– Один мой знакомый батюшка говорит, что писателей в рай не пускают, и место им только в аду, причём, на самом дне - после убийц, насильников и грабителей, - как бы между прочим сообщил мне Глеб и посмотрел с ехидцей.

– А в каком аду подстрекатели?
–  невинно спросил я, будто не уловил намёка.

– Не знаю. Не разбираюсь я в этом, - увернулся он от провокационного вопроса и включил дурака.
–  Надо у батюшки спросить.

– Ага, обязательно спроси насчёт подстрекателей!

– Я понимаю, рассказы, эссе - это всё красиво. Они у тебя нервно-смешные и немного грустные, - льстит мне с другого бока Борис и добавляет, - но чтобы оставить след - только роман. Гадом буду!

Вот и скажите на милость: если тебя так подстрекают, можно ли удержаться от соблазна?

Уклончивое подстрекательство одного дополнялось категоричностью другого, и я всерьёз задумался над советом друзей.

… Боря категоричен всегда. Но почему-то его категоричность даёт сбой уже третий раз подряд. Все Борькины женщины активно откликались на его призыв «оставить след в истории» и выходили за него замуж, но это не заканчивалось ничем. Если бы так везло мне, я был бы не прочь связывать себя узами брака хоть каждый год. Но это везение – для меня, но не для Борьки.

– Я хочу приходить к своим детям и видеть своё отражение без всякого зеркала, – объяснял он. – Потому что это классно, когда дети. Они радуются, как… как дети!

– Так, значит, ты любишь детей?

Я решил поставить точку в демографическом вопросе.

– Я? Боже упаси. Можешь назвать меня извращенцем, но я хотел бы попробовать беременную женщину. Хотя бы раз в жизни, – разоткровенничался приятель.

По Борису, это называется инстинкт размножения.

К разводам он подходил так же основательно, как и к женитьбам. Каждый предварялся одной и той же фразой: «Дорогая, нам надо серьёзно поговорить». Вероятно, этим их и брал. Когда приятель предлагал им замуж, в серьёзность его намерений они верили безоговорочно. Он предлагал раз – и на всю жизнь. Три раза подряд. И хотя в Книгу рекордов Гиннеса заносить Борьку было рановато, меня впечатляло. Невесты соглашались ещё до того, как он успевал произнести сакраментальное и вечное «замуж». Они соглашались уже на первом слоге.

Харизма у него была похлеще, чем у некоторых голливудских актёров. Кстати, улыбка была уж точно голливудская.

– Однако, ты оригинал, – оценил я его ответ на мой вопрос о детях.

– По крайней мере моя оригинальность, в отличие от твоей, нацелена на результат. И сказано в Писании: «Плодитесь и размножайтесь!» Сколько ты уже носишься со своим романом? Лет десять, кажется? Так рожай уже! Это и будет твоё бессмертие. Примерь на себя славу Маклауда, – увещевал Борис, предпринимая очередную попытку заставить меня взяться за перо.

– Мой ненаписанный роман против твоих трёх уже готовых всё ещё ждёт своего крутого романа… – хотел я скаламбурить, но вышло топорно.

Борис же гнул своё:

– Дарю идею: девственница и стая крокодилов. Представь, ты попал на дикий остров где-то в Полинезии, а там обычай: раз в год на свадьбе вождь племени совершает обряд дефлорации, проверяя невинность невесты. И если она оказывается не девственницей, её скармливают голодным крокодилам.

После развода с третьей женой, потерпев в очередной раз неудачу в попытке обеспечить себе бессмертие, после своего обязательного «дорогая, нам надо серьёзно поговорить» Борис укатил в Таиланд. А как вернулся, вошёл в очень уж близкий контакт с Бахусом. Ближе было просто некуда. В итоге у него случился сильный психологический шок, а от шока – срыв. Прежде приятель никогда не бывал на морских заграничных курортах по банальной причине постоянного отсутствия свободных материальных ресурсов из-за необходимости содержать своих многочисленных женщин.

Он забрасывал меня жалобами, которые у него хорошо шли под водку «Кристалл» и «Белуга», виски «Вайт Хорс», «Джек Дэниэлс», «Мартини Экстра Драй», под пиво и настойки на коньяке. Тем более, что «успокоительное» оплачивал я. Впрочем, полным удовлетворением его жалобы редко когда заканчивались.

– Так и до диабета недалеко, – пытался я его предостеречь.

Но он отмахивался.

– Ты лучше пиши свой роман, а я как-нибудь без тебя разберусь… Кстати, у тебя есть мечта?

– А у тебя? – ответил я вопросом на вопрос.

Я, конечно, мог бы и не спрашивать. Потому что, скажем, про его детскую мечту мне было хорошо известно, её он похоронил где-то классе в седьмом на уроке литературы. А вот какая мечта была у Борьки сейчас, я понятия не имел.

– Моя мечта – путешествовать по миру, как Сергей Есенин. Представь: красивые города с небоскрёбами и райская жизнь, пляжи, тепло, море и много-много голых женщин. А ещё было бы неплохо увековечить себя во Вселенной: сына хочу. Сын – это моё бессмертие. Каждый день я представляю, как он улыбается своим беззубым ртом и мне смешно: я вижу в нём самого себя. Если моя мечта не осуществится, что останется после меня в этом мире?

Борькина мечта о красивой жизни, как мне казалось, была слишком уж общей, какой-то размытой. А бессмертие можно найти или подобрать где угодно. Вокруг полно женщин – выбирай любую, дорогой мой друг. Кого б ещё беспокоила такая проблема!

Моя же мечта была родом из детства. Она была зыбкой, нежной, как незащищённое скорлупой яйцо, и я её глубоко прятал. Я боялся вытаскивать её на свет, опасаясь, что она почернеет, подчиняясь законам фотосинтеза, а потом сгорит, как космический корабль в плотных слоях атмосферы. Как строитель прячет в фундамент послание будущим поколениям, так и я спрятал свою мечту до лучших времен. Я дал себе обет, что никогда не откажусь от неё, а когда пробьёт час, вытащу и произведу осмотр: всё так же ли она свежа, не добрался ли до неё солнечный свет? Я извлеку её, чтобы решить, подлежит она окончательной расконсервации, или её следует раздавить, размазать как не оправдавшую ожидания и не прошедшую проверку временем. Но прежде предстояло решить: чем я готов пожертвовать ради своей мечты, что я должен сделать для её достижения, и на что я никогда не соглашусь, даже если мне предложат её сегодня на ужин в качестве десерта?