– Вот уж пустомеля! – воскликнула я сердито. – Кабы бесы могли пролезть в ноздрю или в ухо, то мы бы все уж давно померли! Кто ж сможет спать, заткнув нос и уши?

– Мало же ты знаешь о бесах! – вскипел Харль. – Моей тетке из Виббельна в ухо как-то залез черт, когда она уснула на проповеди, и жил там припеваючи до самой ее смерти. Она частенько слышала, как он предсказывает погоду, причем почти никогда не ошибается. Я своими ушами слышал, как она ругается с ним, когда мы с матушкой гостили в ее доме! Тетушка говорила с ним с утра до ночи, ох и болтлив был тот бес! Всем известно, что такая беда случается с людьми, которые согрешили. Не поклонился храму – получай беса за пазуху! Подал монаху кривой медяк – непременно злой дух пролезет в твою голову или в брюхо, и будет там плясать до самой твоей смерти!

– В жизни не слыхала такой бессмыслицы! – вскричала я, позабыв обо всем на свете. – Знаешь ли ты, что дядюшка как-то в Олораке лечил от звона в ушах самого настоятеля храма? Вот уж был благочестивый господин, который бы лучше нос себе откусил, чем заснул во время службы. Однако ж и у него в ушах временами стоял такой шум, что он не слышал ни слова – только повторял, что это демоны справляют праздник в преисподней и звонят в колокола!.. Уж не думаешь ли ты, что в его ухе поместилась бы дьявольская колокольня? Если твоя тетка не ополоумела на старости лет, то попросту слышала, как говорят под землей бесы, и никто не влезал в ее голову!

Хорвек, чьи брови поднимались все выше и выше, не дал Харлю ответить на мою речь, которую, как мне казалось, оспаривать смог бы только истинный невежда – настолько ясны и понятны были доказательства моей правоты. Однако не успела я поблагодарить бывшего демона за то, что он меня поддержал, как он знаком приказал умолкнуть и мне.

– До сих пор я думал, что пережил самые тяжкие испытания в своей жизни, - сказал он задумчиво. – Но только что мне показалось, что лучше бы вернулись те времена, когда я не слышал человеческих голосов. Правильно ли я понимаю, Йель: ты не желаешь, чтобы твой юный друг нынче же утром попал в руки чародейке?

– Нет! – я почти вскрикнула, ведь перед моими глазами встал бледный Мике, покорно следующий за ведьмой.

– Стало быть, ему придется уйти из дворца до рассвета, - Хорвек кивнул. – Но для того, чтобы ему это удалось – пусть умолкнет, иначе я сверну ему шею прямо сейчас. Удивительным образом вы дополнили друг друга, и ваше общество стало решительно невыносимым.

Я обиженно засопела, однако спорить не стала, да и Харль поостерегся подавать голос.

– И впрямь, милостивый сударь, - не преминула заметить госпожа Вейдена, - они говорили такое, что слушать благочестивому человеку грешно. Благодарю вас за то, что прекратили этот низкий спор.

– Ох, да ведь бес не вылезет из уха только потому, что о нем не вспоминают! – не удержалась я, и заслужила безболезненный, но обидный подзатыльник от Хорвека.

– Знал бы я, что иду сюда затем, чтобы выслушивать еще одного нестерпимого болтуна-невежду, то трижды подумал бы, помогать ли тебе, - сказал он без особой злости, и я прикусила язык. Действительно, мы пришли сюда за портретом, но из-за досужей пустой болтовни я успела позабыть о своей главной цели.

Однако при ближайшем рассмотрении картина показалась мне ровным счетом бесполезной – никаких тайных знаков, указывающих на то, что в рисунке спрятан ответ на мои вопросы, я не нашла. Мои глаза видели только все то же красивое лицо госпожи Вейдены, казавшейся на картине чуть более горделивой и властной – быть может, из-за серебристо-серого платья, напоминавшего отчего-то доспехи. Оно не походило на те наряды, что обычно носили богатые дамы в Таммельне. Пояс был завязан по-иному, низко на бедрах; вырез не столь низок - открыты лишь изящные ключицы; одноцветные рукава спускались до самого полу, заканчиваясь серебристыми кистями – а ведь даже у самой бедной из придворных дам госпожи Вейдены нашлись деньги на то, чтоб вшить в рукава клинья двух цветов! Нет, это платье никуда не годилось!

– Отчего здесь изображен такой чудной наряд? – спросила я у госпожи Вейдены, набравшись храбрости. – Неужто так одеваются в столице?

– Не знаю, - она растерянно смотрела на картину, словно видя ее впервые. – Не вспомню, говорила ли я об этом с Огасто, но, кажется, он объяснял, что так принято наряжаться в его родных краях…

– А говорил ли он, откуда прибыл в Лаэгрию? – спросила я безо всякой надежды.

– Нет, никогда, - грустно отвечала Вейдена, которую, казалось, вид портрета, оказавшегося чужим, угнетал все сильнее. – Однажды он обмолвился, что зимы здесь холоднее, а весна приходит позже. До того, как он прибыл ко двору моего отца, я слышала, что его зовут южанином. Но сам он ни словом не обмолвился о своей семье… о родных местах… Ах, да он совсем не любил меня, ведь так? – внезапно разрыдалась она, ударив рукой по богатой раме.

И в первый раз, давая ответ на этот вопрос в уме, я не почувствовала, как сердце замирает от радости.

– Ваша Светлость, - сказала я, шагнув вперед. – Он зачарован. Несколько лет его ум опутан тайными заклятиями, и мне говорили, что рано или поздно это погубит его. Но также я знаю, что такие чары невозможно наложить без разрешения на то самого человека. Господин Огасто отчего-то позволил сделать это с собой, и пока никто не знает, что скрывает его прошлое – нет никакой надежды, что колдунья отступится. Вы можете всего лишь сопротивляться ее колдовству, а я – иногда чувствую его, но ни у кого из нас не достанет сил, чтобы победить ее.

– Ведь он покинет меня, если чары падут? – только и спросила госпожа Вейдена.

– Так лучше, чтоб он погиб? – теперь я говорила громко и зло, отбросив всякий страх.

– А что лучше для тебя, племянница лекаря? – она сощурила злые глаза, полные слез, и я подумала, что не так уж хорошо ее знала. – Что надеешься получить?

– Что бы я не получила – это не будет колдовским мороком, и этого мне достаточно! – сказала я гордо.

Наверняка мой ответ больно ранил госпожу Вейдену, и она некоторое время молчала, прерывисто дыша.