Так и шел год за годом. Вёсна сменяла зиму, лето подгоняло осень, та снова торопила зиму, а потом опять приходила новая весна…

Шел сорок первый год.… Это была тридцать вторая весна в жизни Арсения.… И была эта весна ранней, удивительно буйной. Пышно цвела черемуха, наливались белыми и лиловыми гроздьями ветки сирени, проклевывались первые нежные листики белоствольных берез. Терпкий, дурманящий запах молодого сосняка и ельника пьяно кружил голову.

Светлым пахучим майским вечером Арсений вышел из избы бабки Акулины. Целый день с ним творилось что-то непонятное: сердце то сладостно щемило, то неслось огромными бешеными скачками, то словно проваливалось куда-то. Пройдя кривые извилистые улочки села, Арсений вышел к Никольской церквушке, а дальше ноги будто сами привели его к двум памятным раскидистым березам. Словно очнувшись от какого-то хмельного наваждения, Арсений поднял голову и, казалось, прирос к земле… У берез, горячо обняв их руками, припав к ним щекой, стояла Василиса. Через мгновение взгляды их встретились, но мгновение это показалось Арсению вечностью… «Вот так бы всегда стоял и смотрел в эти родные васильковые глаза, такие бездонные и такие отрешенные».

– Ну, здравствуй, Арсюша! – первой заговорила Василиса.

– Здравствуй, – с трудом шевеля непослушными губами, вымолвил Арсений.

– Давно я жду тебя, Арсюша. Заждалась совсем.

– Давно? – удивленно переспросил Арсений.

– Да который уж годик. В день, когда сирень полностью распустится. Ты же помнишь ту нашу первую встречу, – с кроткой печалью в голосе грустно молвила Василиса. – Что же ты так долго не шел, Арсюша?

– Не мог я. Не мог, Василисушка. Ведь с мальчонкой вернулась ты. Поверил я тогда бабьим сплетням.

– Поверил.… Посмотри на меня, Арсюша.… А сейчас, сейчас ты веришь? – глядя на Арсения чистыми распахнутыми глазами, спросила Василиса.

– Нет. Тебе верю, Василиса, тебе одной!

– Как же ты мог, Арсюша? Как ты мог поверить, будто я предала нашу любовь?! Ладно… Чего уж теперь об этом.… Ведь столько времени с той поры утекло…

« Да, время прошло, а ты будто и не меняешься, – подумал Арсений, – все та же стать, юное чистое лицо, тяжелая пшеничная коса, перекинутая на высокую грудь».

– Простишь ли ты меня, Василисушка? – тревожно спросил

Арсений.

– Давно уж простила, Арсюша. Нет в моем сердце зла и обиды. Только светлая грусть и осталась, – тихо молвила Василиса.

– А любовь? – с остановившимся сердцем прошептал Арсений.

Надолго замолчав, ничего не ответила ему Василиса, только в глазах ее тревожно плескался трепетный, негаснущий огонь. Ни слова больше не спросив, Арсений потянул Василису за руку и, сняв с себя легкую тужурку, усадил на нее девушку, сам примостившись у ее ног.

– Как же ты жила все это время, Василиса? – помолчав, вновь подал голос Арсений.

