Часы Замоскворечья
вернуться

Межирова Зоя
Шрифт:

Дискотека

Мы молоды – и потомуВовеки не умрем.Вот эта музыка звучит, —Ведь и она о том.Вращающийся черный дискПророчит, что сейчасВзойдет бессмертье над землей, —Оно начнется с нас.Мы молоды – и не умрем,Миг на века продлив.Он воцарил верховный ритмИ упразднил мотив.

Записка

На октопус 2 и белое виноТебя запиской этой приглашаю,В ту приглушенность дымного агата,Мерцающего глыбой на БродвееВолокнами вечерних голосовСквозь хрупкость звона тающих бокалов,Где год назад (как мчится, ускользнув,Непойманное ветреное время)Вполголоса, но жарко обсуждалиПереливающиеся мечты.Мне так хотелось тайну описать,Загадку рассказать стихотворенья,Чьи строки долго повторяли мы,Охваченные музыкою слов.А ты, делясь и ношей, и блаженством,Мне говорил о длящейся работе,Название которой не посмеюПроизнести, пока не завершил.В молчанье потоплю величье темы.Подслушивал замедленный Нью-Йорк,Дневную спешку наконец-то сбросив,Беседы наши о скитаньях жизниНа многотрудных узких тропах духа.…Официант на стол бокалы ставитВ беспечном оживленье голосов,Протянутых, как млечные волокна,Сквозь дымный полусумрак ресторана,Агатом ставшим на исходе дня.…Всегдашняя упорная заботаИ бесконечная слепая цель —Всё в ритме ускользающих минутНавеки рассказать,Наперекор,НаперерезБыстролетящей жизни…Вот и сейчас я вижу те часы…Прислушайся… опять нью-йоркский сумрак,С прожилками агат иссине-дымный,Почти что перелившийся в записку,Которую кладу тебе под дверь,Столицей Мира мимо пробегая,И сизый океанский осьминогНа белизне блистающей тарелки,Легко смеясь, как прежде зазываютЗа прежний столик наших разговоровО днях судьбы на тесных тропах духа.Чтоб снова их подслушать сквозь мечту.P. S. Дверь отворив, записку не смахни Из тамбура ворвавшимся порывом. Теперь уже за ужин – я плачу. На этот раз мне в этом не перечь.

2

октопус— от греч. осьминог.

Фортепьянный этюд

Выдающемуся пианисту, исполнителю-виртуозу

Александру Избицеру
Рассохся старый инструментИ дождик за окном…Из стихотворений Ани Алихановой
Почти что клавесинный звук,И клавиш пожелтевший ряд.Но не касалась их рукаНаверно, двадцать лет подряд.Как зачастит осенний дождь,Решу, что наступил моментПозвать настройщика, чтоб тотНаладил старый инструмент.Я позвоню ему тогдаВ вечернюю сырую муть,И скажет он, что сможет к намНа той неделе заглянуть.Не треснула ли дека, вмиг определит,А если нет,То станет струны подправлять,Молчавшие немало лет.Уроки музыки, звеня,Осыпят блеском потолок.Уже не раз о том просилРебенка тихий голосок.Но всё не верили ему,Не понимая до конца,Что тайный отсвет осенилУпорство бледного лица.Кто властно повелел емуОставить игр веселых прыть?Зачем он захотел часыВ жестоких гаммах потопить?Кто нашептал о высоте,В которой дух свободой пьян,Чтоб воздух снова мог томитьВсесильной музыки обман?Он потянулся вдруг туда.Никто не настоял, он самРешил приблизить к сердцу то,Что брезжит за скольженьем гамм,Что обращает беды в тлен,Что в оде «К радости» 3 поет, —То, что ничем не заменить,Что никого не подведет.

3

Ода Бетховена.

Бухарский дворник

Старой цитатой из самой зачитанной суры,Где зацветающих слов благовонный костер,Дворник с персидской чуть выцветшей миниатюры,Шаткой метлой не спеша подметающий двор.Светом сиреневым, тем, что слегка розоватый,Тихие улицы слабо подкрасил закат.Между гостиничных комплексов сутуловатыйДолго маячил его бирюзовый халат.Серп опрокинутый режет осколками света.Ночь азиатская мраком сжигает дотла.Где-то вдали отчужденно молчат минареты,Индией грезят пустых медресе купола.Он и не знает, как с бездной минувшего связан.Да и не надо ему обо всем этом знать.За один только узкий платок, которым халат его опоясан,За желтое на бирюзовом и жизни не жалко отдать.

