Я, растягивая удовольствие, медленно приблизилась к эксклюзивному пассажиру, по-матерински заботливо склонилась над ним и поймала его рассеянный взгляд, он жевал балык.

– Добрый день! Меня зовут Елена Шакурова. Я – бортпроводник. Скажите, каковы ваши впечатления о полете? Есть ли какие-либо пожелания? Не стесняйтесь, мы постараемся все учесть и, конечно, выполнить!

У олигарха отвисла нижняя губа, он ошарашенно воззрился на меня каким-то странным помертвевшим взглядом. Поразительно! Лицо худое и бледное как у лагерника, мотающего третий срок, а нижняя губа упитанная, жирная и мокрая.

Из полураскрытого рта на меня вдруг хищно глянули острые крысиные зубки.

– А это кто?!..

– Я вам, кажется, представилась.

– Да я не тебе! – рявкнул олигарх.

В следующий миг из-за шторки выскочили два плечистых лобастых парня. У них были такие лица, что если бы я встретила их где-нибудь в темной подворотне, то наверняка решила бы, что на меня напали насильники. Впечатление было настолько ужасным, что в первую минуту я даже не обратила внимание, что одеты они были, словно клерки офиса, в элегантные строгие черные костюмы.

Охранники подхватили меня под белы рученьки, на которые, между прочим, были натянуты умопомрачительные алые лайковые перчатки, и бесцеремонно потащили к выходу из салона.

Я опомнилась и, конечно, как положено принцессе, возмутилась.

– Э, полегче, парни. Чего вы меня лапаете? Я ведь укусить могу!..

В ответ один из них дохнул на меня запахом дорогой жевательной резинки и произнес неожиданно приятным и предельно вежливым голосом.

– Милая девушка, вы нарушаете протокол службы безопасности. К Артуру Оскаровичу нельзя подходить без согласования с нами. Будьте умницей, не надо поднимать шум, угостите нас лучше зеленым чаем.

В общем, я вздохнула с облегчением, когда, наконец, раздалась команда Глебова:

– Экипажу приготовиться…

Самолет начал снижение. Мы проверили, все ли пассажиры пристегнуты, обязательно найдется какой-нибудь баран, желающий то ли выпендриться, чтобы привлечь к себе внимание симпатичной бортпроводницы, то ли продемонстрировать свою крутизну, вредность и наплевательское отношение к своей безопасности и жизни окружающих его людей, которых он, похоже, просто ненавидит.

– Пристегнитесь, пожалуйста!

– А если пристегнусь, вы меня поцелуете?

– Обязательно, но только после успешного приземления, естественно.

– Нет, я хочу сейчас!

– Будете упорствовать, вас вместо поцелуя встретят у трапа наручники.

– Да ладно, я сам полицейский…

В общем, когда удалось всех уговорить, даже самых крутых в кавычках, мы погрузились в свои кресла и сами пристегнулись к их сиденьям. Все привычно и знакомо. По своим внутренним ощущениям и звукам, раздававшимся снаружи, я давно научилась безошибочно определять, когда самолет входит в глиссаду, выпускает шасси и касается колесами взлетно-посадочной полосы.

Древняя старушенция, которая сидела в первом ряду напротив, вся морщинистая, как Баба-яга, однако в целом довольно ухоженная и, я даже сказала бы, репрезентабельная, достала из карманчика своей модной кофточки из ангоры зеркальце и принялась прихорашиваться, подводить тени под свои выцветшие глаза, которые, кажется, видели еще царские балы Санкт-Петербуга.

Фу-ты, ну-ты! Девушке под сто лет, а она туда же. Я едва сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху. Она заметила мою реакцию и обиженно поджала свои нездоровые сиреневые губы.

В этот момент самолет вошел в глиссаду. В животе запорхали бабочки, так обычно бывает, потому что во время глиссады те, кто находится в самолете, могут временами испытывать легкое состояние невесомости.

Все шло в штатном режиме. Еще немного, и колеса коснутся бетонки.

Вдруг моей старухе сделалось плохо. Не знаю, что на нее повлияло, – чувствительность к перемене места, изменение давления при посадке, утомление от дальнего беспосадочного перелета или то, что я испортила ей настроение.

Моя реакция на лице была совершенно непроизвольной. Теперь я очень жалела, что не сумела сдержаться, и она ее заметила. Почему я вечно сую нос не в свои дела и оцениваю, причем делаю так, что все замечают? Прихорашивается пожилая пассажирка? Да ради бога!

Думать надо, Лена, о своих обязанностях, ан нет, Лена опять вляпалась. Эх, если бы я тогда знала во что, то, наверное, смотрела бы на свою модную прихорашивавшуюся перед зеркальцем старуху холодно и бесстрастно, словно мраморная безрукая статуя Афины Парфенос в Лувре.