Обдумывая все это, Глеб не заметил, как обогнул поворот и оказался на огромной площади, в которую раздалась дорога. Какое-то время он по инерции шел вперед, и лишь когда тени домов, которые его укрывали, предательски отошли в стороны, он осознал, что еще несколько шагов, и он врезался бы в выросшую перед ним толпу.

Поначалу Глебу хотелось вновь рвануть к своим покровителям, так надежно оберегавшим его от лунного света и преследователей, но затем, смекнув, что все стояли к нему спиной и даже и не думали оборачиваться, он успокоился.

Народу на площади действительно было много, и, хотя он видел лишь несколько десятков людей, обращенных к нему спиной и не позволявших разглядеть полную картину, мощный рев голосов спереди, насколько это было возможно, в ритм напевавший всю ту же мелодию, убедительно объяснял, куда делись горожане. Все они были тут, покачивались, словно маятник, под свою странную песню и чего-то ждали. Даже на расстоянии, не подходя к ним вплотную, Глеб чувствовал эту наэлектризованную напряженность, напоминающую глухой гул пчелиного улья, зашедшегося в едином, лишь ему самому понятном, порыве.

Какое-то время он просто стоял и, вслушиваясь и заодно высматривая королевских стражников, решал, как быть дальше. Все его существо старалось не разорваться между стремлением войти в гущу толпы, чтобы узнать, к чему этот странный ритуал, так не подходивший под слово «праздник», которым его нарекли в трактире, и желанием бежать, найти темное место и забиться в самый дальний его угол, выжидая окончания погони и первых лучей солнца, словно они могли расщепить на атомы охватившую его тьму.

Пока он раздумывал, спины перед ним немного разошлись, словно образовывая специальный путь для него. Глеб еще раз огляделся по сторонам, убедился, что опасности нигде не было видно, и нырнул в толпу, готовясь мягко расталкивать преграду в виде людей локтями.

К его удивлению, оказалось, что люди не стояли вплотную, и вполне можно было пройти между ними, попутно исподтишка разглядывая их.

Оказалось, что его догадки были верны – на площади действительно собрался весь город. Здесь были и бедняки, и откровенные оборванцы в лохмотьях, и под стать своим пышным платьям выпятившие грудь богачи. То тут, то там взгляд выхватывал детей, с опаской жавшихся к родителям. Необычным было и то, что большая часть людей стояла маленькими кучками по несколько человек, что и позволяло Глебу ловко продвигаться вперед. Поглядев на них какое-то время, до него дошло, что эти группки были ничем иным, как семьями, должно быть, вместе пришедшими на праздник.

Постепенно все изменилось. Люди кучковались все теснее, и вскоре Глебу действительно приходилось вклиниваться между ними. На него то и дело бросали косые взгляды, а некоторые даже что-то бурчали себе под нос, прерывая пение. Правда, ему сильно помогала форма королевского слуги, завидев которую недовольные тут же смолкали. Но полностью надеяться на одежду было глупо, и Глеб для отвода глаз затянул слова уже выученной им наизусть песенки.

Внезапно толпа оборвалась, и он чуть было не врезался в выросшего прямо перед ним королевского стражника. Тот стоял лицом к нему, опираясь одной рукой на длинное копье и наставив на него хмурые глаза. Убегать было бессмысленно, и Глеб, правда, без особой надежды успеть, потянулся было к кинжалу, но вовремя спохватился, заметив, что охранник, похоже, не имел ничего против него. Он просто расслабленно стоял, используя копье скорее как посох, чем оружие, а то, что Глеб поначалу принял на угрожающий взгляд, оказалось скучающим взором, которым тот периодически одаривал всех перед собой.

В нескольких шагах, по обе стороны от стражника, застыли его товарищи с точно такими же копьями и выражениями на лицах, а за ними, на равном удалении, еще и еще другие. Иногда какой-нибудь из охранников требовал особенно настырных успокоиться и, если это не помогало, угрожающе бряцал копьем. Они явно были тут, чтобы обеспечивать порядок. Все, как на подбор, рослые и здоровые, они были подобны скалам, о которые безуспешно разбиваются подступающие волны.

Опасности, по крайней мере, если не высовываться, не было, и Глеб, немного успокоившись, осмотрелся.

Сражники образовывали круг, с внешней стороны которого во всех направлениях раздалась толпа. Внутри круга был установлен небольшой каменный помост, в центре которого была аккуратно сложена куча хвороста, а сбоку от нее стоял с головы до пят облаченный во все белое старец. С удивительной для своего возраста резвостью крутясь вокруг хвороста, он воздевал руки к небу и затягивал песню своих слушателей, стараясь перекричать их и донести голос до самых дальних уголков людского моря.

Толпа ему вторила, отзываясь неровным ревом сотен голосов и надрываясь от восторга. И когда старец, не замолкая, повернулся в сторону Глеба, вытянув вперед руки, а все вокруг зашевелилось, а секунду спустя взорвалось восхищенными криками, он понял, чью силу ощутил, ступив на площадь. Это от него, казалось бы, обычного старика, послушно расходились волны по всем концам толпы, словно он, взмахивая руками, бросал тяжелые камни в водную гладь.

Наконец, старик обратил взор в противоположном направлении, и к Глебу вернулась потерянная на миг ясность ума. Пытаясь не думать об удивительном воздействии человека в белом, одним глазом косясь на стражников перед собой и высматривая любые измения на их лицах, он пялился на диковинный танец старика еще какое-то время. Постепенно Глеб пришел к выводу, что, возможно, было рано списывать со счетов его версию об огромном сумасшедшем доме с той разницей, что, похоже, он и сам становился его частью. Ужаснувшись новому чувству, он решил поскорее убираться отсюда, как вдруг старик, смотря как раз на него, словно оцепенел и умолк, а с ним затихла и вся толпа, причем так мгновенно, будто он и был той батарейкой, что питала всех этих людей энергией.