«Везде по морю…»

Везде по морюС самого утраСнуютПрогулочные катера.А рядом лодки,Прорезая зной,Как яркий снегНа глади голубой.И целый день,Слегка глаза прикрыв,Так веселоНащупывать мотив,Улавливая,Как он сам идетЛегко навстречуПо свеченью вод.Смотря в морскую дальСквозь этот свет,Поверить простоВ то, что смерти нет.Ведь лишь об этомУ прибрежных плитСейчас волнаТак ласково шуршит.Лишь это в ветре,Что со всех сторонЛетит сквозь мреющийСлепящий сон.И катер,Волны расшибая влет,О том жеВ ослеплении поет.Все это новыйПовторит рассвет.Пусть – ложь, обман, —Прочнее правды нет.И потому,Ее бессменный страж,Об этом же —Поспешный карандаш.

«По своей, чужой ли воле…»

Илье Левину

По своей, чужой ли воле —Дом с окном на Капитолий,И давно со всех сторонВлажный важный Вашингтон.И, надетые с размаху,Дни совсем иных широт,Будто новая рубахаВпору, только ворот жмет.Он не весь из прежних убыл.Вдалеке хрустальный купол(Не Исакий, боже мой!..)Четко виден в час ночной.– Каторжная жизнь, – вздыхает.За окном совсем светает,Но бессонно факс шуршитИ компьютер порошит.В зарослях аппаратурыНе заснуть и не проспать.Складки штор за креслом хмуры,Буквы аббревиатурыРасплываются опять.Я случайно не нарушуЭтой жизни колею.Разгадать чужую душуТак же трудно, как свою.На каких-то пару суток,За собой спалив мосты,В вашингтонский промежутокЯ с судьбой его на ты.Сердце-устрицу не сложноЗанавесить скорлупой,Очень скрытной, осторожной,Слишком хрупкой, но глухой.Там под ней чужая рана,Разъедающая грусть.Я ее ломать не стану,Даже и не прикоснусь.Бережно ее не трону.Буду так же потаенноДней плести слепую вязь,Лишь улыбкой заслонясь.Через пропасти влекомаСлучаем или судьбойОт родимого Содома,Так любимого и мной,Принимая все как милость,Без надежды и мечты,Я сама сюда вломиласьС пепелища темноты.И, везенью неудачиОтдавая все на слом,Бьюсь, как бабочка, незряче,В этом городе чужом.Влажным жаром щеки студит,Льющимся из тьмы в окно,И теперь что дальше будет,В общем как-то все равно.Может быть, в судьбе помарка,Может, новая межа.В медленных и пышных паркахЛетняя трава свежа.К этой жизни прикоснувшись,Ухожу своим путем,Мимолетно улыбнувшись,Потому что ни при чем.Впрочем, я нечаянно знаю,Что и горе – не беда.Не прощаюсь, исчезаю,Растворяюсь без следа.

«Мы – в вражьих станах. И наш с тобой…»

Мы – в вражьих станах. И наш с тобойСражений путь предрешен.И ты – возлюбленный недруг мойДлины веков испокон.Иным ты вовсе не должен бытьВ извечной этой войне.И целей разных нам не избыть, —Таким лишь нравишься мне.В согласье только с самим собой,В лукавстве прежних дорог,С бессмертной, как и твоя, душойЛишь так обойтись ты мог.

«И все равно тебя я вспоминаю…»

И все равно тебя я вспоминаю.Но ты – как бы уже за пеленой.И время, безутешный след смывая,Забвенье шлет возвратною волной.И часто отзвук дней прошедших слыша,Уже и сердце вовсе не теснит.Но все-таки, хоть стала глуше, тише,Вдали опять мелодия болит.Она минувшим не переболела,И память ей не стала тяжела.И то пылала музыка, то тлела,Но все же не остыла, как зола.И, созданный тоской воображенья,Пролитое мечтою через крайМучительно-пустое наважденье,Не приближайся и не исчезай!..

«Вечером тихим, дорогой лесной…»

Вечером тихим, дорогой лесной,В сумерках, наугад.Что там за шорохи за спиной?Кажется, лыжи твои шуршат…Сердце в груди на мгновенье замретИ оборвется полетом листа.Но золотая догадка блеснет,А за спиной – темнота.Только от искры, как вздрогнувший конь,Льдистой поземкой покроется пруд.Только глаза, словно вялый огонь,Воспоминаньем цветут.