Часослов Ахашвероша
вернуться

Тавров Андрей
Шрифт:

Стихотворения книги ориентированы, как уже сказано, на космическую символику того или иного месяца и, в связи с этим, на мифологические события, христианские праздники, жития святых, прославления мучеников, сюжеты о Ге ракле, Афродите, Тифоне, пересекаясь, сплетаясь и создавая пряжу ковра природно-культурной истории. Разглядывание «Великолепного часослова» герцога Беррийского также не прошло даром – часть стихотворений так или иначе реагирует на стопроцентные в смысле жизни и искусства миниатюры. Например, стихотворение «Мелюзина», где герцог Беррийский то ли переливается в наркома Берию, то ли отталкивается от такого (в основном фонетического характера) соседства изо всех сил.

Также в «Часослове Ахашвероша» есть стихотворения произвольные, написанные в канве размышлений или медитаций, параллельных мифологическому ряду знаков и героев. Иногда это «нестроевые» стихи, написанные под впечатлением волн бегущих над песком белорусского озера Нарочь или в результате посещения тюрьмы для пожизненно-заключенных на острове Огненный под Петрозаводском.

Если говорить о пластической технике, на которую я ориентировался, это живопись позднего Ван- Гога.

Все вместе тексты создают тот микроген жизни, который встроен в круг моей крови и моего времени. Точно так же, как я встроен в него и рожден им.

Я хочу поблагодарить всех тех, кто помог мне написать эту книжку: Вячеслава Га йворонского, на чьем диване я нашел идею Часослова, Алексея Парщикова, поощрявшего все мои «утопические проекты», ободрявшего меня в письмах и диалогах, Вадима Месяца, чья космическая тяга к архаике и новым берегам дала мне чувство плеча, его жену Иру, хозяйку квартиры на берегу белорусского озера Нарочь, где этот текст писался, Василия Ласточкина, спутника и организатора поездок к пожизненно заключенным на остров Огненный, Асю Резниченко и Валерия Земских, осуществивших обложку и фактуру издания, Бориса Ориона, мастера дзен, разговоры с которым углубили мое осознание сути вещей, друзей из сообщества АА, которые посвятили меня в близость чуда как нормы жизни, Елену Резниченко как помощника, собеседника и вдохновителя, Григория Померанца и Зинаиду Миркину как участников постоянного многолетнего диалога о внутренней глубине. И еще всех тех, кто жил и творил все это время.

Андрей Тавров

Ахашверош к Музе

Время настало, и лошади щиплют травуна площадях Европы, голой и лунноглазой.Баржи белые тел дрейфуют в распаханном бычьем рвувоздуха с бундестагом, с бумажной исписанной розой.Время настало кузнечика и дракона.Имена долго менялись, прогибая предметы,и те сдались и истлели. Цикада, говорю, Моргана,говорю тебе, будь, говорю тебе, будь и скули, ты сильней кометы.К тебе, любовница, уже не людей, но бессмертныхсущностей с головами оленьими, с пятипалой скользкой звездойв оголенных глазницах, – еще не тел, но безмерныхживотных, сцепляющих тленье, как жидким азотом, собой.К тебе, светлоокая дева, ласкающая Колханта,разрывающая чернозем могил клыком желудевым вепря,собирающая вспять имена на верные, на гласные гланды,на белую пудру бабочки, на черную вену.К тебе, молкнущей так, что, сместившись в тиши, медузависит в салоне кабриолета, как жидкая лампас острекавшейся кровью, к тебе юногрудая Муза,к тебе, шестипалый вихрь, мускулистая львиная лапа,замахнувшаяся на бабочку – и ловит! К тебе, богиня!Ты одна не плачешь, когда шатаются звезды.В твоем клекоте розы встают из земли, по горло нагие.И я плыл в тишину, и мои обморожены весла.Не умолкай птицеловка, жизнедарительница, товаркапо ночам с кокаиновым ангелом, летучей мышью.Врастай в меня черепом, красным моллюском, жаркойстатью, кошачьим воплем, ребром, тишью.К тебе, богиня, зарывающая себя по горлов солнце живых и солнце мертвых, чтоб дальше горели.Ты виснешь бисером в промежутках тех мощных голыхтел, что, выбежав из Помпеи, сникли в потёк акварели.Забирайся, пламя, за ворот и, яд, за щеку.Ты меня рожала, словно комету, из зуба.Я пьянел от волос твоих, я стою один вдоль ожога,как замерзшая молния вдоль людьми проросшего дуба.

