– А вот и Василий...

При чем здесь Василий? за кого меня принимают?
– пронеслось в моем уме и тут же улеглось: ну, конечно, правильно, Василий! как же иначе?

Но что-то недоброе чуялось мне в этом семейном совете, и я спросил, почему не видно моих детей и жены.

– Только ты, пожалуйста, не волнуйся, - сказала мама.

– Умерли, заболели? Их увезли?

– Нет, нет, все живы, на свободе и хорошо себя чувствуют... А Женечка стала совсем большая, совсем большая...

Она спешила унять мое волнение, которое только возрастало в результате маминой спешки.

– Куда они делись? почему не с вами? Отвечайте же наконец!..

– Они здесь... Неподалеку... Поехали в город... скоро вернутся...

– Перестань, Лизавета!
– сказал отец и встал из-за стола.
– Василий не маленький. Нечего с ним нянчиться. Ему надо знать!

– Нет-нет, погоди, пускай немного привыкнет, суетилась мама.

Но отец грубо отстранил ее и, не глядя на меня, буркнул:

– Пойми, Василий, ты же - умер...

Все потупились. Тут только я заметил, что стою и говорю с одними умершими, и вспомнил - ах, да! ведь и папы, и мамы, и дяди Гриши давно уже нет на свете, и хотел уйти, пока не поздно, - попрощаться с Наташей и объяснить ей... Но отец больно стиснул меня за локоть и отвел в сторону.

– Кури!
– приказал он, сунув мне под нос истерзанную папиросную пачку.

И тихо, чтобы никто не слыхал, добавил :

– Пожалей маму и успокойся. Разве ты не знаешь, что тебя застрелили? Ну да, только что застрелили. Возле поселка. На дороге... Что уставился? Не надо было бегать сломя голову. Сам виноват.

– Но как же Наташа, когда же я встречусь с Наташей?!
– воскликнул я и проснулся от огорчения.

...До сих пор я не знаю, что означал этот сон, и нужно ли его понимать в каком-нибудь возвышенном, аллегорическом смысле или мне в самом деле еще предстоит пережить под именем Василия и этот ночной побег, и эту безрезультатную встречу с недоступной Наташей, которая так и не услышит моего запоздалого стука, потому что меня к тому времени успеют застрелить... И при чем тут Пушкин? И кто такой Болдырев? И что за старинную книгу позаимствует Наташа из моей библиотеки, и впрямь ли эта книга называется "Сумятица" или "Распутица", и уж не та ли это самая повесть, которую я пишу сейчас под немного другим заглавием - в надежде, что все мы когда-нибудь все ж таки еще повстречаемся?..

Но с другой стороны, в этом сне было много такого, что вполне объяснимо тогдашним состоянием моего духа и впечатлениями от жизни в темнице. Очень может быть, что просто я - спящий - попытался вырваться на свободу, но мое желание приняло запутанное направление. А может быть - и то и другое, и будущее смешалось с прошедшим, и надо до всего этого сначала дожить, чтобы проверить на практике мои сонные грезы.

Но тогда, под свежим воздействием, я об этом не рассуждал. Мысль, что Наташа опять и опять ускользает из моих протянутых рук, меня подхлестывала. Наутро я возобновил переговоры с полковником, умоляя его изъять Наташу хотя бы на сутки - и поместить для безопасности под арест, всего лучше - в мою же камеру, на семейном, так сказать, положении. Понятно, что мне пришлось также ему разъяснить все, что касалось места и времени подготовляемого на мою жену покушения, предотвратить каковое - прямой долг и заслуга государственной власти.

Однако, словно стесняясь наших действий за "Араратом", полковник был настроен не в меру рассудительно.

– На каком основании, - сказал он, - вы придаете значение маловажной сосульке? Почему она - второстепенная, случайная в жизни ледяшка непременно должна поразить вашу Наташу в голову? И непременно послезавтра, да еще в 10 часов... Так не бывает. Я не вижу в этом никакой логики, никакой закономерности. К тому же вы сами говорите - успели предупредить. Зачем вашей Наташе ходить в Гнездниковский? Да еще непременно в тот момент, когда эта сосулька станет на нее падать...

– Ах, полковник, вы не знаете женщин. Ведь пойдет, как пить дать пойдет. Из одного упрямства. Знает, что нельзя - и пойдет. А потом, какая разница: сосулька или бомба? Бактерия, например, еще меньше по виду. Любая случайность - поймите - неизбежна, неотвратима, чуть стоит ее предсказать. Ведь это же все равно, что вынесение приговора. Сами знаете - трибунал отмене не подлежит. Одних расстреляют бактериями, других - сосульками. Третьих - при попытке к бегству. Каждому - свое. Между нами говоря, мы все - приговоренные. Только не знаем ни дня, ни часа, ни подробностей исполнения. А я вот - знаю, знаю и беспокоюсь. Ах, если бы не знать!..

Целый час мы с ним спорили и торговались, покуда я уломал его подать рапорт. Полковник никак не хотел без ведома высшей инстанции наложить арест на мою жену и ждал указаний. Зато последние два дня он не расставался со мною и даже распорядился поставить в моей камере свою походную раскладушку.

Я, со своей стороны, тоже принял меры: решетчатое окно запечатали дополнительной изоляцией. Все часы по моему настоянию тоже удалили. Мне казалось, что так будет лучше.

Мы пили и работали при одном электричестве и, спутав дневной распорядок, завтракали не то в восемь, не то в одиннадцать вечера. К сожалению, полностью избавиться от ощущения времени я все-таки не сумел и чувствовал, как оно увеличивается от завтрака до обеда, съедая по частям отпущенный мне срок. Также любая сосиска, поданная на закуску, напоминала своим звучанием - сосульку. Я не видел ее отсюда, но живо представлял, какого веса достигли ледяные полипы, образующие эту улитку с вытянутым книзу клювом.