Они прозвучали совершенно четко, и их слышали все врачи и медсестры, что находились рядом, и Холли, стоявшая в нескольких шагах, прямо за занавеской.

– Господи, помоги мне!

Все кинулись к каталке, но когда они подбежали, я был в беспамятстве.

Сам я ничего не помню о реанимации и об этих словах, которые я прокричал. Это было последнее, что я смог сказать перед недельной комой.

Время шло, а я продолжал угасать. Уровень глюкозы в спинномозговой жидкости у нормального здорового человека – примерно восемьдесят миллиграмм на декалитр. У человека, умирающего от бактериального менингита, он может упасть до двадцати миллиграмм на декалитр. У меня этот показатель равнялся одному.

По шкале глубины комы Глазго мне ставили восемь баллов из пятнадцати, что указывало на серьезное поражение мозга, и в течение следующих дней этот показатель продолжал расти. Показатель по АРАСНЕ2 (шкала оценки острых физиологических расстройств и хронических функциональных изменений) был восемнадцать из семидесяти одного, то есть мои шансы умереть в больнице приближались к 30 %. А с учетом диагноза – острый грамотрицательный бактериальный менингит – и резкого угасания неврологических функций, я бы дал себе в лучшем случае 10 % процентов на выживание. В таких случаях, если не вмешаются антибиотики, в течение ближайших дней риск летального исхода неуклонно растет, пока не достигает необратимых 100 %.

Врачи ввели мне внутривенно три мощных антибиотика и перевезли в большую одноместную палату № 10 в отделении интенсивной терапии, этажом выше реанимации.

Я много раз бывал в этом отделении как хирург и знал, что сюда помещают самых тяжелых пациентов, которые находятся в шаге от смерти. Слаженная команда врачей и медсестер, упорно борющаяся за жизнь пациента, когда всё против него, – это потрясающее зрелище. Я испытал здесь и огромную гордость, и жестокое разочарование – в зависимости от того, удалось ли нам вытащить пациента с того света, или он ускользнул из наших рук.

Доктор Бреннан и остальные врачи поддерживали в Холли надежду, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Но особого повода для оптимизма не было. По правде говоря, все указывало на то, что я умру, причем очень скоро. А если и выживу, то нет гарантий, что бактерия, проникшая в мой мозг, не сожрала кортекс настолько, что вся высшая деятельность стала невозможной. Чем дольше я находился в коме, тем больше была вероятность, что остаток своих дней я проведу овощем.

Нужно сказать, что на помощь мне пришел не только персонал госпиталя Линчберга. Майкл Салливан, наш сосед и пастор епископальной церкви, прибыл в реанимацию через час после Холли.

Как раз в тот момент, когда моя жена выбежала из дому вслед за скорой, ей позвонила ее давняя подруга Сильвия Уайт, которая всегда непостижимым образом возникала именно тогда, когда происходило что-то важное. Холли была уверена, что она экстрасенс. (Для себя я выбрал более безопасное и разумное объяснение, что Сильвия просто очень догадлива.) Холли коротко рассказала Сильвии, что происходит, и они распределили между собой звонки моим сестрам: Бетси, которая жила поблизости, младшей Филлис (ей было сорок восемь), живущей в Бостоне, и старшей Джин.

В тот понедельник Джин проезжала через Виргинию, направляясь из своего дома в Делавэре на юг, в Уинстон-Сейлем, к нашей матери. Ей позвонил ее муж Дэвид.

– Ты уже проехала через Ричмонд? – спросил он.

– Нет, – ответила Джин. – Я сейчас севернее его, на трассе 1 —95.

– Сверни на Западную дорогу 60, затем на 24 к Линчбергу. Только что звонила Холли. Эбен в реанимации. У него был приступ утром, и он без сознания.

– О Боже! Кто-нибудь знает, что с ним?

– Они не уверены, но это может быть менингит.

Эбен IV узнал обо всем от Филлис. Она дозвонилась ему в Университет Делавэра только в три часа. Эбен выполнял на террасе какую-то научную работу (у нас семейная династия: мой отец был нейрохирургом, и Эбен тоже заинтересовался этой профессией), когда услышал звонок телефона. Филлис коротко описала ситуацию и сказала ему не волноваться – у врачей всё под контролем.

– Они уже поставили диагноз? – спросил Эбен.

– Ну, они что-то говорили про грамотрицательную бактерию и менингит.

– У меня два экзамена в ближайшие дни, мне нужно предупредить преподавателей, – сказал Эбен.

Позже он говорил, что сперва не мог поверить, что я и правда в таком критическом состоянии, как следовало из слов Филлис, потому что они с Холли вечно «делали из мухи слона» и я никогда не болел. Но когда часом позже ему позвонил Майкл Салливан, он понял, что нужно ехать домой – и немедленно.

На подъезде к Виргинии его застал проливной ледяной дождь. Филлис вылетела из Бостона в шесть часов, и, когда