— Любовница его, — с удовлетворением сказал кожаный. — В шкафу у нее прятался, промежду белья, как моль.

— Ты ее разума лишил, колдун? — спросил священник.

— Вы так и не поняли, — мелким противным смехом засмеялся карлик. — Не было там никакого разума.

Неизвестным образом высвободив связанные за спиной руки, Апполион вдруг ткнул пальцем в мою сторону и заверещал:

— Он меня сдал, паскуда? Он?

Все обернулись ко мне, и я, как это бывает во сне, внезапно понял, что стою на полу в одних трусах, как заснул в палатке. Было неловко и странно.

— Что, Антон, не спится? — развернувшийся на стуле в мою сторону носитель кожанки оказался Александром Анатольевичем.

Я хотел ответить, что как раз сплю, но говорить почему-то не мог, только пожал плечами.

— Чужак… — неопределенным тоном сказал священник, — Зачем он?

— А куда его денешь? — ответил Вассагов.

— Эх, Антоша, вечно ты берегов не видишь! — укоризненно покачал головой Кеширский. Бубенчики на его шапке мелодично звякнули. — А ведь такой талантливый мальчик…

— Может его… Того-этого? — непонятно, но довольно зловеще спросил председатель. — Чего он везде лезет-то?

Вот сука! Попадись мне теперь…

— Он полезен, — возразил Александр Анатольевич. — Вот, подсказал, где колдуна искать… Правда, Антон?

Я по-прежнему не мог говорить, так что ничего и не ответил. Даже во сне я не испытывал большого желания быть полезным. Я вам не витаминный салат.

— Проснись, проснись, Антон! — я открыл глаза, но ничего не увидел. В палатке было темно, сильно пахло сладковатым дымом, а меня трясла за плечо Анюта. — Да проснись ты, мне страшно!

Она всхлипывала и дрожала, я на ощупь обнял ее за плечи и прижал к себе. Щеки ее были мокрыми от слез.

— Мне приснился жуткий сон, — сказала она, отдышавшись. — Такой реальный, как наяву…

— Успокойся, уже все, я с тобой, это просто сон… Расскажи, станет легче.

— Мне приснилось, что я умерла.

— Э… Ну… — я не нашелся, что на это сказать.

— Какие-то массовые похороны, городское кладбище, десяток гробов в ряд, мэр весь в таком траурном толкает речь… Что-то про «потеряли молодых и лучших, город никогда не забудет…». Я смотрю как будто со стороны, издалека, но отчетливо вижу себя, лежащей в гробу, на лбу у меня эта дурацкая бумажная лента, в руках свечка… Идет мелкий дождь, и все мокрые, и я в гробу мокрая. И ты стоишь перед гробом и лицо у тебя такое… мертвое и страшное, белое совсем, как будто это тебя сейчас будут хоронить, а не меня. А потом вышел какой-то жуткий священник, весь в черном, на лице такой рваный шрам и ухмылка злобная… Что с тобой?

Я, видимо, вздрогнул от неожиданности.

— Ничего, просто ты так рассказываешь, что я прямо как будто сам увидел…

— И вот этот священник понес какую-то жуткую дичь — про жертву Авраамову, и про то, что жертва принята, и кровь что-то там искупила, и теперь все будет хорошо. Все стоят в трауре, много народу — чуть ли не весь город стоит. Но я вижу, что они только делают вид, что им жалко тех, кто в гробах, а на самом деле им немного стыдно, но радостно… А я хочу тебе сказать, чтобы ты так не убивался, что я в гробу не вся, что я еще и тут, снаружи, смотрю на тебя, но почему-то ничего не могу… И так мне от этого стало горько и страшно, что я проснулась. Прости, что разбудила, но мне было так плохо. Наверное, я просто лишнего выпила вечером, да?

— Да, есть немного, — сказал я. — Перебрала с непривычки, бывает. Не бери в голову.

А сам подумал, что дым от этой цыганской спирали подозрительно пахнет, и сны от него странные. Надо было, и правда, в ларьке купить. Выполз покурить, заодно загасил остаток и палатку проветрил, благо комаров сдуло поднявшимся от реки ветерком. Потом залез обратно и успокоил Анюту наилучшим из доступных способов.

А утром был рыбак.

— Рыбак ушел? — спросил я, вылезая из палатки.

— Какой рыбак? — удивилась Анюта.

— Да вот, на мостках сидел утром…

— Утром? Утром ты дрых без задних ног! — засмеялась она.

— Это кто еще дрых! Это ты храпела на всю округу, а я встал вместе с солнцем… Правда, потом обратно лег.

— Я не храплю!

— Все храпуны так думают, ага. Так что рыбак был, я с ним поболтал даже. Странный такой… Ловит рыбу и отпускает. Двух пальцев нет на руке.

— Двух пальцев? — Анюта посмотрела на меня странно. — Указательного и среднего, на правой руке?

— Ну да, — удивился я, — знакомый, что ли?

— Слышала о нем… — ответила она уклончиво и задумалась.

— Доброе утро! С вами снова Радио Морзе и Антон Эшерский! Если бы сегодня было пятнадцатое мая, это был бы День маникюра, отражающий извечное стремление женщин выкрасить то, что нельзя выщипать. Завить прямое, распрямить вьющееся, сбрить, где растет, и нарисовать там, где не выросло. Что-нибудь проткнуть и чего-нибудь вставить. Убрать попу, но нарастить сиськи. Одеться так, чтобы выглядеть голой. Добиться максимального эффекта и возмущаться тем, что все пялятся. На этом фоне странная привычка рисовать что-то на своих ногтях кажется довольно безобидной. Впрочем, любим мы их все равно не за это. А в нашей студии сегодня улучшенная модель женщины в натуральную величину — Аэлита Крыскина, звезда бомонда, икона стиля и эксперт макияжа. Сегодня она будет рассказывать вам о вещах, которые я предпочел бы не знать — за счет чего достигается разительный контраст между тем, что вы укладываете в постель вечером, и что находите в ней поутру…