Особенно разительно подобное выражение страсти к познанию проявилось в стихотворении Тютчева "Я лютеран люблю богослуженье..." (1834). Стихотворение это столь парадоксально по своей идее, что тонкий исследователь творчества Тютчева Н. Я. Берковский определил выраженные в нем чувства как "почти саркастические в том, что относится к религии и к церковности". [23]

Между тем в этом стихотворении нет отрицания религии, как нет отрицания римской истории в "Цицероне"; очевидно, в данном случае не особенно занимает поэта и обличение реформации. Волнует его совершенно другой вопрос, увлекавший его всю жизнь, - вопрос о познании, о неистощимом водомете "смертной мысли".

Само начало стихотворения кажется непостижимым в соотнесении с биографией Тютчева и известными его политическими и религиозными воззрениями. Тютчев, утверждавший, что только православие является истинно христианской религией и что именно православная церковь, а не государство и политическая система, должна объединить народы вокруг России, заявляет в начале стихотворения о своей любви к лютеранскому богослужению и находит высокие прочувствованные слова для характеристики его обрядов:

Я лютеран люблю богослуженье,

Обряд их строгий, важный и простой.

Уже из первого четверостишия читатель узнает, что источник этой любви кроется в том, что обряды лютеранской церкви раскрывают поэту нечто существенное в религии и в ее исторических судьбах.

Сих голых стен, сей храмины пустой

Понятно мне высокое ученье.

Затем парадоксальность хода мысли поэта усиливается. Он любит богослужение потому, что видит в нем отражение распада веры, перехода религии в философию и безверие. Этот момент разрушения открывает сущность веры, дает понять, в частности, что былая пышность обряда отражала ее могущество и наивность. Анализ, вторжение разума разрушает основы религии, но разуму же в момент этого распада открывается и высокое значение веры:

Не видите ль? Собравшися в дорогу,

В последний раз вам вера предстоит:

Еще она не перешла порогу,

Но дом ее уж пуст и гол стоит,

Еще она не перешла порогу,

Еще за ней не затворилась дверь...

Но час настал, пробил... молитесь богу,

В последний раз вы молитесь теперь.

(133-134)

Таким образом, присутствуя на лютеранском богослужении, поэт ощущает, что "посетил" храм в "минуты роковые" религии.

Идея постижения божества в момент его разрушения была столь прочно и органично присуща сознанию Тютчева, что этот образ был использован им в качестве поясняющего сравнения:

Давно ль, давно ль, о Юг блаженный,

Я зрел тебя лицом к лицу

И ты, как бог разоблаченный,

Доступен был мне, пришлецу?

(154)

Передавая в своей поэзии страстное стремление к полному, отвергающему все ограничения, познанию ("Фонтан", 1836), Тютчев делал лирическим сюжетом произведений и томление разума, жаждущего "мгновенного" прозрения, и поэтическое воплощение мечты о стихийном приобщении к мировой гармонии.

В стихотворении "Лебедь" (конец 20-х-начало 30-х гг.) за противопоставлением лебедя и орла стоит скрытое уподобление лебедя лирическому поэту-созерцателю, а орла романтическому бунтарю, гражданскому обличителю в поэзии. Этот подтекст почти не может быть расшифрован читателем - он обнаруживается с полной очевидностью лишь при сопоставлении стихотворения "Лебедь" со стихотворением Тютчева "Байрон. (Отрывок <Из Цедлица>)". Очевидно, мысль о различии двух типов поэтов была для Тютчева в стихотворении "Лебедь" несущественна. Главное противопоставление строится по другим "координатам". Душе, устремленной вверх, к солнцу, эффекту, противопоставляется созерцательная глубокая натура, способная приобщиться к вселенной в ее целостности.

"Орел - персонаж "верха", противопоставлен Лебедю - герою безгранично распахнутого мира <...> Показательно, что при таком сопоставлении "орел" оказался совмещенным с днем, а "лебедь" - с ночью", - пишет современный исследователь. [24] Это заключение можно дополнить: хотя поэт действительно говорит о "двойной бездне", окружающей лебедя, он разумеет не только безграничность распахнутого вокруг созерцающего разума мира, но и структурность этого мира. Лебедь находится в середине безгранично большой сферы.

В отличие от орла, который "неподвижными очами в себя впивает солнца свет", т. е. глядя не видит, лебедь не глядя видит (стихия "лелеет" его "всезрящий сон"), и видит он именно гармонию сферической бесконечности мира:

И полной славой тверди звездной

Ты отовсюду окружен.

(104)

Четкая, изящная и лаконичная композиция стихотворения, состоящего из трех строф и не содержащего декларативного разъяснения символа, отражает идею изящества, законченности и таинственности структуры вселенной.

Если "Видение" изображает "беспамятство" спящего человечества, прозревающего открытую и живую суть мирозданья лишь бессознательно, в снах творческих душ - художников, которые "тревожатся", ощущая неполноту своего знания, то в знаменитом стихотворении "Как океан объемлет шар земной..." (1830) спящее человечество приобщается к космосу и постигает красоту и гармонию мирозданья. Стихотворение это начинается уподоблением жизни человечества, "объятой снами", земному шару - сфере, охваченной, "объятой" океаном. Восприятие духовной сферы как обладающей материальными свойствами нередко проявляется в творчестве Тютчева. В стихотворении "Как сладко дремлет сад темно-зеленый..." (1836) поэт говорит, например, об "освобожденных сном" думах людей: