– Нет, только почту. Но вы же говорите, он вам на нее не отвечает. Вот и мне тоже.

Я киваю.

– Наверное, я пойду. Спасибо вам.

Она легонько улыбается в ответ. На ее футболке проступает симметричное влажное пятно. Я сбегаю вниз по лестнице.

– А вообще, странно, что он не сообщил никому свои контакты. Вы не первый, кто его ищет, – кричит она мне вслед.

На работу я опаздываю всего на час. Листок бумаги весь день лежит у меня на столе. Каждый раз, глядя на него, я думаю о бессмысленности и безумии того, на что я почти готов решиться.

Я не верю в божественную природу человеческой души, и, уж тем более, я не верю в любовь. Есть химические реакции в мозгу, и только. Нет никакой дружбы, привязанности и всего прочего, только люди, с которыми нам удобно и только. Единственные две вещи, которые делают нас счастливыми – это серотонин и дофамин. Вот вам шутка из Интернета и один из постулатов мира, в котором я живу.

Я не знаю, почему Ида Линн выбрала меня. Было вполне очевидно, что двое других парней из группы влюблены в нее не меньше моего. Я был готов на дружбу, да что там, я был более чем счастлив просто находиться с ней в одной комнате. В ней было что-то особенное, что-то такое, отчего этот непонятный резкий громкий враждебный мир вокруг переставал быть чужим. Как будто до этого я был совсем без кожи, а она, одно лишь ее присутствие, защищало меня от ледяных вихрей долгой финской зимы, делало их прикосновение успокаивающим и приятным, синхронизировало рев гитар в динамиках с моим дыханием и сердцем, давало мне чувство покоя. С ней у всего появился смысл. У отцовского ухода, у маминого обращения в христианство, у безвинно убитой собаки, у долгой петляющей дороги на пропахшем дизелем и соленой рыбой автобусе, у школы, в которой меня все ненавидели. Все превратилось в замкнутую систему, где вершиной, наивысшей точкой всего был момент, когда там, на автобусной остановке после уроков, она протянула мне свой наушник. А потом тот момент в старом «Вольво», когда она засунула мою руку себе под свитер и поцеловала меня под только что вышедший «Sleeping With Ghosts» [22] , орущий на полную мощность их охрипшего динамика.

Конечно, мама и Юкка ненавидели Иду и запретили нам общаться в тот же день, когда увидели ее в первый раз. Наивные, они не знали, с кем имели дело. Она научила меня врать. Ничего криминального, просто социальная инженерия, как у мошенников в торговом центре, которые предлагают купить лотерейный билет. Всю жизнь скитаясь от одной тетушки к другой, она лучше всех знала, когда и что надо говорить, а главное – кому. Как извлечь максимум из неприкрытой ненависти матери к отцу и его чувства вины, впрочем, довольно неглубокого.

Это она придумала написать ему, рассказать о жизни с Юккой, молитвах и постах, о долгой черной зиме, о том, как меня не любят в школе. Это было гениально. И это даже не было ложью, просто альтернативная версия реальности. «Главное – самому верить в эту полуправду, тогда и другие поведутся», – так говорила мне Ида Линн.

Я последовал ее словам, и вместо ответа отец стал присылать мне деньги, которые мы тратили на мятный ликер, сигареты и билеты на музыкальные фестивали, где все надеялись увидеть «Placebo». Тогда мне казалось, что мы – настоящие бунтари, что мы – пропащие, как ребята в том фильме из восьмидесятых, который обожала Ида Линн. Через год после переезда мама вышла замуж за Юкку официально, хотя в церкви они поженились еще давно. Я взял его фамилию, чтобы смешаться с толпой. Так я стал Сержем Веналайненом, человеком, чью национальность не угадать никому.

После школы я поступил в университет в Хельсинки на технический факультет и получил свою первую работу системным администратором. Тетя Иды Линн, ветеринар, наняла еще двух сотрудников, и я настроил для них внутреннюю сеть. Потом появилось еще несколько клиентов. Ида Линн работала несколько часов в день мастером по пирсингу в торговом центре. Она не ходила в университет, она была свободным художником и часто принимала участие в протестах антиглобалистов возле здания вокзала. Я так и не понял связи между искусством и политикой, но она сказала мне, что я и не должен понимать, я человек науки, и в этом моя сильная сторона.

Конечно, она была права. В юности, осознав, что рок-звезда из меня никакая, я задался целью стать программистом, а еще лучше – хакером. Они казались круче рокеров, точно умнее, и не надо столько общаться с людьми. В шестнадцать я прочитал книжку того странного русского парня, кажется, он недавно умер – Крис Касперски. Она называлась «Техника и философия хакерских атак». Там говорилось о том, что взлом – это разрушение, а разрушение – путь познания. Мне нравились эти слова, я тоже стал называть себя «кодокопателем». У Юкки был компьютер, и я часто ковырялся в нем тайком. К выпускному классу, не без помощи методик Иды Линн по манипуляции чувством вины отца и ненавистью матери, я накопил на собственный компьютер и занял программированием все свое свободное время, пока Ида Линн рисовала огонь и глаза тьмы или прокалывала пупки своим толстым подружкам.

На обеде я снова иду в парк. Сидя на той же самой лавке, что и неделю назад, я еще раз удостоверяюсь в том, что Трон так и не был онлайн. Потом я вбиваю в поисковике сайт продажи авиабилетов.

Это было той весной, когда я готовился к экзаменам на бакалавра. Именно тогда я впервые заметил золотистую полоску у нее в проборе – так я понял, что она решила избавиться от своих черных волос. Ей не хватило терпения, она была слишком порывистой для того, чтобы просто ждать. Сначала она пыталась смыть краску растворителем, и ее волосы почти истлели, стали тонкими и колючими, как корка на весеннем снегу. Тогда она взяла ножницы и отстригла их перед зеркалом в прихожей, вернувшись с работы, не снимая куртки и ботинок.

Я помню пряди на полу, сметенные в кучу вместе с пылью и мусором, они так и остались там, пока я не вынес их в сад. Я решил, они могут пригодиться птицам для гнезд, и выбросил их во двор. Это был конец эпохи. Тогда я еще не знал, что вместе с этими волосами уйдет и ее любовь к «Placebo», которых теперь заменят какие-то более модные парни из Лондона во главе с татуированным черноглазым вокалистом. Впрочем, с ней это было не в первый и не в последний раз. Она любила разбиваться на части, каждый раз собирая заново немного измененную версию себя.