В Спенсере же это ощущалось повсюду: в воздухе, на земле, в каждом произнесенном слове. У нас была солидная производственная база, тем не менее мы оставались фермерским городком. Мы поддерживали фермеров и сами пользовались их поддержкой. А дела на фермах шли хуже некуда, просто все рушилось на глазах. Это были целые семьи, которые мы знали, живущие здесь не одно поколение и оказавшиеся в тяжелейших условиях. Сначала они перестали закупать новые запчасти и машины, ремонтируя старую технику подручными средствами. Затем запасы иссякли. Наконец, они не могли платить по закладным и надеялись, что хороший урожай изменит ситуацию и поможет им выкрутиться. Однако чуда не произошло, и банки лишили их права выкупа. В 1980-х годах почти половина ферм в северо-западной части Айовы оказались в таком бедственном положении. Большая часть угодий перешла к огромным сельскохозяйственным конгломератам, спекулянтам-чужакам или страховым компаниям.

Кризис фермеров не был вызван природным катаклизмом наподобие песчаных бурь 1930-х годов. В первую очередь это была финансовая катастрофа. В 1978 году земля в округе Клей продавалась по девятьсот долларов за акр. А потом цена взлетела. В 1982 году фермерскую землю продавали по две тысячи за акр. Год спустя она стоила уже четыре тысячи долларов за акр. Фермеры брали займы и скупали земли. Почему бы и нет, если цена постоянно растет и ты можешь неплохо заработать, каждый год перепродавая землю вместо того, чтобы ее обрабатывать?

Неожиданно экономика помчалась под откос. Цена на землю пошла вниз, и источник кредитов иссяк. Фермеры уже не могли брать деньги в кредит под залог своей земли, чтобы покупать новую технику или хотя бы семенное зерно для закладки нового сезона. Цены на зерно были умеренные, что не позволяло выплачивать проценты по старым займам, в которых ставки достигали более двадцати процентов в год. Потребовалось четыре или пять лет, чтобы дойти до самого дна. Казалось, что это дно обманчиво и еще жива надежда, но экономика упорно затягивала наших фермеров все глубже.

В 1985 году «Ленд-О-Лейкс», гигантская компания по производству маргарина, закрыла свой завод на северной окраине города. Вскоре безработица достигла десяти процентов: на первый взгляд не такой уж плохой показатель, однако нужно учесть, что всего за несколько лет население Спенсера уменьшилось с одиннадцати до восьми тысяч человек. В одночасье цены на дома упали на двадцать пять процентов. В поисках работы люди покидали округ и даже отправлялись за пределы штата Айова.

Цена на сельскохозяйственные угодья продолжала стремительно падать, вынуждая многих фермеров продавать свое имущество. Но деньги от продажи земли, полученные на аукционах, не могли покрыть платежи по займам; банки терпели убытки. Это были отраслевые фермерские банки, становой хребет маленьких городков. Они предоставляли займы местным фермерам, мужчинам и женщинам, которых хорошо знали и которым доверяли. Когда фермеры не смогли расплатиться вовремя, вся система рухнула. Банки лопались по всей Айове. Долги и займы в Спенсере выкупали пришлые люди по пенни за доллар, а новые владельцы не стремились брать новые кредиты. Экономика вошла в стагнацию. В конце 1989 года в Спенсере не было выдано ни одного разрешения на строительство нового дома. Ни одного! Никто не хотел вкладывать средства в умирающий город.

Каждое Рождество в Спенсере был Санта-Клаус. Торговцы спонсировали лотереи и предлагали путешествие на Гавайи. В 1979 году не было ни одной витрины, где бы Санта не предлагал подарки. В 1985 году в центре города насчитывалось двадцать пять пустых витрин, и никто не вспоминал о поездке на Гавайи. Санта обошел стороной наш город. Здесь ходила такая шутка: когда последний владелец магазина покинет Спенсер, пусть он не забудет потушить за собой свет.

Библиотека делала все что могла. Когда «Ленд-О-Лейкс» закрылась, мы организовали банк рабочих мест с описанием предлагаемой работы, требуемых навыков и необходимой технической подготовки. Мы предоставили в распоряжение местных жителей компьютер, чтобы они могли составлять резюме и рассылать их. Для многих мужчин и женщин это был первый компьютер, который они видели в жизни. Грустно было видеть, как много людей обращались к нашему банку данных. И если такие чувства возникали у работающих библиотекарей, можно представить, в каком тяжелом положении находились уволенные работники фабрики, обанкротившиеся владельцы малого бизнеса или сельчане, оставшиеся без дела.

И в это время у нас на коленях оказался Дьюи. Я не хочу слишком много распространяться о нашей жизни, потому что Дьюи не приносил еды на чей-то стол. Он не создавал рабочие места. Не укреплял нашу экономику. Но, пожалуй, самое худшее в эти тяжелые времена – это паралич мышления. Тяготы лишают вас энергии и занимают все ваши мысли. Все происходящее в жизни предстает в мрачном свете. Плохие вести так же ядовиты, как и заплесневелый хлеб. И Дьюи по крайней мере помогал отвлечься от них.

Но его роль оказалась куда важнее. История Дьюи распространилась среди жителей Спенсера. Мы имели к ней непосредственное отношение. Может, продемонстрировать наш библиотечный ящик банкам? Противопоставить его внешним экономическим силам? Остальной Америке, которая ест наш хлеб, но не заботится о людях, которые его выращивают?

Итак, был уличный котенок, кем-то брошенный умирать в обледенелом библиотечном ящике, испуганный, одинокий и отчаянно цепляющийся за жизнь. Там он просидел всю ночь, дрожа от холода, и вдруг эти ужасные испытания обернулись тем лучшим, что могла преподнести ему жизнь. Какими бы ни были обстоятельства его жизни, он не утратил доверия и ощущения радости бытия. Он был скромен. Может, скромность не совсем уместное слово – все же он был котом, – но в нем не было ни наглости, ни высокомерия. Только спокойная уверенность. Возможно, это была уверенность живого существа, которое заглянуло смерти в лицо и выжило; безмятежность, которую можно обрести, когда достигаешь предела и надежды уже не остается, но ты все равно возвращаешься. С того момента как мы нашли котенка, я знала: Дьюи никогда не сомневался, что все будет хорошо.

И когда он находился рядом, мы побуждали и других поверить в это. Ему потребовалось десять дней, чтобы окончательно прийти в себя и начать изучать библиотеку. Вскоре нам стало ясно, что кот не испытывает интереса ни к книгам, ни к полкам, ни к другим неодушевленным предметам. Его интересовали люди. Если в библиотеку заходил кто-то из ее попечителей, Дьюи тотчас направлялся к нему, медленно ступая поврежденными лапками, но уже не хромая, – и запрыгивал ему на колени. Нередко Дьюи спихивали с колен, но это никогда не огорчало и не отпугивало его. Он продолжал выискивать колени и руки, которые готовы ласкать его, – и постепенно все менялось.