А что ещё? Работа? Служба? Работал. Служил. Помню, что — был истощён Делом. Помню, как превозмогал в Бою, но ничего конкретного. Всё это было там. Какое это имеет значение сейчас? Тоже — чушь.

— Я не знаю, — ответил, наконец, я, — Я — Никто.

— Никому место в Нигде. Зачем шел ты на Свет, терпишь Мучение?

— Не хочу в Нигде. Не хочу быть Никем. А к Свету всегда надо идти. Иначе нельзя. А Мучение? Бог терпел — и нам велел. Терпимо. Это что-то. Лучше Небытия. И так всю жизнь это — НИ. Ни-жизнь, ни-смерть, ни-друг, ни-враг, а всё только — ТАК… Ни то, ни сё. Небытие. Унылое Ничто. Постоянно.

— Почему шел через Мучение на Свет? Легче же было наоборот?

— Легче, — согласился я. — Легче не значит лучше.

— Почему? — опять прогремел гром.

— По кочану! Не знаю! Так надо!

— Кому надо?

— Мне!

— А ты кто?

— Я? Я — человек! Человек!

— Помни об этом. Не забывай!

Раскаты грома катались волнами вокруг. Отдаляясь, приближаясь, схлёстывались друг с другом, дробились друг об друга.

— Жить хочешь? — спросил тот же голос, но тише, без громовых раскатов.

— Не знаю. Особо и нет. Устал я. Так устал, что — не отдохнуть. Только…

— Только…

— Родные мои. Нужен я им. Жене нужен муж, сыну — отец, матери — сын.

— У них будут они. Может лучше, чем ты.

Если бы у меня была бы голова, я покачал бы ею, были бы губы — поджал бы их.

— Это врят ли. Будет ли он любить их, как я? Заботиться о них? Никому не доверю. Надо жить. Потому и живу. Для них.

— Ой, ли?

— Упрёк справедлив, согласен.

Раскаты грома совсем стихли. Но что-то гремело всё равно. Это Боль. Мучение уже гасило Свет.

— Так что же с тобой делать?

— Не мне, видимо, решать.

— Не тебе. А чего хотел бы ты?

— Положи где взял.

Опять загрохотало, оглушило. Мне становилось всё хуже.

— Может быть… — пророкотало, — и будет по-твоему. Кто ты?

— Я! Я — Человек! Русский человек! А ты кто?

Боль накатывала, как штормовые волны. Боль уже гасила Свет и моё сознание. Кругом темнело. Лишь пять светлых пятен осталось.

— Ты — Бог? — спросил я, но голос мой прозвучал так жалко, тихо, как стон.

— Нет, — со смешком ответил громоподобный голос, правда, в этот раз — звеня, как в пустом ведре.

— Я умер? — опять спросил я.

— Пока нет. И я, как врач, постараюсь этого не допустить.

Врач? Какой, на хрен, врач? Это…

Всё исчезло, как будто выключили рубильник.

БОЛЬ! Всё, что я знаю — БОЛЬ! Только БОЛЬ! В пустоте небытия — БОЛЬ!

Опять отсвет далёкий. Двигаюсь к нему. С удивлением обнаруживая, что чем больше я приближаюсь к свету, тем меньше — БОЛЬ! Это придало мне сил, я стал двигаться быстрее. Вот я уже вижу — откуда свет. Дверь. Открытая Дверь. Из неё — льётся ослепительный свет, изгоняющий боль. Как я хочу ворваться в эту дверь, в эти Сияющие Врата! Где нет боли, где нет сомнений, угрызений, сожалений. Я понимаю, что при этом — нет и жизни. Но, что моя жизнь? Игра! И я — не игрок. Я — игрушка. Сломанная Игрушка. Которая — больше не годиться для Игры.

Сияющие Врата! Я — на пороге. Боль совсем ушла. Как же хорошо-то! Как легко!

Мне остался — шаг. Ступить его, чтобы пройти Точку Невозврата.

И тут до меня донёсся далёкий-далёкий голос. Настолько далёкий, что не услышать, не разобрать слов. Только — голос. Но, я ждал его, потому — услышал. И рванул в противоположную от Сияющих Врат сторону. ЕЁ ГОЛОС!

— Витя! Не оставляй меня одну! Витя! Я не могу без тебя! Я — люблю тебя! Не бросай меня!

БОЛЬ! Она навалилась с прежней силой. Но, вздохнув, чуть, без БОЛИ, терпеть её оказалось — существенно труднее. И каждый шаг от Врат — давался всё труднее. Если на свет я плыл, как лист берёзы в свободном падении, то сейчас продавливал тьму с огромным приложением сил, терпя всё усиливающуюся БОЛЬ, таща за собой вагон какого-то балласта. А, вон что, это — балласт прожитых жизней.

Каждый шаг — выше твоих сил. Но, ты — делаешь его. Через БОЛЬ. И, сделав этот шаг, вдруг, понимаешь, что можешь сделать ещё шаг. Через «не могу», через «невозможно». И — ещё шаг.

Путь к Вратам — был очень быстрым. Несколько мгновений. Путь от Врат — бесконечно долог. Целую эпоху я продавливал тьму небытия.

И вот — серое марево. Утыкаюсь в него, давлю. Оказалось, что это — какая-то мембрана, створки которой расходятся вверх и вниз. Они — расходятся. Это были многотонные, но мои — веки.

ОНА! ОНА! Вся в слезах, нос — сморщен, нежные губы — ломанной кривой. На подбородке дрожат капли слёз.

— Не плач!

Мой голос — жалок.

— Я — с тобой! Я — всегда буду с тобой! Я — обещаю! Всё будет хорошо! Верь мне! Веришь?

— Верю!

Я — в реанимации. Осознаю это, когда «всплываю» из беспамятства. Почему я здесь? Что случилось? Не могу понять.

В голове сумбур из дежа вю, из чужих воспоминаний, которые воспринимаются, как свои. Я — попадаю под ж.д. вагон. Я — попадаю под бомбёжку. Надо мной взрывается танк. Подо мной — взрывается мост. Я — горю в танке. В меня — стреляют, меня — режут. Вижу свою кровь. Умираю. Умираю и умираю. Десятки раз.