– По-всякому жила, Арсюша.… Когда пришла работать на фабрику, подружилась с хорошей девушкой. Глашей ее звали. И жить вместе стали. Одна добрая женщина сдала нам комнатку за гроши. Вместе-то всё повеселее, поповаднее. Работа на фабрике тяжелая была. Шили кожаные голенища для сапог. Весь день без воздуха. С непривычки спину ломило, руки болели шибко. Да ничего, привыкла. Почти весь заработок отцу в село посылала. Так и жила. А соседка моя, Глаша, она хорошая была, только простая и доверчивая слишком. Да где уж нам, деревенским, против городских-то барышень! Ну вот и поверила она одному красавчику городскому. Спохватилась было, да поздно! Ребеночка ждала. Домой побоялась возвращаться. Да что ж ей оставалось-то? Не в омут же с головой кидаться! Словом, родила она ребеночка. Мальчонку. А сама слегла. Болела долго. Так и не выкарабкалась, померла. Схоронила я Глашу, поплакала, сама думаю: что с ребятенком-то делать? А тут и он захворал, сердешный. Слабеньким народился. Стала я его выхаживать. Уставала, ночей не спала, а выходила! А ведь и он чуть не помер. Вот, пока выхаживала, и привязалась к нему. Казалось мне, что это моя родная кровиночка, мой сыночек. Ну кому ж я его отдам? Так и остались мы с ним вдвоем. Хозяйка, добрая душа, понемножку, чем могла, нам помогала, приглядывала за ним, когда я на фабрике была. Так еще два года пролетело…

Помолчав какое-то время, Василиса продолжила свой невеселый рассказ:

– Ну вот… Потом решила я обратно в село вернуться. Сильно заскучала по родным местам. Получила расчет на фабрике, собрала Ванятку и приехала. Только не принял меня отец родной, не дал мне ничего объяснить. Да и на селе злые языки постарались. Горько мне было, тяжело на душе. Да что тут поделаешь? Еще горше было оттого, что и ты, Арсюша, поверил досужим сплетням, не пришел ко мне! – Смахнув украдкой набежавшую слезу, Василиса стала вспоминать дальше…

– Год-другой совсем нам приходилось туго. А потом попросилась в колхоз, на птичник. И жить перебрались в опустевший домишко Васьки-пасечника, того, что в тридцатом году медведь в лесу заломал. Председатель разрешил. Там и зажили потихоньку. Только тоскливо было у меня на душе, пусто как-то. Один Ванятка радовал, отогревал мое зачерствелое сердце. Да и душа моя рядом с ним отходила, отогревалась. Смышленый рос мальчонка, шустрый. Подрастая, хорошим помощником становился. Любили мы с ним за малиной в лес ходить да за грибами. Бывало, уйдем еще на утренней зорьке по холодной росе. Идем росными душистыми лугами, песни поем. И в лес придем, поем. Ягод насобираем – горстями наедимся и домой полное лукошко принесем. А по осени за белым груздем ходили, да за рыжиками. Очень Ванятка любил картошку с рыжиками в сметане! Так и жили… Потом учиться Ванятка пошел, за семь верст, в школу, в Кедрачах. Учился хорошо, смышленый был. А когда этой осенью четырнадцать годков ему исполнилось, послал его наш председатель в город, в техникум. Да наказал, мол, учись, Ванюшка, набирайся ума-разума, но чтоб потом обратно вернулся хоть агрономом, хоть по механизаторской части. Хорошие специалисты нам и самим нужны. Уехал мой Ванечка осенью, и осталась я опять одна. Ничего, скоро на каникулы должен приехать. Вот так, Арсюша. Со всем я справилась, все выдержала. Да и отец мой давно смягчился, простил меня. Я к нему захаживаю, помогаю. А у сестер и братьев давно семьи свои. Хорошо, ладно живут. По праздникам не забывают, зовут в гости. Вот, Арсюша, и вся моя жизнь, – закончила Василиса непростой свой рассказ.

Проговорили они тогда до первых петухов. А когда провожал Арсений Василису до дома, не выдержал, вновь спросил ее горячим прерывистым шепотом:

– Василиса, милая, ну как же мы теперь? Что ты мне скажешь? Потерял ведь я тебя, дурной, да больше терять не хочу! Будешь ли ты со мной? Любишь ли меня еще?!

Долго, не отрываясь смотрела на него Василиса, а потом, ни слова не говоря, припала головой к его груди, зашептала тихо:

– И я не могу без тебя, Арсюша. Извелась вся, измучилась. Не могу я тебя разлюбить! Не смогла… Видно, до конца жизни один ты на белом свете для меня будешь!