Да! Господа… — отложив папочку, со вздохом обратилась я к ученикам. — После такого надругательства над музыкой мы обязаны на ней жениться. Нервные смешки в зале подтвердили правоту моих слов. Дети неловко переминались с ноги на ногу. шептались. вздыхали. Рогатая Микки Пэлпроп печально обняла тромбон и прижала его к груди, словно пыталась утешить. Помимо Микаэллы, в кружке состояло приличнее количество нелюдей, что меня сначала немного смутило. Но после нескольких проведенных занятий я абсолютно спокойно воспринимала клыки и хвосты учеников. Какая к демонам разница, с хвостами они или нет? Дети — они и есть дети, даже клыкастые.

Бот вы. Майк, — обратилась я к одному из скрипачей, судя по лохматости. оборотню. — Это же не пила, это смычок. Им нужно водить по струнам, а не елозить, желая расколоть инструмент. Я ценю вашу старательность, но такой напор лучше проявлять на лесоповале.

Паренек кивнул и потупился. Стоящие в первом ряду девушки захихикали и принялись шептаться.

А вы. мэсы, не смейтесь. — удрученно покачала я головой. — В вашем пении было не больше эмоций, чем в памятнике мэтру-основателю, стоящем в саду. Вы поете о теплом весеннем дне так. словно это последний день в вашей жизни и после исполнения песни эта жизнь прекратится. Причем мгновенно.

Девочки подхихикивать над Майком перестали. Да. нечего искать недостатки в других, у всех их полно.

С таким исполнением мы на конкурсе не то что не победим. — покачала я головой. — нас туда попросту не пустят. А то и под суд отдадут за нарушение международных законов.

Почему это? — возмутился кто-то из учеников.

А пытки запрещены законами всех стран, господа. — развела я руками, — Это же не музыка! Это форменное издевательство!

Все так плохо? — удрученно уточнили у меня.

Нет. — решила я обнадежить детей. — Для военного оркестра, играющего в приюте для ветеранов. вполне сносно. Для похорон так и вообще гениально. Но для конкурса талантов этого ничтожно мало.

А как нужно? — отозвался все тот же пытливый голос. — Мы же все по нотам играем. Метко, правильно, верно.

Дети, они такие дети. И неважно, с крыльями или без, с повышенной волосатостью или с жиденькими косичками. М-да. Тлетворное влияние мэтра Леграна на детскую психику было очевидно. Несчастные дети уже привыкли ходить строем и беспрекословно выполнять приказы и наставления. Бесспорно, для обучения это бесконечно важно, но для личности губительно. На моих глазах горст» самоцветов из года в год превращалась в кучку однообразных камешков. Все правильные, послушные, дисциплинированные… И медленно утрачивающие свою индивидуальность. Исполнители из них выйдут идеальные, но как заставить думать и принимать решение того, кто привык лишь исполнят» приказы? На мой взгляд, мэтр-директор слегка перестарался.

Знать ноты и творить музыку — это не одно и то же. — вздохнула я. — Это не формулы в математике, музыку нужно чувствовать.

Дети притихли, растерянно взирая на меня. Дело в том, что школьный оркестр существовал в Эргейл всегда, но в его обязанности входило лишь исполнение гимна на школьных праздниках. Входить в его состав не престижно и не модно, должность в оркестре выдавалась добровольно-принудительно тому, кто имел глупость отличиться на уроке музыки.

Я же решила исправить эту несправедливость и приняла руководство оркестром на себя, обрадовав этим поступком мэтра Фангри и доведя мэтра-директора до нового гневного припадка. Но помимо той кучи «дел», что не иссякает на моем столе, моим прямым занятием является культурное развитие детей в школе. Кстати, по этому поводу у нас с мэтром чаще всего прения и возникают. Понятия о культуре у нас диаметрально противоположные. А если уж совсем начистоту, то у мэтра понятия о культуре вообще отсутствуют. Увы, мэтр Легран не считал занятия творчеством такими уж необходимыми в современной жизни, и потому кружки живописи, лепки и школьный оркестр вели жизнь незаметную и малоинтересную.

Я потратила два месяца, часть нервной системы и шесть флаконов успокоительного, чтобы вымолить у Леграна участие оркестра Эргейл в ежегодном музыкальном конкурсе. Мэтр порычал, перебирая поданные мною бумаги, и все же сжалился. И вот теперь, стоя перед старательным, но неуклюжим собранием певцов и музыкантов, я все чаще задаю себе вопрос: «Зачем?». Зачем я ввязалась в это провальное предприятие? Скажу одно, в любом случае музыкальный кружок Эргейл на конкурсе запомнят. Шок тоже ведь способ врезаться в память.

Уберите ноты, — решительно заявила я и, отшвырнув палочку, зашагала к фортепиано.

А как играть? — прозвучало у меня за спиной.

По наитию, — усаживаясь перед инструментом, отозвалась я. — Музыка — это не набор закорючек на листе бумаги. Это эмоции, чувства, переживания. Одну и ту же мелодию одинаково сыграть нельзя. Это отражение настроения. Нужно почувствовать музыку, понять ее суть.

Пальцы привычно пробежались по клавишам. Одна нота, другая, они, как бусинки, нанизывались на нитку мелодии, рождая музыку. Я глянула в окно, где сквозь белесую дымку виднелись голые и черные ветви деревьев. Серел корпус общежития где-то там, в тумане. Хмуро и печально.

Бы можете подарить слушателю весенний день, теплое солнце, пение птиц, — все так же играя, сообщила я. — Бот вам синичка в ветвях березы. — И я принялась набирать гамму из высоких звуков. — А вот солнечный зайчик, отраженный рекой. Творчество, хорошие мои, это магия. Но когда это сказку творили с такими скорбными лицами?

Дети засмеялись. Микки, все это время прислушивавшаяся к моей игре, неожиданно для всех выдала соло на своем тромбоне, ввергнув в шок не только одноклассников, но и меня. Ее поддержал Майк, и вот уже веселье и смех переросли в набор бодрящих душу звуков. Неужели мы нашли тот волшебный клубочек, что приведет нас в мир музыки из хмурого царства порядка?