– Только не пальцами, пожалуйста, - умоляла она.

– Так будет менее болезненно. У меня больше контроля.

Она замотала головой.

– Пожалуйста...
– умоляла она, и Сорен прижался лбом к ее лбу.
– Я так мечтала об этом. Пожалуйста...

– Ты так красиво умоляешь.

– Я буду еще больше умолять, если хотите.
– Она хотела, чтобы он разорвал плеву не пальцами, а когда проникнет в нее первый раз. Так должно быть. Ей нужно, чтобы было так.

– Ты будешь просить о пощаде, когда я окажусь внутри тебя в первый раз.

– Я не хочу пощады. Я хочу вас.

Он поцеловал ее в губы и опустил ногу на пол. Вся задняя часть ее тела от коленей до плеч пульсировала после порки. Почему люди сторонятся боли и избегают ее, как чумы? Да, больно, как и все, что важно. Любовь - боль, жизнь - боль, рождение - боль, изменения - боль, взросление - боль. Умирать не больно, только жить. Она никогда не чувствовала себя такой живой.

Сорен снова поцеловал ее, но только чтобы увлажнить губы. Когда Сорен обхватил ее шею, она поняла, что могло произойти дальше. Она не удивилась, когда он заставил опуститься на колени. Она расстегнула его брюки и вспомнила, как фантазировала, что делает это с ним с пятнадцати лет. Но ей было не пятнадцать. Сейчас ей было двадцать. Взрослая женщина. Нет причин волноваться. Член стал твердым, пока он порол ее, и она облизнула губы в предвкушении. Обхватив губами возбужденный ствол, она глубоко его вобрала, наслаждаясь вкусом. Сорен впился пальцами в ее затылок с болезненной силой. С его губ слетали легчайшие стоны. Звук его наслаждения подстегивал Элеонор. Она сосала сильнее, глубже, облизывала его от основания до головки снова и снова.

Это то, чего она хотела со дня их встречи. Она хотела служить ему, преклоняться перед ним, предлагать себя, быть использованной им. Каждый день он приносил себя в жертву на алтаре Католической церкви, отдавая свое время, свое богатство, свою свободу. Но кое-что она могла дать ему - удовольствие использовать ее, и с этим она отдаст ему свое сердце, тело и душу.

Она поморщилась, когда Сорен сильнее впился в ее кожу. Она знала, что завтра у нее будут черные синяки от его пальцев.

– Стоп, - приказал он, и Элеонор села на пятки.

Сорен обхватил ее подбородок и провел большим пальцем по губам.

– Думаю, тебе это понравилось.

Она улыбнулась.

– Я живу, чтобы служить.

– Чем ты и занимаешься.

Не убирая руки с ее подбородка, он заставил ее подняться на ноги.

– Жди у кровати.

Сорен оставил ее у столбика, а сам стянул верхнюю простыню с кровати. Он взял еще веревки и еще один комплект манжетов, положив их на кровать.

Пока он готовил постель, Элеонор смотрела на бокал вина на столе. Она подошла к нему и допила последние капли. Она сделала шаг назад, а затем еще один.

Когда Сорен повернулся к ней, она протянула ему бокал.

– Элеонор?

Она выпустила бокал из рук, и тот разбился у ее ног... ее босых ног.

– Элеонор...

Прежде, чем он успел приказать ей сделать другое, она шагнула на разбитое стекло.

– Вы сказали, что вам больше всего нравится, когда кто-то кровоточит для вас.
– Она сделала еще один шаг. Стекло резало ее пятки, ее пальцы. Сорен рвано вдохнул, пока она шла к нему - босая по разбитому стеклу. Она почти ничего не чувствовала. Единственный признак того, что стекло порезало ее, это кровавые следы. Она смотрела Сорену в глаза. Его зрачки расширились, а обнаженная грудь двигалась в унисон с поверхностными вдохами. Она пересекла четыре фута до кровати.

– Если бы это был огонь, я бы прошла сквозь него, - прошептала она.

– Если бы это был огонь, я бы пронес тебя через него.
– Он поднял ее на руки и положил на живот в центр кровати.

Сорен впился пальцами в ее волосы, заставляя ее выгнуться и обнажить шею. Он целовал впадину на ее горле, кусал плечи. Коленями он раздвинул ее бедра. Обхватил клитор большим и указательным пальцами, и она вздрогнула от сочетания боли и удовольствия. Он широко раздвинул ее лепестки и провел пальцами по лобковой кости, нажимая подушечками на мягкое углубление в дюйме от входа в лоно. Хриплые стоны срывались с ее губ, пока он владел ее телом. Боль в ступнях была забыта, и ее внутренние мышцы пульсировали вокруг его пальцев. Прежде чем она кончила, он отпустил ее и быстро и резко перевернул на спину. За считанные секунды он привязал ее запястья и лодыжки к столбикам кровати и оставил ее так лежать, задыхаясь, ожидая и желая. Она закрыла глаза, когда он вернулся к ней, с влажным полотенцем в руках. Он стер кровь и вынул стекло с ее стоп, двигаясь так осторожно и нежно, что она с трудом могла поверить, что этот же человек мгновением ранее чуть не разорвал ее пальцами.

«Ты видела его только днем». Вспомнила она слова Кингсли. «Только свет и тени. Но наступит ночь, и ты увидишь тьму».

Значит, это и была тьма? Тогда она может прожить всю жизнь в ночи.

После того, как он привязал ее к кровати кожаными манжетами и черной веревкой, Сорен уставился на ее беспомощное тело.

– Моя, - сказал он и посмотрел ей в глаза.

– Ваша, сэр.

Когда он закончил привязывать ее, она лежала на спине, не в силах пошевелить руками и ногами. Вот так все и будет. Вот так все произойдет. Это начало. Это конец.

Сорен избавился от своей одежды. Она мечтала о его обнаженном теле и теперь видела его в лучах лунного света и свете свечи, и его собственного света, исходящего изнутри. Даже обнаженный он по-прежнему казался одетым в достоинство и силу, и он носил свою силу, как щит. Он накрыл ее тело своим. Его бедра были словно мрамор. Его кожа сияла, как отполированное золото. Вкус его губ был таким же сладким, как вино, и она упивалась им.

– Почему царь привязал Эсфирь к кровати?
– спросил он.