Детство… детства своего он не помнил. Ни отца с матерью, ни самого себя в те далёкие-далёкие годы…

Побродив по пустым закоулкам станционного здания, он набрёл, наконец, на помещение, которое служило, по-видимому, чем-то вроде зала ожидания. Как и везде, здесь не было ни души. Никто никуда не уезжал, никто никого не встречал – время как бы обтекало стороной это забытое Богом место. Именно в этом мрачном зале он и решил скоротать остаток ночи.

Растянувшись на одном из жёстких обшарпанных диванов, он задремал.

Проснулся он оттого, что кто-то бесцеремонно тряс его за плечо. Он вскочил, ещё ничего не понимая и не помня, где он и кто он, – и лишь потом открыл глаза.

Перед ним стоял милиционер с погонами сержанта.

– Кто такой? – строго спросил тот.

Он вынул паспорт и протянул блюстителю порядка. Тот небрежно перелистал его и вернул хозяину.

– Что, лучшего места не нашёл? Почему домой не идёшь?

После небольшой паузы последовал неуверенный ответ:

– Да… некуда мне идти…

– Что, с женой поцапался?

– Что-то вроде того…

Сержант понимающе кивнул.

– Знакомо дело. У самого жена ещё та стерва. Ладно, эта ночь – твоя. Но чтобы в следующий раз я тебя здесь больше не видел. Иначе сдам в каталажку.

– Спасибо.

Сержант ушёл. А он снова улёгся на диван и проспал до утра.

Прошло несколько дней. Он продолжал слоняться по городу, который носил странное, но романтичное название – Огни. Питался он в попадавшихся по пути забегаловках, а ночевал где придётся: в подъездах домов, в подвалах, на чердаках. Поселиться в единственной городской гостинице он не рискнул: недельное проживание в этой кишащей тараканами и клопами дыре уничтожило бы все его скудные сбережения. А сбережениями он, действительно, похвастаться не мог: к исходу третьего дня своего пребывания в этом сыром и сером городишке он имел в своём распоряжении 378 тысяч с копейками. Не густо, если учесть, что целых три года он вкалывал, как вол, на бескрайних сибирских просторах с единственной целью – сколотить небольшой капиталец. Сколотил, нечего сказать…

На станции он больше не появлялся, боясь наткнуться на того сержанта. Свой дом – вернее, дом, который, согласно штампу в паспорте, значился местом его постоянного жительства – он также обходил стороной. Здесь он не появится никогда.

Постепенно, шаг за шагом, он узнавал об окружающем его мире всё больше и больше.

Городок, в который забросила его судьба, находился где-то на Восточном Урале. Ничем примечательным он не отличался, если не считать большого бетонного завода, который поставлял свою продукцию чуть ли не всей западной Сибири и значительной части уральского региона. Завод обеспечивал работой добрую половину населения Огней; другая же половина была занята либо мелкой коммерцией, либо службой в государственных учреждениях (школы, поликлиники, детские сады, городская больница, и т. д. и т. п.), либо пьянством. Впрочем, пили здесь все. Пили страшно, до потери человеческого облика, до белой горячки, до летального исхода. Смертность от спиртного в городе была едва ли не самой высокой по стране. Обпившиеся мужики валялись прямо на улицах, и это стало настолько привычным и обыденным явлением, что на них давно уже никто не обращал внимания. В лютые морозы, которыми славились здешние зимы, люди мёрли десятками: свалившийся в снег от чрезмерной дозы алкоголя, бедолага замерзал в считанные минуты. Город изобиловал десятками питейных заведений, в которых сутками напролёт околачивались здешние работяги и бомжи. А последних, надо сказать, в городе было с избытком. Поодиночке и группами, они бесцельно слонялись по улицам, оккупировали заброшенные дома, жгли костры на окраинах – словом, создавали определённый колорит пейзажу Огней. Много среди них было пришлых, неведомо откуда взявшихся, бродяг.

Может быть, именно поэтому ещё один новоявленный «бомж» не привлёк ничьего внимания.

А «бомж» всё продолжал бродить по городу, с каждым новым днём всё больше и больше впадая в отчаяние. Память его замкнулась окончательно, глубины подсознания не желали расставаться со своими тайнами. Он чувствовал себя беспомощным, словно слепой котёнок, окружённым глубоким вакуумом, глухой, непрошибаемой стеной неведения.

Мысли о самоубийстве всё чаще стали посещать его.

* * *

На четвёртый день бессмысленных блужданий по городу, в поисках ночлега, он очутился на одной из окраин Огней, где стояли ветхие, заброшенные домишки, частью обвалившиеся, частью ещё целые, но уже непригодные для жилья. Этот район был чем-то вроде городского гетто, где обычно собирались здешние бомжи и бродяги, и потому прозывался «бомжеубежищем».

Над городом висела тёмная, сырая, беззвёздная ночь. С десяток костров покрывало этот забытый Богом уголок; разбившись на группы, бомжи жались к огню. Кто-то молча сидел, покачиваясь, и тупо смотрел на пламя, кто-то жевал добытую за день пищу, кто-то пил водку, кто-то, уже изрядно набравшись, валялся прямо на земле в пьяном полузабытьи. Разговоров почти не велось: этим отбросам общества не о чем было говорить друг с другом.

Он приблизился к одному из таких костров. Четверо безликих существ сидели возле огня, пятый спал чуть поодаль.

Молча сел к огню. Было холодно, накрапывал мелкий колючий дождь, и ему необходимо было отогреться.

– Мы тебя не знаем, – прошамкал один из бомжей, оказавшийся стариком в рваной, местами прожжённой телогрейке. – Мы чужих не берём. Прописка есть?

Он пожал плечами.

– Какая ещё прописка?

– Нету у него никакой прописки, – встрял другой бродяга, здоровенный детина лет пятидесяти, закутанный в старенькую солдатскую шинель.

Он снова пожал плечами.

– Ну и что?

Вступать в беседу с этими битюгами ему не хотелось.

– А и то, – раздражённо ответил тот, что в шинели. – Пузырь поставишь – пропишем. Бессрочно.

– Дело говоришь. Коля, дело, – подал голос старикан. – Перед законом все равны. Здесь тебе, парень, не партсанаторий.

– Это я уже заметил, – проворчал он.

– Ну как, сгоняешь за пузырём? – спросил здоровяк в шинели, или, попросту, Коля.

Он молча кивнул.

Через полчаса он вернулся, неся две бутылки водки, несколько солёных огурцов и буханку чёрного хлеба.