–Именно это Его Высочество и сказал мне, когда выезжали, – встрял Сандро. – Говорит, не могу больше видеть, как она, больная и вообще чуть живая разъезжает по холодному городу в попытках отыскать меня на задворках Аничкова, и поеду сам.

–Ах, Сандро, – смеялась Маля. – Полно тебе… А, кстати, почему тебя так зовут?

–Отец 20 лет прослужил посланником в Грузии, там мы с Сергеем и родились. Оттуда и все наши грузинские пристрастия – вина, песни… широкий характер… – улыбнулся великий князь.

–Ну это ты, пожалуй, хватил. По широте грузинская душа куда как уступает русской, – поправил его цесаревич.

–Не знаю, не знаю, – внезапно посерьезнел Сандро. – Русский мужик и Бога слопает, как говорил знаменитый Базаров. После переезда скрытность и даже некоторая грубость русских бросилась в глаза нам, которые, хоть и являются русскими по крови, до весьма зрелого возраста все же не видели России. Там все было иначе – люди были добры и открыты, веселы и благожелательны…

–Люди людям рознь, – так же серьезно и вежливо упирался Ники. – Ты видел только элиту, сливки общества. Здесь же твоему отцу пришлось общаться с представителями разных социальных слоев. Там вам все привыкли угождать – посланник другого государства, а тем более, столь дружественного, всегда будет персоной грата при дворе тамошних князьков да царей. Так что не делай преждевременных выводов…

–А мне кажется, это твои выводы не верны, – горячая кровь бурлила в жилах Сандро, уже настолько вжившегося в роль грузина, что даже акцент какой-то приобрел. Маля поспешила разнять спорщиков:

–Ах, оставьте, господа. Не для того же вы приехали сюда сегодня, чтобы спорить о людях и о политике. Скажите лучше, принимаете ли мое приглашение относительно ужина?

–Разве можно от такого отказаться, – подобострастно целуя ей ручку и глядя прямо в глаза, отвечал Наследник.

–Ну и славно. О дате я сообщу вам позднее. А теперь, Сандро, спой нам что-нибудь.

–Только под ваш аккомпанемент, уважаемая Матильда Феликсовна.

Она села за фортепиано и начала что-то играть. Ники не сводил с нее влюбленных глаз. Сандро пел, как всегда, надрывно, но никто его словно не слышал – он чувствовал себя сегодня здесь лишним, и где-то был прав…

Когда он закончил, Маля и Ники рассыпались в аплодисментах, а он стал нарочито кланяться, кокетливо отставляя ногу назад и тем самым становясь еще более смешным в глазах присутствующих. Наконец, пришла пора расставаться – расшаркавшись, Сандро сказал, обращаясь к Наследнику:

–Однако же, Ваше Высочество, пора и честь знать. Хоть мне и не по чину заявлять вам такое, я же всего лишь великий князь… – с шутливой укоризною глянул он на Малю и снова спровоцировал ее на застенчивый смешок. – А все же на правах двоюродного брата рискну. Не пристало так долго засиживаться у больной барышни, ей отдыхать пора.

–Ну полно тебе, Сандро, – стал отмахиваться Наследник, но Саша был непреклонен:

–Никаких «ну»! Немедленно кругом и марш домой! Когда слишком сладко, то уже становится противно и нет никакой возможности есть!

–Ах, как видно, придется уступить силе, – Ники поцеловал руку Мале, уже, наверное, сотый раз за встречу и шепнул: – Постараюсь скоро прийти. Один.

Она улыбнулась и взглядом проводила двух паяцев в офицерской форме, оставшись наедине с только что принесенным свежим роскошным букетом. Чувства света и радости исполняли ее душу. Подойдя к окну, она махнула Наследнику рукой и вдруг подумала, что и без того обточившие об них языки столичные сплетники теперь просто взбунтуются. Но, к своему удивлению, это ничуть не тронуло ее – главным было сейчас то, что наконец они встретились с любимым так близко и так тепло, и оба были от этого более, чем счастливы. А уже вечером он прислал ей свою карточку со словами: «Надеюсь, что глазок поправляется… до сих пор хожу, как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники».

А потом была целая череда любовных писем, адресованных ей…

«Милая Маля! Не знаю, как объяснить все, что происходит со мной с не так давно минувшего момента нашей встречи – я будто сам не свой. Перо дрожит в руке, хотя, казалось бы, не произошло ничего необычного. Просто, по всей видимости, долгая разлука сделала тебя еще желаннее, еще важнее для меня. Ты словно предстала для меня в новом свете, я увидел совершенно другую свою пани – но влюбился в нее ничуть не меньше, чем в ту, что танцевала для меня 23 марта 1890 года… Ты спросила, не смущает ли меня такое внимание к нашим персонам, что имеет место на протяжении последнего времени в рядах петербургских сплетников. Так вот, восторженное и высокое чувство, что охватило меня в минуту нашей встречи, совершенно лишает меня рассудка. Я не думаю о последствиях, я словно в горячке – думаю, тебе знакомо то, о чем я пишу. Хотя я уверен, что никаких дурных последствий не может принести то благостное и светлое чувство, что охватило нас будто бы снова в момент нашей последней встречи. Не так ли?

Знаешь, теперь я уверен как в том, что разлука только укрепляет настоящие чувства, начисто сметая некрепкие, недолговечные союзы, так и в том, что нас с тобой связывает нечто очень сильное и наверняка благословленное Богом. Мы прошли через самое сложное и тяжелое испытание, что только выпадает на долю царствующих особ и зачастую лишает их возможности быть с теми, кто ими горячо любим и с кем так хочется быть как можно дольше – испытание разлукой. Признаться, я опасался, что Европа вскружит тебе голову, и при встрече ты меня если не совсем не узнаешь, то отведешь мне в своем сердце какую-нибудь скромненькую роль, статиста. Встретив твои глаза, я понял, что ошибался, и вовсе непростительным преступлением с моей стороны было даже допустить подобную мысль. И теперь мне так легко и свободно, как не было, пожалуй, никогда.