Он остановился и, почёсывая чёрную курчавую щетину, осмотрел меня.

– Давно здесь?

– Первый день.

– Вступай в профсоюз.

– Зачем? – немного удивлённо спросил я.

– Защищать права рабочих.

– Я здесь ненадолго.

– И что? Права рабочих везде нужно защищать. – Мужичок приблизился ко мне, видимо, решив, будто нашёл благодарного слушателя. – Мы требуем у владельца завода двенадцатичасовую рабочую смену с часовым перерывом на обед и третий паёк после работы. – Глаза моего собеседника загорелись. – Вот тогда… тогда заживём. Я ещё на вечернюю подработку смогу устроиться.

Нет, я, конечно, слышал, что и на Земле условия труда в девятнадцатом и начале двадцатого века были не то, чтобы не очень, а вообще ни в какие ворота. Но двенадцатичасовой рабочий день как предел мечтаний – это сильно…

– Я здесь ненадолго, – повторил я. – Поработаю с недельку и пойду дальше.

Бородатый ещё раз угрюмо меня осмотрел и смачно высморкался в два пальца.

– Смотри. Кто не с нами, тот против нас.

– Запомню. Скажешь, когда будут кормить?

– Через полчаса, как раз перед прибытием новой партии, – бросил рабочий уже через плечо. – Раздача еды у главного цеха.

Я отдохнул ещё пару минут и, накинув куртку, отправился искать Дшука. Рабочая инициатива наказуема, но, быть может, меня заставят работать в менее вонючем месте…

***

Я медленно пережёвывал кусок варёной картофелины, наблюдая за тем, как погонщики – видимо, крестьяне с ближайших ферм – гонят по территории скот. В основном – коров, но я разглядел несколько лохматых коз и даже пару лошадей. Складывалось впечатление, будто большую часть скота привели сюда, чтобы не дожидаться, пока животные передохнут в хлеву. Когда мимо меня провели две повозки с мёртвыми животными, я отмёл всякие сомнения.

Даже радостно, что в рабочем пайке оказалось три картофелины и два ломтя серого плотного, как глина, хлеба. Да тот самый толстый мужик, который принял меня на работу, стоял у большого чана, разливая помятым черпаком счастливым обладателям хоть какой-то тары горячую коричневатую бурду.

Когда мимо мимо проехал фургон с птицей, шум, издаваемый животными, стал практически невыносимым. Хотелось уйти, но я продолжал вяло поглощать пресную пищу.

Я пришёл сюда ради разведданных. И они не радовали.

Постоянные рабочие приходят на завод к пяти утра. В пять пятнадцать ворота открывают, и до пяти тридцати они открыты. Следующие полчаса рабочие переодеваются, курят, те, кто принёс еду из дома, завтракает, в общем – все готовятся к работе. Опоздавшие ждут очереди зайти на территорию с шабашниками вроде меня, их впускают в шесть. Правда, опоздавших почти не бывает – толстяк-управляющий Квиор формирует заявку на недостающие рабочие руки, исходя из количества людей, присутствующих на заводе. Если у него плохое настроение может отправить опоздуна домой, сэкономив тем самым деньги заводу: всё-таки однодневники зарабатывали гораздо меньше постоянных рабочих.

В начале седьмого ворота опять закрываются и открываются только в девять. В это время заводчане завтракают (домашние оставляют паёк на обед), а на завод привозится ежедневная партия скота, которому суждено будет стать консервами. Фермеры уходят и… всё. Ворота закрыты до конца рабочей смены в восемь часов.

Всё это рассказал мне Дшук до того, как его голос совсем исчез в гвалте животных.

Я лихорадочно соображал, каким же образом мне протащить через проходную оружие, но пока ничего путного придумать не мог. За утро на вышках периодически мелькали охранники, но, как я понял, на двух вышках из четырёх всегда кто-то был. Кроме того управляющий и пара его прихлебателей бродила как по цехам, так и по самой территории завода, выискивая отлынивающих от работы.

На входе меня не шмонали, но на выходе наверняка обыщут, чтобы я не спёр, например, кусок драгоценнейшей престарелой говядины.

Что делать?

Я представил, как говорю Ивалле “Ты не представляешь, на что мне пришлось пойти, чтобы протащить эту винтовку за периметр” и хмыкнул.

– Что-то смешное? – пробился сквозь куриное кудахтанье голос Дшука.

Рабочий стоял, рядом, протягивая мне свою кружку.

– Да нет, ничего, – отмахнулся я.

– Возьми, – тощий уже ткнул кружку мне в плечо, – без бульона тебе тяжело будет дотянуть до следующей кормёжки. Она будет только в три.

– Спасибо.

Отказываться от калорий я больше в жизни никогда не буду.

Дшук остановил меня, схватившись своей немощной ладонью за плечо.

– Тебе будут предлагать вступить в профсоюз, – не скрывая волнения произнёс он. – Ни за что не соглашайся. Если согласишься, тебя никогда не возьмут на постоянную работу. Говорят… – Дшук понизил голос, от чего его практически не было слышно, – говорят, что скоро их всех выгонят, а зачинщиков этого профсоюза повесят.

– Я учту, – кивнул я. – Ни за что не вступлю.