Дома сейчас раннее утро. Эта долбанная разница во времени ужасно меня напрягает.

Зоя

— Джастин! — Радостно вопит мама, распахивая объятия к этому неандертальцу. — Ты снял кроссовки!

Похоже, он сразу догадывается, чему она так рада. И не мудрено: мама проговаривает слова отчетливо, артикулирует и жестикулирует так отчаянно, будто пытается обучить шимпанзе членораздельной речи.

— Йес, мэм, — кивает Джастин, сторонясь ее.

— Мам, он тебя не понимает. — Бросаю с досады. — Совсем. Даже чуть-чуть.

И тут же запинаюсь о его огромную сумку, лежащую на полу посередине гостиной. Лечу вперед с вытянутыми руками и еле удерживаю равновесие, остановившись всего в метре перед гостем-иностранцем. Парень протягивает свою огромную ручищу, чтобы помочь мне устоять на ногах, но я лучше схвачусь за гремучую змею, чем за его руку. Стискиваю зубы и поджимаю ушибленные пальцы ноги.

У него что там, внутри этой котомки, кирпичи?

— Правда? Ничего не понимает? — Мама совсем не кажется расстроенной. Она продолжает с улыбкой: — По правде говоря, это молодой человек ужасно не воспитан. И я не знаю, что мы будем с этим делать.

Ей явно доставляет удовольствие возможность говорить про человека, когда он находится рядом и ничегошеньки не понимает.

— Осторожнее, — Джастин многозначительно вздергивает брови. Между нами все еще меньше метра. Он наклоняется ко мне: — Ты слишком спешишь в мои объятия, детка.

— Что? — Бормочу на русском, опешив от такой наглости.

Как сказать по-английски «вот еще» или «больно мне надо»?!

Так и не придумав, возмущенно надуваю губы и отворачиваюсь.

— Надеюсь, вышла досадная ошибка, и его отправят обратно. — Срываюсь с места и иду на кухню к единственному человеку, который может помочь нам во всем разобраться. — Этот парень не просто не воспитан, он — настоящая самовлюбленная задница!

В эту секунду отец как раз заканчивает говорить по телефону. Поворачивается ко мне, и я вижу мечтательное выражение, застывшее на его лице. Он кажется довольным, его глаза хитро блестят, уголки губ приподнимаются в улыбке.

— Зайка, почему ты не говорила мне, что отец Челси — известный бейсболист?

Борясь с желанием разбить что-то из посуды, застываю у обеденного стола.

— А это имеет какое-то значение?

— Да… — Папа бросает заинтересованный взгляд в сторону гостиной. — Очень большое значение…

— И что изменит факт того, что этот хам из богатой семьи?

Он кладет руку на мое плечо и несколько раз похлопывает:

— А то, что мы покажем этому иностранцу всю мощь русского гостеприимства. И сделаем все, чтобы он освоился. — Папа ласково касается подушечкой указательного пальца кончика моего носа. Будто бы мне пять лет, а не восемнадцать. «Что за детский сад?» — А ты поможешь ему с учебой, зайка. Поняла?

Что?! Чего это ради?! У меня чуть дар речи не пропал.

— Но почему? — Только и смогла выдавить, косясь на чужестранца, презрительно морщившего нос при взгляде на обстановку нашего дома.

— Потому что отец Джастина щедро оплатит наше терпение. Вот почему.

— Но он ведь не собирается учиться! — Я сама не заметила, как повысила голос. — Этот Джастин собирается сделать все, чтобы быстрее уехать назад! Его вышвырнут, и я не смогу поехать в следующем году в Штаты. Мне просто не позволят, потому что я «не оказала теплый прием и не создала должных условий» для студента по обмену!

— Значит, мы сделаем все, чтобы он остался здесь на ближайшие полгода. — Папа потирает ладони, натягивает на лицо широкую улыбку и следует в гостиную.

— Ради чего? Ради денег? И сколько он тебе пообещал?

Но мой протест ничего не значит для моего отца, когда перед ним маячит возможность покрыть все наши долги.

— Сынок, — он подходит к Джастину и указывает на лестницу. — Пойдем, посмотрим твою комнату!

— Не трудись, — ворчу, тяжело вздохнув, — он не понимает абсолютно ни шиша.

Приближаюсь к гостю:

— Бери свои вещи. — И киваю наверх. — Твоя комната. Там.

Мне так обидно. Я злюсь. На папу, на американца, на себя и на безвыходность всей ситуации. Поэтому стараюсь не смотреть в сторону Джастина. К тому же заранее знаю, что увижу в его глазах — чувство собственного превосходства, не знающее никаких границ.

Поднимаюсь вверх по лестнице самой первой, а когда, наконец, оборачиваюсь, вижу все ту же самодовольную ухмылочку на его лице.

Вот же наглец!

Отворачиваюсь и ускоряю шаг.

— Мы ведь не можем поселить его в комнате с нашей дочерью? — Беспокойно спрашивает мама, откуда-то из-за спины.

— Конечно же, нет, Люда! — Отвечает папа. Его голос, как растопленный мед. Я не вижу его лица, но знаю, что он продолжает «гостеприимно» улыбаться. — Пацан поживет в комнате Степана.