Январь 1

Козерог 2

Хвала тебе, Пан, Козерог, возьми, что имею —песнь о тебе, как ты сидел на русскойНиле-реке, играя на тростнике, левеесебя самого, словно вынут язык моллюска,а справа лежит все, что было еще до пенья, —створки, в которых гуляют мысли да ветер,а сам ты прозрачнее стал и стал тупеемеж черной луной и белой – дар муз, дар речи.Тифон, вынимает себя из пространства, словно из красной глины, —ростом больше, чем слепок, лемехом вспахан, вскопан,землею набит, как слепец – ночью могильной, львиной,он вышел из смрада, и псиной дымится кокон.Бежали боги в Египет, в страхе преображаясь,Дионис – в козла, в ворона Аполлон и в корову Ге ра,Артемида в рыбу и в вепря Арес, сжимаясьдо новых размеров, глодая иную меру.Он идет, восстав против деревьев, китов и мира,пожиратель бережных жестов – людской голубиной чести,длящейся пяди мизинца, когда, как мощную лиру,ты плечи не может тронуть против воздушной шерсти,потому что ключицы раскалены богиней,повисшей вольфрамом в стекле, умножая накал.Боги стоят меж мизинцем и шелковой кожей, как иней,истаивая в пустоту, куда, раз вошел, – пропал.Тифон идет, одолевши Зевса, вынув из бога жилы.Пан вспоминает козлиный бег в аравийской пустыне,и Козел-Христос, чтоб остаться народу живу,бодает небо в крови и скорбит устами.Пан, соловей, соловушка, запятая,грохни да раскатись у девы за рукавом.Есть семеро муз, но лишь одна золотая,и кроме тебя с ней еще никто не знаком.Пан, громобой, ребеночек из корыта,покачай головкою, с рожками головой.Солдат кишки свои ест, а в губы любимые влитаночка красная, словно колокол с головней.Не пугайся, ребеночек, спасут тебя Нил да ангелы,да святой Серафим, да бог Дионис, да подлунный зверь.Ты ныряешь в утробу себя, шерстяной да байковый,словно снова открыта, откуда ты вышел, дверь.И плывет по Нилу, русской реке, козленочекс рыбьим хвостом, завитым, как пружина ума,а на избах сосульки, и из-под алых косыночексмотрят глаза, синие, как тюрьма.Тамплиеры горят на кострах за Христову церковь.Неба череп щадящ и щедр и раздвинут вширь.Бог лохматый, как тамплиер, из рыбы цепкойвынут на жертвеннике и в новое небо вшит.Магистр-храмовник говорит с Варварой-голубой, а за избойДракон стоит стоголовый и говорит как печькрематория – псиным воем, рыканьем льва да бычьей слюной,а еще глаголом богов, и внятна дракона речь.Всем, всем гореть в васильковых кострах из наношенных дров себяИ звезды воюют страны и материки.А жест людской, не коснувшись, сберегает тебя,словно пустая гильза – устье для мировой реки.Покуда боги ткут ленту метаморфоз в глазаи в небе встает Тифон за эклиптику и зенит,Афины русские, как мировая в слюде оса,висят на звездной слюне, и снег над ними летит

1

Месяц назван в честь бога Януса.

2

Зодиакальное созвездие января. Козерог – мифическое существо с телом козла и хвостом рыбы. По наиболее распространенной древнегреческой легенде козлоногий бог Пан, сын Гермеса, покровитель пастухов, испугался стоглавого великана Тифона и в ужасе бросился в воду. С тех пор он стал водным богом, и у него вырос рыбий хвост. У многих древних народов козу почитали как священное животное, в честь козы совершались богослужения. Люди облачались в священные одежды из козьих шкур и приносили дар богам – жертвенного козла.

Именно с такими обычаями и с этим созвездием связано представление о «козле отпущения» – Азазеле. Азазель – (козлоотпущение) – имя одного из козлообразных богов, демонов пустыни. В так называемый день козлоотпущения отбирались два козла: один – для жертвоприношения, другой для отпущения в пустыню. Из двух козлов священники выбирали, которого Богу, а которого Азазелю. Сначала приносилась жертва богу, а затем к первосвященнику подводили другого козла, на которого он возлагал руки и тем самым как бы передавал ему все грехи народа. А после этого козла отпускали в пустыню.

