Критика Л. Бебчука скорее сосредоточилась на том, что андеррайтеры не будут выполнять эти функции, потому что, во-первых, если акционеры не принимают во внимание фактор содержания устава, то, значит, это не повлияет на продажи акций, во-вторых, аргумент о деловой репутации не вполне верен, учитывая, что андеррайтеры не обязаны проверять уставы на наличие эффективных положений [108] . Именно по этой причине автор рассматривает государство как более подходящую фигуру для формулирования правил, направленных на защиту интересов акционеров, в частности, по той причине, что государственные органы будут делать это без оглядки на затраты, которые потребует их проработка [109] .

В дополнение к высказанным аргументам можно было бы также добавить, что, во-первых, публичные компании с большим количеством акционеров нередко приобретают «инфраструктурное» значение, ибо капитализируют деньги множества лиц, и резкое падение стоимости акций таких компаний, в том числе вследствие неудачного управления, неизбежно повлияет на экономическую ситуацию и социальное самочувствие (too big to fail); во-вторых, акции, обращающиеся на организованных торгах, представляют собой один из распространенных способов инвестирования денежных средств, при этом, заметим, важный для развития экономики, поскольку акционерный капитал есть средство привлечения бизнесом финансирования, альтернативного банковскому, а значит, для государства правила на этом рынке и его правильное функционирование важны не только как способ защиты интересов акционеров, но и как способ поддержки предпринимательства. Последнее позволяет понять, почему защиты заслуживают не только акционеры – физические лица, но и любой покупатель акций, защищается именно доверие к такому способу инвестирования, как покупка акций публичных компаний.

Независимо от нюансов очевидно, что акционеры публичных акционерных обществ нуждаются в патерналистской защите гораздо больше, чем иные участники корпоративных отношений. Особо также отметим, что обсуждаемый аргумент относится к числу, условно говоря, крупнокалиберных, позволяя обосновать императивность практически любого правила, в том числе относящегося к сфере внутренних отношений (управление, права акционеров и пр.).

Таким образом, применительно к публичным обществам следует исходить из презумпции императивности предусмотренных в законе правил. Однако подчеркнем, что презумпция может быть опровергнута, ибо как минимум противоречило бы патерналистской направленности регулирования публичных компаний признание незаконными условий уставов, которые устанавливают более благоприятный для миноритарных акционеров режим и при этом не нарушают интересов третьих лиц.

Одним из главных аргументов в пользу императивности норм корпоративного законодательства традиционно служит тот факт, что юридические лица, и особенно те из них, где предусмотрена ограниченная ответственность, неизбежно влияют на третьих лиц [110] . Правопорядки европейских стран, в отличие от США, склонны защищать не только максимизацию прибыли акционеров (участников), но также интересы кредиторов и работников [111] , это обусловливает то, что круг правил, подпадающих под категорию императивных, в европейских странах несколько шире.

Однако это оправдывает императивность только тех норм, которые относятся к отношениям общества с третьими лицами (самый очевидный пример – правила об ответственности участников по долгам юридического лица или о ликвидации и реорганизации) [112] .

Можно также согласиться с тем, что вмешательство законодателя востребовано с точки зрения процесса создания юридического лица (регистрации), в том числе с момента возникновения его правосубъектности [113] , определения идентифицирующих юридическое лицо данных (наименование, в том числе включающее указание организационно-правовой формы, местонахождение, лицо, имеющее право действовать от имени юридического лица без доверенности), поскольку эти правила также влияют на третьих лиц. В частности, для вступления в отношения третьему лицу необходимо идентифицировать юридическое лицо и знать, кто вправе действовать от его имени.

В остальном довольно сложно понять, в чем же заключается влияние на третьих лиц правил, относящихся к внутренней структуре корпорации или к отношениям участников между собой и с обществом [114] . На наш взгляд, такая взаимосвязь если и есть, то косвенная. Однако такого рода косвенных связей можно найти сколько угодно и в отношении обычных договоров, например, юридическое лицо берет крупный кредит, влияет ли это на его платежеспособность? Скорее всего да. Так что же, теперь нужно императивно регулировать вступление во все отношения, в том числе в заключение договоров кредита? Очевидная абсурдность этого подхода не вызывает сомнений. В отношении юридических лиц, равно и в отношении физических лиц, действует общий принцип недопустимости вмешательства в частные дела (п. 1 ст. 1 ГК РФ).

Таким образом, сама по себе ссылка на третьих лиц не может оправдать отмену конституционно гарантированной автономии воли участников корпоративных отношений [115] .

В первую очередь участники оборота реализуют свою автономию воли через выбор организационно-правовой формы [116] . Принцип numerus clausus входит в имманентное противоречие с автономией воли, налагая на нее ограничение посредством установления запрета изобретать новые организационно-правовые формы [117] .

В развитие данной логики утверждается, что поскольку законодатель исходит из принципа numerus clausus, то участники гражданского оборота вправе реализовывать свою автономию воли лишь посредством выбора организационно-правовой формы и не могут пересматривать рамки своих отношений в сторону «расширения», «сужения» или «смешения», если это не предусмотрено законом [118] .

Действительно, предполагаемая типизация форм неизбежно порождает проблему атипичных условий уставов, т. е. условий, которые вступают в противоречие с существом организационно-правовой формы. Однако здесь следует обсудить несколько важных моментов.