– А если с обратной стороны, не со стороны целого посмотреть, а со стороны частного? Вот частное лицо в лице предпринимателя сталкивается с корпорацией. Причем у этого частного лица так же, как и у Форда, когда он был маленьким, есть какая-то замечательная идея. А корпорация захватывает это дело, поглощает, уничтожает. Как вести себя частному лицу, чтобы не потерять смысл жизни?

– В этом различие между архаической и новой, правильной корпорацией. Неправильная корпорация видит во мне мой бизнес как вкусную вещь, а меня как собственника, как предпринимателя не видит, либо стремится от собственности оторвать. Правильная корпорация видит, она понимает, что я обладаю ценнейшей компетенцией строить цепочки добавленной стоимости. Один процент в ее капитализации составляет мой бизнес или три процента – это не играет роли, потому что правильная корпорация позарез нуждается в предпринимателях, и, найдя человека, который умеет строить цепочки, она должна от радости заорать «банзай!» и потащить к себе. Потащить не насильно, а так, как Медной горы Хозяйка звала Данилушку, потому что он умеет чаши делать, и она ему каменный цветок покажет, он посмотрит, обомрет, испытает творческий оргазм и навеки там останется новые чаши ваять.

Институт идентичности

– Такая общественная система, где есть правящая партия или нечто, отвечающее за целое, есть замечательные корпорации, которые работают на базе предпринимательства, – это всеобщее счастье, что ли?

– Всеобщее счастье? Нет, конечно. Это всего лишь то, что позволяет стране выжить, сохранить идентичность в жестоком современном мире. Собственно, главная задача той самой правящей партии – это сохранение идентичности. Это верховный институт по отношению к институтам собственности. Это самое мощное, что может быть институционально обеспечено.

Ведь что произойдет, если мы соберемся воевать, а окажется, что у наших воинов тем временем поменялась идентичность под влиянием дискотек, импортных шмоток или Интернета? Им нравятся рогатые шлемы, и они уже между собой по-заморски говорят. Значит, дело проиграно еще до того, как мы начали воевать.

– Многие скажут, что такая правящая партия, отвечающая за идентичность, будет властью тоталитарной.

– А нельзя ли найти слово, у которого смысл будет тот же – total, целостность, но чтобы в нем не было вот этого дурного привкуса опять: корпорация – значит, всенепременно фашизм, а целостный – стало быть, тоталитарный?

– Вот вы и придумайте.

– Слова не придумывают – им возвращают подлинный смысл. Давайте восстановим в правах слово «целое».

– Но ведь мы же не понимаем. Это, наверное, бессмысленный разговор, потому что невозможно понять, что это за целое. Оно же общее, то есть оно исходит ото всех и как-то сливается в единый поток и при этом выстраивается в иерархию… При том наборе философских, политических моделей, которыми мы вообще располагаем, это не имеет описания другого, чем тоталитаризм. Вот западное общество, как мы его понимаем, противопоставляет целое и индивидуальное и говорит, что индивидуальное важнее.

– Ну, противопоставлять – дело нехитрое. Те мистические свойства целого, о которых Вы говорите, философам известны, Ильенков называл такое целое «конкретно-всеобщим». А в обыденной жизни между частным и общим, как выяснилось, еще есть корпоративное. Как только выясняется, что сторон уже три, невольно начинаешь чесать репу – то ли надо противопоставлять, то ли надо объединять, потому что все-таки троица. Ну давайте противопоставим Бога Отца и Бога Духа Святого, а Бога Сына выкинем для ясности – это будет образец дуалистического западного мышления? Нам никто не запрещает так мыслить, только в этом есть что-то нецелостное и потому греховное.

Слово «целое», total не нуждается в самооправдании. Ну, кому-то угодно было к нему прилепить этикетку «плохой». А к слову «индивид» прилепили слово «хороший». Ну, а как быть с тем, что сказано: «плохо человеку быть одному»? Каждый из нас это понимает прекрасно. Зачем мне быть индивидом, если нет другого, без которого я не могу жить, кому я стражду преподнести мою индивидуальность в безусловный дар?

– Я как-то раз высказала соображение, что в России очень сильна воля к сохранению нации, то есть целого. Именно эта воля привела к власти Путина. Но ведь все, что мы смогли сделать, так это делегировать право осуществлять эту волю самому Путину.

– Ну да, если мы не умеем сами целое создать, поддержать, постоять за него – тогда мы всучаем заботу об этом целом кому-то одному и говорим: «Царь наш, батюшка, или кто ты там у нас нынче – президент, премьер? – давай ты теперь за целое будешь отвечать, вот вёсла, вот галера». И он, бедный, уже понял, что вместо «рынка» отвечает за всеобщий российский базар.

– И тогда возникает конфликт между теми, кто себя называет либералами, и, пусть условно, теми, кого я представляю и у которых нет названия (не назовешь же себя «консерватором»). Одни говорят: «Свободу душат», – а другие: «Зато целое сохраняют». Одни считают, что ради свободы можно его развалить на любое количество кусков, и черт с ним, потому что важнее безопасность индивидуальная, а другие готовы зачем-то рисковать индивидуальной безопасностью.

– Проблема имени. Свобода – необходимый внутренний момент целого, они непротивопоставимы. Но это наше целое нужно как-то назвать. Вы же, наверное, имеете полное моральное право сказать, что называете себя русскими. Но тут выясняется, что уже объявились узкоспециализированные корпоративные, либеральные, патриотичные и прочие «русские», у которых «русский» не только в паспорте, но и в дипломе. И они спрашивают: «Какие вы такие русские? А что у вас там с партийностью дедушки? А в Перуна веруете? Владеете славяно-горицкой борьбой?»