Рождество I

Над Новой Гв инеей бабочка кружит, Тифон 3 ,волны бьются в Валгео, Салвати, Мисуле, на трех островах.Море держит бомбардировщик, а бомбардировщика слон,и он стоит на китах о трех головах.Девушка Лейла матроса ведет домой.Язык входит в ее промежность, она кричит.Крик рождает устрицу с симметричной спиной.Она открывает окно, а там снег летит.Там Иона плывет в ките и костры горят,там пастух идет, на спине короб неба несетсо звездой шевелящейся, словно рак в сачке, и стоят,планеты, шепча, что больше никто не умрет.Там идет верблюд о шелковых двух крылах —лиловом и розовом, и там пуля свистит в рукав.От барака светляк марширует звездой в овраг,и месяц трясет бородой, в плавниках, лукав.К девушке Лейле приходят в полночь волхвы,вот родившийся Царь, говорят, разгружают осла.Рыбы ночи стучатся в окно, а взамен головыу погонщика перья и клюв кровавый орла.Обдолбались, придурки, она с испугу орет.А потом садится на камень рядом с волом,колыбельку качает, земляничную песню поет —Призрел на рабу твою, алейхем, поет, шолом.У пещеры Ангел стоит и как печь горит.Что принес тебе Бог, говорит, Адонай, говорит, —смерть он, Дева, тебе принес – выплеснут из корытэти люди Младенца, из тел своих жалких корыт.Лейла смотрит в глаза верблюду – их три, и в лобупирается бивень – не дам, она говорит.И сама я – смерть, и остров во мне утоп,и я – смерть стрекоза, четвертая из харит.Смотрит сыну в глаза, их проходит насквозь, как ад,и смеется тихо, шаря клешней звездой.На ее рукаве и платке семь костров горят,и Дракон сквозь сердце втыкает земную ось.Мальчик бабочка, говорит, мальчик деточка, лев.Вот пойдешь в пустыню – найдешь лишь ветр да языкогненный. А слова к нему, а напевподберет только тот, кто крылат и когтист, как бык.Потому что смерть удлиняет жизнь, а словаудлиняют Бога до тиши, до немоты…Над Новой Гв инеей в Европе летит листва,и Клязьму держат на трех фонтанах киты.

3

Орнитоптера тифон встречается только в западной части Новой Гв инеи и на соседних островах: Валгео, Мисул и Салавати. Это довольно крупная бабочка: крылья самок достигают 22 см в размахе, а у самцов – не более 16 см. Бабочка летает на горных склонах, но иногда ее замечали и в низине, на уровне моря.

