– Точно… Кто-то разбой учинил на дороге.

– В наших краях разбойников отродясь не бывало. Ну, из-за межи иль по пьяни мужики сцепятся – это понятно. Но вот чтоб до смертоубийства – упаси боже, – шёпотом переговаривались крестьяне.

Люди терялись в догадках: чья же это лихая рука сотворила такой смертный грех?! Для тихих и спокойных полешуков душегубство было невиданным злодеянием. И вот нате вам – дикое и загадочное смертоубийство! Не понаслышке! Не где-то там, в дальних краях, а здесь, под самым боком и наяву!

С порывистым сиплым дыханием к саням подбежал один из мужиков, которые первыми подняли тревогу.

– Ну что тут? – запыхавшись, спросил он.

– Да вот, сам глянь, – ответил кто-то, уступая место ближе к саням.

– Ох, ты ж, твою мать, – содрогнулся мужик. – Жуть-то какая…

– А яны-то через Вовчы мох ехали… Другой жа дароги у нас нема, – со страхом произнёс Панас, и все сразу поняли его намёк.

Слова Панаса взорвали толпу горестными возгласами и всхлипами. Селяне загудели, с тревогой начав обсуждать свалившееся на них лихо…

За урочищем Волчий мох издавна закрепилась дурная слава проклятого места. Люди считали, что там обитает нечистая сила! И если в урочище начинала твориться чертовщина, то чаще всего это был не единичный случай. Порой нечисть так буйствовала, что селяне надолго забывали покой. Старики говорили, что даже целое поколение могло вырасти, с опаской оглядываясь на проклятое место. Но бывали и тихие времена, когда вдруг ни с того ни с сего возьмёт да и сгинет куда-то непонятное лихо. И тогда тишь да блажь тоже могли длиться несколько лет кряду. Вот такое затишье, похоже, и закончилось! Да ещё как! Душегубством!

Откуда на урочище свалилось проклятье и сколько это длится, даже никто из стариков не мог припомнить. Но жило поверье, что в Волчьем мху давным-давно произошло страшное событие из числа смертных грехов, вот с тех пор там и завелась нечисть. Старожилы лишь припоминали какое-то предание о любви молодого шляхтича к цыганке-красавице, но что именно в нём говорилось, ветер времени всё унёс.

Хоть и происходили раньше в Волчьем мху странные явления, да всё как-то обходилось одними страхами. Бывало, конечно, что скот пропадал в этом месте, а после люди находили лишь растерзанные их трупы. С виду раны были похожи на волчью работу, но… это только с виду. Уж как-то странно волки пировали над добычей! В страхе крепко дивились тогда селяне, да на волков всё и списывали. А на то, что у крупных животных иногда были переломаны ноги или хребет, люди для своего спокойствия закрывали глаза, вернее, притворно делали вид, что в этом нет ничего необычного. Да мало ли от чего может быть сломана кость толщиной с человеческую руку! Волки – да и всё тут! Однако в глубине души многие здраво понимали: волки такого сделать не могли, а вот волколак… Дальше продолжать такие рассуждения суеверные полешуки боялись.

И пусть бы в другом месте объявилось лихо – чёрт бы с ним! А вот то, что в Волчьем мху… Через это урочище пролегал единственный шлях, который выводил берёзовчан из плена болот и дремучих лесов. И теперь уж никто не рискнёт не то что в одиночку, а и малым числом отправиться по этой дороге. До этого старались ходить и ездить через урочище всё же по несколько человек, но бывало и в одиночку отчаянные головы появлялись там – всё тихо было. А теперь вот и это «было» сплыло!

Больше всех охвачен был страхом Яков, ещё недавно близко знавшийся с крайней нуждой и в отчаянии решившийся взять покос в Волчьем мху. Вот уже третий сезон заготавливал он сено на лугу в этом урочище – всё было спокойно.

Взбудораженная толпа продолжала судачить об участи Буслаев и о том, что за этим кроется. Крестьянам сейчас с превеликой радостью хотелось поверить в то, что разбойничье нападение на хуторян совершил кто-то из лихих земляков.

– Разузнать бы у Лушки, что и как там стряслось, – важно произнёс зажиточный крестьянин Демьян. – Да пана Ружевича надобно известить поскорее…

В любых разговорах Демьян неизменно норовил взять на себя роль старшого. Перед беднотой он полнился высокомерием и всем своим видом показывал, что местная голытьба беспорточная ему и в подмётки не годится. По этому поводу односельчане частенько сетовали и говорили о Демьяне, что к нему и на кривой козе не подъедешь. Мужики могли, конечно, осадить его гонор, ведь в молодости этот новоявленный гаспадар сам был почти батраком. Но сейчас Демьян говорил по толку.

Меж тем Лукерья, скорчившись в три погибели и уткнув голову в сено, гортанно икала, тело её вздрагивало.

– Вольга, попробуйте унять её, – сокрушённо обратился Демьян к пожилой селянке. – Бог даст, может, и скажет что…

Только теперь опомнившись, несколько баб кинулись успокаивать и укутывать несчастную.

Вскоре Лукерья перестала икать и стонать. Она то закрывала глаза, то отрешённо оглядывалась вокруг.

– Лушка, скажи, что стряслось-то? – не теряя надежды, спросил Демьян. Но тут же, видя безучастное состояние бабы, задал другой вопрос: – Ты признаёшь меня?

– Мне кажется, она сейчас и детей родных не признает, – ответил за неё мужик с краю деревни. – Надобно Асташонка порасспросить… Он из урочища, кажись, вместе с ними вылетел, да у самой околицы спятившая Лушка и спихнула хлопца с саней. Как бы с ногой худо не было… Вон, еле ковыляет…

Все настороженно обернулись в сторону сильно хромающего хлопца. К страху березовчан вдруг с облегчением начала прибавляться и некоторая враждебность. Зная Ефимку Асташова как отъявленного бедокура, некоторым односельчанам, «пострадавшим» от его проделок, сейчас точно было бы в радость, чтоб виновником этого чудовищного преступления оказался именно он…