– Пью, ибо сугубо страдать хочу. Бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета – порок-с, – так, кажется, начинал свою исповедь Раскольникову Мармеладов?..

Симон вздохнул с облегчением: ну конечно же! Мармеладов!..

– Я не Мармеладов, я только учусь, – продолжал незнакомец. – И я не буду сейчас укачивать вас историей своей жизни, хотя она занятна, поверьте, а расскажу вам случай, который произошел со мной давеча… Сижу я, значит, в кафешке, очень приличной, кстати, там даже барышни мороженое едят, и не только барышни, – таинственно подмигнул не-Мармеладов. – Пью, значит, пиво, не чуя беды, когда вдруг за столик ко мне присели – в смысле, спустились с небес! – защебетав, две девушки – это я по голосам определил, погруженный еще душой и зрением на дно бокала. Осушив его, я поднял глаза и… остолбенел! Вы не поверите, сударь, но это чистейшая правда: передо мной сидели Пушкин и Гоголь.

«Сколько ж, однако, ты выпил!» – подумал Симон, но вежливо промолчал.

– Да-с, Пушкин и Гоголь! – насладившись эффектом, продолжил не-Мармеладов. – И вы поймете мое смятение, сударь, если узнаете, что это были не просто Пушкин и Гоголь, а Пушкин и Гоголь в женском обличье!

А жить интересно! – с удовольствием опять подумал Симон.

– Я зажмурился, как полагается в таких случаях. – И не-Мармеладов показал Симону, как он это сделал. – Покрутил головой в надежде стряхнуть дурман и как-то урезонить расшалившуюся действительность, но тщетно: классики не исчезли – напротив, как ни в чем не бывало ели пирожное со сливками.

Тогда я строго сказал (а я всегда после пива бываю очень строг):

– Девочки, вы кто?

– А вы? – с вызовом спросила девушка справа: открытый лобик, косой пробор, длинненький острый носик и, если приглядеться (и даже если не приглядываться!), усики над губкой; и все аккуратненько так, по-женски, тонкой кисточкой, невыразимо!..

– Я? – сказал я. – Ну, тогда я – Кюхельбекер.

Классики рассмеялись.

– Не похож, – сказала другая – смуглая, кудрявая и юная, как Пушкин в лицее.

– Да? – сказал я. – Ну, тогда – Анна Керн.

Классики опять рассмеялись: настроение, значит, хорошее.

– Что? – говорю. – Тоже не похож?

– Ну, не очень, – ответила Пушкин.

– А вот вы – так о-очень!.. – говорю я.

– Что – о-очень? – передразнила меня Гоголь.

– Похожи, – отвечаю я.

– На кого? – спросила Пушкин.

– Да на самих себя.

Великие писатели посмотрели друг на дружку и усмехнулись.

– Очень остроумно, – сказало солнце русской поэзии и откусило пирожное, измазавшись сливками.

Я опять пропустил бокальчик, закусил для смелости другим и так прямо (а я человек прямой!) заявляю:

– Я узнал вас: вы – Пушкин, а вы, конечно, Гоголь!

Классики расхохотались, притворно бурно, а пуще Гоголь, смущенно прикрывая усики над губкой.

– Жизнь, значит, вечна? – продолжаю я. – Душа в заветной лире ваш прах пережила…

– Вы сумасшедший? – спросила меня Гоголь и, обернувшись к подруге, сказала: – Нам пора, Шурочка.

– Идем, Ника, – ответила Пушкин.

Заметьте, Ника и Шурочка! А? Каково?! Как вам понравится эта история, сударь?

– Очень нравится! – искренне ответил Симон.

Я, значит, за ними, мол, коль посчастливилось, такая честь, сподобился и все такое, позвольте вас спросить… А Пушкин мне орет:

– Отстань, теребень кабацкая! – и тростью, тростью!..

– А трость-то откуда? – удивился Симон.

– А догадайтесь с третьего раза.

– Признайтесь, вы все это выдумали, – наслаждался Симон.

– А это откуда? – И не-Мармеладов указал на свой лоб с шишаком.

«Да мало ли…» – подумал Симон.

– Так я к чему все это, – задумчиво произнес не-Мармеладов. – Пушкин, Гоголь, едва очухался, а тут вы – Бальзак. Прям серия «Живая классика». Верьте, верьте мне, сударь, грядет конец света: природа зациклилась, повторяется, ничего не может придумать лучше. Конец света близится.

– А чем вы занимаетесь? – Симон не чаял души в незнакомце.

– Э-э!.. чем я только не занимаюсь!.. Мечтаю в основном. Грежу. Василеостровский мечтатель!.. Но жизнь, как известно, не жалует мечтателей. Помните, у Чехова: «И куда только не заносит нелегкая интеллигентного человека!»? Про меня сказано.

– Ясно, – сказал Симон, хотя ему было не совсем ясно.

– Лохов дурю, – пояснил не-Мармеладов.

– Каких лохов? – не понял Симон.

– Да всяких, кто попадется. Ленин дурак был, – вдруг сказал не-Мармеладов. – Уничтожил всех богатых, а надо было уничтожить всех бедных – и никаких проблем. Вы согласны со мной, сударь?

– Вопрос философский, – уклонился Симон.

– Ваша правда, – подхватил не-Мармеладов. – Именно что философский. Конец света близится, сударь мой, не знаю даже, успеем ли еще выпить. Ну, твоя очередь, господин хороший, бежать за пивом. Обещал.