Девушка взглянула на нищего оборванца. Отметила его стального цвета глаза, густые ресницы, черные брови, темные волосы, сурово сжатые губы. По правде сказать, будь девушка честна с собой, она бы призналась, что этой ночью ненадолго, всего на три удара сердца (в тишине комнаты их легко было сосчитать), она проснулась и увидела, как вор коснулся шкатулки. Но вместо того чтобы остановить его, закрыла глаза и погрузилась в сладкий сон.

Однако для честности нужна немалая смелость. Поймав вора в его логове, девушка поняла, что сейчас уверена только в одном. Мысль об этом даже заставила ее на шаг отступить. Девушка гордо вздернула подбородок, и в тишине хижины было отчетливо слышно, как сбилось с ритма ее сердце: воришка может оставить украденное себе…

Кестрель распахнула глаза: щека на дощатом полу, поскрипывает повозка. Кестрель спрятала лицо в ладонях, радуясь, что проснулась вовремя. Не хотелось бы увидеть конец этой истории, где отец девушки, узнав, что она отдала свое сердце воришке-оборванцу, выгоняет ее из дома.

Повозка остановилась. В замок вставили ключ и с лязгом провернули. Скрипнули дверные петли, кто-то протянул руки внутрь. Двое стражников выволокли Кестрель наружу, крепко держа ее и поглядывая с опаской, будто она могла напасть. По правде сказать, их страх был вполне обоснованным. Как-то раз одного из своих тюремщиков Кестрель ударила кандалами по голове, и тот потерял сознание. Конечно, сбежать ей не дали. Но когда в последний раз открыли дверь повозки, она плеснула в лицо стражнику из ведра с нечистотами, вырвалась наружу и побежала. Солнечный свет ослепил ее, к тому же Кестрель слишком ослабла. Больное колено подогнулось, и она упала в грязь. С тех пор дверь повозки перестали открывать, поэтому ни еды, ни воды ей больше не давали.

Ее вывели наружу. Это могло означать только одно: путешествие закончено. На сей раз она не сопротивлялась, пребывая в оцепенении после сна. Пришло время увидеть, на что генерал Траян обрек родную дочь.

Трудовой лагерь был обнесен черным железным забором высотой в три человеческих роста. Над каменными бараками нависали силуэты мертвых вулканов. К западу и востоку тянулась бескрайняя тундра: рваное покрывало из желтого мха и красноватой травы. Воздух был разреженный и холодный, с запахом гнили. Подступали сумерки, окрашивая все в зеленоватый цвет.

Открылись небольшие ворота, и в лагерь поползла вереница узников. Кестрель видела их со спины, но вот какая-то женщина обернулась. В тусклом свете ее пустое лицо выглядело особенно жутко. Сперва Кестрель покорно шла за тюремщиками, но, наткнувшись на этот бессмысленный, остановившийся взгляд, начала упираться. Стражники лишь крепче стиснули ее руки.

— Пошевеливайся, — бросил один из них, но Кестрель словно не услышала. Она знала, куда ее везут, понимала, что станет узницей. Но только сейчас она осознала, что рано или поздно превратится в человека с пустым, стеклянным взглядом.

— Хватит упрямиться!

Колени подогнулись, и она безвольно осела на землю. Стражники, выругавшись, наклонились и попытались поднять ее, но Кестрель резко выпрямилась, ударив головой в лицо одного и оттолкнув второго.

Из всех попыток побега эта — самая бессмысленная. Глупо пытаться вырваться прямо у стен лагеря, охраняемого внушительным валорианским гарнизоном. Но даже когда подоспевшие на подмогу солдаты скрутили ее, Кестрель не раскаялась в своем поступке. Она просто не могла иначе.

Ее даже не избили. Очень по-валориански, ведь Кестрель привезли сюда трудиться на благо империи, а от покалеченных узников мало пользы. Кестрель загнали в ворота, протащили по грязному двору и толкнули к надзирательнице, которая посмотрела на нее с почти дружелюбной усмешкой.

— Ну, принцесса, — сказала она, — ты-то как сюда попала?

Волосы Кестрель давно засалились и растрепались. Внимательный глаз рассмотрел бы остатки изысканной прически, которая украшала голову невесты принца в день, когда раскрылось ее предательство. Кестрель вспомнила, как в легком синем платье сидела за фортепиано в последний свой вечер во дворце… Когда это было? Кажется, неделю назад. Неужели так много времени прошло с тех пор, как она пошла на глупый, неоправданный риск и написала это несчастное письмо? Целая неделя! Или всего неделя? Какое стремительное падение!

Кестрель словно окунули в ледяной колодец. Оцепенев от ужаса, она не пошевелилась, когда надзирательница достала из ножен кинжал.

— Не дергайся, — предупредила та. Ловким движением женщина располосовала юбку между ног Кестрель. Потом достала моток тонкой веревки, отрезала несколько коротких кусочков и обвязала остатки юбки вокруг ног — получилось подобие штанов. — Это чтобы ты не спотыкалась.

Кестрель коснулась узла на бедре. Дыхание выровнялось, ей стало немного легче.

— Есть хочешь, принцесса?

— Да.

Она набросилась на еду и проглотила все так быстро, что не различила вкуса. Потом большими глотками выпила воду.

— Тише, тише, — предостерегла надзирательница, — а то стошнит.

Кестрель не слушала. Звеня кандалами, она подняла флягу повыше, стараясь поймать последние капли.

— Пожалуй, они тебе не нужны, — решила надзирательница и освободила Кестрель руки.

Тяжесть на запястьях, ставшая уже привычной, исчезла, оставив лишь припухшие рубцы. Руки казались такими легкими, будто вот-вот улетят. Они и выглядели чужими: грязные, с поломанными ногтями, ссадинами на костяшках. Неужели когда-то эти пальцы порхали по клавишам? Кожу начало покалывать. Желудок сжался. Пожалуй, и впрямь не следовало так быстро есть. Кестрель обняла себя.