Январское послание Ахашвероша

Я не речь, говорит Ахашверош-баран,я не слово, не ум, не имя.Скажите, ангелы, для чего вы в зубах и когтях алфавит принеслина людскую погибель множа наш сон, как чащоба – деревья?Что ты скажешь Елене, уткнувшись в лебедя языком вместо красной гортани?Что скажешь деве, когда она стоит внутри тебя на коленях,как черный мерин ахейца в черном коне троянском — живое в мертвом,а из локтей ее и бедер бьют родники, и из нихлакают слон, гриф и дракон?Что ты ей скажешь, учуяв вечность и падаль,звук разгрызенной раковины и червя с раскаленным гвоздем внутриЕе колени – внутри твоих.Ее голос внутри твоего,ее воспоминания внутри твоей подлой и верткой памяти.И язык ее, словно вепрь, разрывает желуди твоего тела.Что ты ей скажешь, какую букву?Что ты скажешь себе самому, если себя найдешь?Скажи ему саранча в щитах и доспехах, скажи ему храпконя блед, коня блюд, коня блядь, коня блуд, гниющегопобедоносно заживо над горой поверженных тел —не Барни придумал это в Кремастере – Патмос.Я не речь, говорит Ахашверош.Я – баран.Я нахожусь между тем, о чем говорю и тем,про что я молчу – не просто в живой пустоте,но в паузе, и это – чтобы воскресли и тело, и слово.Пройденные дороги, степи, шляхи, хайвеи, раздолбанные проселкидавят мне в спину, как матрас всеми пружинами сразу,и из груди моей торчит голова леопарда – моя Оранта.С шерсти моей течет мертвая, как Лазаря плоть, вода.Меж тем, о чем говорю и о чем молчу, —отыщи меня. Я там, как буйвол в москитах, хриплю,из глотки течет пламя и бежит по земле —и моря полыхают, в них сгорает гнилаякровь и гнилые яхты. Я – суд миру.Пройди меня – свою смерть – и найдешь себя.И смерть станет пружиной рождения под языком,под правым сосцом, под каждым волосом с жалом гадюки.Но только ты сам можешь это свершить —на форуме, под падающим, как спиртовое пламя, снегом,за прилавком супермаркета, набитогомертвыми животными и живыми фруктами,за рулем яхты, с крылом морщинистым птеродактиля вместо ночного шелка,на груди у подруги, срезав ей веки бритвой,а чаще – в прозябанье Ионы,под сталагмитами черного солнца, мерном уютемеж героином и юридическим казусом,из прорехи которого лезут мертвые осы.Я – твоя смерть, твой верблюд, твоя вечная дева.Отвергая бога, глотаешь Рака, красного словно опухоль.Глотаешь время и дали – двух поросят.Не важно, убил ты бога или родил, а важнопламя, в котором ты сам стал Богом —нелепым словом из пяти букв, где одна похожана виселицу, вторая на руль лендровера,а последняя на тело девки, раскинувшей голые ляжки.Все это я говорю в тишине.Я говорю для вепря, осла и мухи —я говорю для придорожного камня и ногтя,для трехгодичной давности квитанции об оплате.И огонь брызжет из пасти моей, вопя, как петух, с добрым утром.Я говорю это, лежа в песке, чтобы встатьи плюнуть в то углубленье, откуда я родом.Сколько квадриллионов ангелов оживит мой плевок!Не ищи деву – она в тебе.Не ищи дерева – оно в тебе.Не ищи пещеру с вороной – она в тебе.И не ищи Бога.Червь о ста тысячах крыл летит надо мной,с женской грудью, с головой мертвого кролика,разрушает миры.А я пью из следа верблюда протухшую водуи продолжаю путь.

Январь 4

Адам уходит от Евы, как белая роза от черной.Между лопаток костер полыхает – память о райском свете,но яблочный воздух хрустит и гудит, как горны,и бросает их вновь друг в друга, сломав затылки.Как снежок вбивают в снежок, так и лица вбитыв одно, развернув на четыре стороны светаголубые и пару карих. А мимо в битвумаршем идет легион, колышась в напоре летас муравьиной зеленью, с соловьем, гремящим в державных аркараскрытых настежь – теперь уже до победы.И венки плывут по каналам в речистых паркахв честь Фонтаний святых и нимф серебристых Леты.Бог Янус стоит в Михайловском замке, Федорсмотрит, как снег идет за двоих, за троих, за многих.Януарий – странник, стоящий на месте, свертокс небытием – хорошеет, как яхта в высоком доке.Федор видит, идут солдаты, со спин их смотрят —ягуар по горло, Иван-да-Марья по плечи,а еще прорастает лавр, шумный от ветра с моря,и свечи горят, говорят человечьи речи.Бог небесного свода! человеков хранитель от мига,когда Спермус, как лев с клинком в загустевшей лапе,первым прорвался к цели и стал над прудом, как липа,не зная, зачем ему пруд, все эти глуби, хляби.Федор смотрит, как снег летит, укрывая Невский,пахнет елкой и медом, змея лежит на комоде,свитая в обруч, в венок, и белы занавески,подрагивая от удара внизу топора по мясницкой колоде.Бог, растущий из пустоты, заключенной в ребрах,кажущий лики ангелам в паутине,обворовывающий живых – их отличая от мертвых,переча вестнику в небе и Богу в пустыне!Ты расти, моя снежная лапа, бедные люди,говорит ей Федор, плещась молоком в бидоне,и ложится в нее, и целует бедные груди,и плывет в море света, ничей, как тритон в тритоне.

4

От лат. Janus <от janus> – крытый проход; janua – дверь. Самая загадочная фигура римско-италийского пантеона. Один из древнейших богов-индигетов, занимавший, вместе с Вестой, выдающееся место в римском ритуале. В греческом пантеоне соответствия не имеет.

Функция стража ворот и двойной лик известны и в других культурах, особенно в африканских.

Изображение бога с двумя головами позволяет трактовать этого бога самым различным образом:

символ любого противоречия

внешнее и внутреннее,

душа и тело,

миф и разум,

правое и левое,

консервативное и прогрессивное,

материя и антиматерия,

«вся диалектика находит в этом боге свое пластическое синтезированное воплощение».