«Ему много лет. Больше семидесяти, наверно. Значит, он родился, когда Авраам Линкольн был жив и готовился стать президентом. Уильямсбург тогда был деревней, и может быть, во Флэтбуше еще жили индейцы. Это было так давно». Фрэнси не сводила глаз с его ног. «Когда-то он был маленьким. Милым, чистеньким младенцем, и мама целовала его маленькие розовые пальчики. Может, ночью во время грозы она подходила к его кроватке, подтыкала одеяло и шептала: «Не бойся, мама с тобой». Вынимала его из кроватки, прижималась щекой к его макушке и называла своим единственным, своим любимым сыночком. Потом он подрос, стал как мой брат, бегал по дому, выбегал во двор, хлопал дверьми. И мама бранила его, но думала – может, когда-нибудь он станет президентом Соединенных Штатов. Потом он стал юношей, сильным и веселым. Когда шел по улице, девушки улыбались и оборачивались ему вслед. Он улыбался в ответ, а самой хорошенькой, может, даже подмигивал. Наверное, он женился, у него родились дети, они считали его самым лучшим папой на свете, потому что он много работал и покупал им игрушки на Рождество. Сейчас его дети постарели, как он сам, у них свои дети, и старик больше никому не нужен, все ждут, когда он умрет. Но он не хочет умирать. Он хочет еще пожить, не важно, что он такой старый и у него не осталось в жизни никаких радостей».

Стало тихо. Летнее солнце струилось в окно и вычерчивало на полу пыльные косые дорожки. Большая зеленая муха металась в подсвеченной солнцем пыли и жужжала. Кроме Фрэнси и дремавшего старика, никого в лавке не осталось. Дети, ожидавшие хлеба, вышли во двор и там играли. Их высокие пронзительные голоса доносились словно издалека.

Вдруг Фрэнси вскочила. Сердце бешено заколотилось. Ей стало страшно. Непонятно почему, ей представился аккордеон, растянутый во всю ширь. Потом аккордеон стал сжиматься… сжиматься… сжиматься… Жуткая паника, которой не было названия, охватила ее, когда она подумала, как много милых младенцев в этом мире рождаются, чтобы стать потом такими же стариками. Ей нужно вырваться отсюда, иначе это случится и с ней. Сейчас она превратится в беззубую сгорбленную старуху, которая у всех вызывает отвращение.

В этот момент двойные двери позади прилавка распахнулись, подъехал поддон с хлебом. Вышел мужчина и встал за прилавок. Транспортер подавал хлеб ему, а он выкладывал его на прилавок. Дети, которые услышали на улице звук открывающихся дверей, ворвались в магазин и оттеснили Фрэнси, которая чуть-чуть не успела добежать до прилавка.

– Мне нужен хлеб! – крикнула Фрэнси.

Старшая девочка сильно толкнула ее и поинтересовалась, кто она такая и не много ли о себе воображает.

– Не твое дело! Не твое дело! – ответила ей Фрэнси.

– Мне шесть буханок и пирог, только не очень мятый! – крикнула она.

Ее напор произвел впечатление на мужчину за прилавком, он швырнул ей шесть буханок и наименее пострадавший из бракованных пирогов и взял у нее две монеты по десять центов. Фрэнси проталкивалась к выходу, по пути уронила одну буханку и с трудом ее подобрала, потому что теснота не давала наклониться.

Выйдя на улицу, она присела на бордюр, чтобы засунуть хлеб и пирог в бумажный пакет. Мимо прошла женщина с ребенком, который сидел в коляске. Он дрыгал ножками. Фрэнси смотрела на него, но видела не детские пальчики, а изуродованные пальцы в грубых стоптанных башмаках. Паника повторилась, и всю дорогу до дома она бежала без остановки.

Дома Фрэнси никого не застала. Мама принарядилась и пошла с тетей Сисси в кино, билет на утренний сеанс в галерею стоил десять центов. Фрэнси выложила хлеб и пирог и аккуратно свернула пакет, приготовив для следующего похода. Фрэнси вошла в крошечную спальню без окон, которую делила с Нили, села на свою койку и в темноте стала ждать, когда совсем пройдет приступ ужаса, который охватил ее.

Чуть погодя пришел Нили, залез под свою кровать и вытащил потертую перчатку кэтчера.

– Ты куда? – спросила Фрэнси.

– На пустырь, играть будем.

– Можно с тобой?

– Нет.

Фрэнси шла следом за братом по улице. Трое приятелей уже поджидали его. Один держал биту, другой бейсбольный мяч, третий ничего не держал, зато был в бейсбольных штанах. Они отправились в сторону Гринпойнта, на пустырь. Нили видел, что Фрэнси идет за ним, но ничего не говорил. Один из приятелей ткнул его в бок и сказал:

– Глянь-ка! Твоя сестра увязалась за нами.

– Ага, – кивнул Нили.

Мальчишка повернулся и крикнул:

– Эй, вали отсюда!

– Мы в свободной стране, – ответила Фрэнси.

– Мы в свободной стране, – повторил Нили, обращаясь к приятелю.

После этого на Фрэнси больше никто не обращал внимания. Она продолжала следовать за ними. Ей некуда было деваться до двух часов, когда откроется районная библиотека.

Шли медленно, прогулочным шагом. Мальчики останавливались, чтобы поискать оловянную фольгу в водосточных канавах или подобрать сигаретные окурки, которые спрячут и потом докурят в подвале каким-нибудь дождливым днем. Они не пожалели времени, чтобы поиздеваться над еврейским мальчиком, который шел в синагогу. Они схватили его и стали обсуждать, как с ним поступят.

Малыш ждал, жалобно улыбаясь. Наконец христиане отпустили его, предварительно дав подробные указания, как вести себя на следующей неделе.

– Не смей казать свою рожу на Девоу-стрит, – велели ему.

– Не буду, – пообещал он.

Христиане выглядели разочарованными. Им хотелось борьбы. Тогда один вынул из кармана обломок мелка и начертил на тротуаре волнистую линию, отделив сточную канаву.

– И не смей пересекать эту линию, – приказал он.

Малыш понял, что оскорбил христиан, сдавшись без борьбы, и решил сыграть по их правилам.