А минутой позже вдали показались немецкие танки. Завязалась огневая дуэль. Убедившись, что все автомашины и повозки медсанбата вышли на основную дорогу и начали марш к новому району размещения, мы вместе с замполитом, начальником штаба и командиром автотранспортного взвода медсанбата поехали следом.

Артиллерийская канонада, гудевшая на западе, постепенно стала перемещаться на север. Судя по всему, враг вклинился в нашу оборону на стыке с соседней дивизией.

В лесу, неподалеку от деревни Великий Бор, мы получили приказ остановиться и замаскировать машины. Нужно было ждать указаний о развертывании, которые, понятно, находились в прямой зависимости от обстановки на переднем крае.

Я решил осмотреть раненых. Они были уложены на хороший подстилки и укрыты спальными мешками, меховыми одеялами, но тем не менее требовался постоянный контроль за их состоянием — ведь на улице было до 10 градусов мороза. Осмотр показал, что все обстоит благополучно.

Развернулись походные кухни. В них приготовили чай, чтобы хоть пока с его помощью согреть людей. Ждали новых распоряжений. И вот в полночь 20 декабря поступил приказ войти в деревню Великий Бор. Дальнейших уточнений не последовало, и командир медсанбата принял решение разместить раненых в подходящих для этого помещениях и развернуть часть подразделений для приема раненых из полков.

К сожалению, помещения выбирали наспех, не думая, что здесь придется задержаться надолго. Поэтому когда началась работа, я пожалел, что не нашел здания получше. Обошел соседние дома, обнаружил в одном из них просторную комнату, удобную для размещения операционной, но она была занята штабом соседнего соединения.

Раненые поступали из нашей дивизии и еще из артиллерийской, действовавшей вместе с нами.

Как всегда бывает при недостатке информации, ползли слухи и кривотолки об обстановке. Пролил свет на ситуацию доставленный к нам раненый командир 86-го гвардейского артполка гвардии подполковник Гусаров.

При подготовке к осмотру Гусарову ввели в вену противошоковую жидкость, обработали рану. Ему стало лучше, и он начал рассказывать о том, что довелось пережить в минувшие сутки частям нашей дивизии.

Гитлеровцы, воспользовавшись тем, что на стыке двух армий не оказалось стрелковых частей и позиции занимали только артиллеристы, прорвали оборону на одном из участков и вышли во фланг нашей дивизии, части которой оказались в полукольце. В прорыв противник ввел до 60 танков.

С фронта врага успешно сдерживали наши полки при поддержке артиллерии, в том числе и противотанковой, а вот на фланге сил и средств для противодействия прорвавшимся танкам не оказалось. Сюда и был брошен 86-й гвардейский артполк. Орудия, поставленные на прямую наводку, расстреливали танки, выходившие из мелколесья и развертывавшиеся для атаки. Артиллеристы, не прикрытые пехотой, стояли насмерть, до последнего снаряда. Не оставалось снарядов — бросали под гусеницы танка последнюю гранату.

— В общем, — заключил Гусаров, — как на Бородинском поле… Как раз накануне боя рассказал я нашим молодцам о приказе известного русского артиллерийского военачальника генерала Александра Ивановича Кутайсова. Знаменитом приказе, помню его наизусть. Генерал требовал перед Бородинским сражением: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтоб оне с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что, отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий…»

Я усомнился в том, что Кутайсов мог спокойно рассуждать о возможном пленении его артиллеристов вместе с орудиями. Гусаров усмехнулся.

— Да нет, он вовсе так не думал. Но учитывал, что артиллерийские командиры из-за внушенного им чрезмерного опасения потерять орудия в бою иногда раньше времени снимали пушки с позиций и не использовали всех их возможностей для поражения врага. А те, кто приучены держаться до последнего, с помощью картечных выстрелов в упор просто не дадут противнику подойти к позициям.

Гусаров помолчал, а потом, вздохнув, сказал:

— Вот так и наши стояли, насмерть… Не досталось гитлеровцам ни одного исправного орудия. Но потери фашистов искупили гибель пушек. Много мы вражеских танков пожгли, очень много…

А затем он поведал о подвигах подоспевших на помощь стрелковых подразделений. Командир батальона 114-го гвардейского стрелкового полка гвардии майор Сорокин, умело расположив подразделение на выгодном рубеже, блокировал дорогу и отрезал от танков пехоту противника. Он геройски погиб в бою, но и гитлеровцы понесли большие потери: воины его батальона уничтожили более полутора десятков вражеских танков.

Оказалось, также, что командующий артиллерией дивизии погиб, и тогда, при развертывании 86-го гвардейского артполка, вовсе он не махнул нам рукой, торопя задержавшихся медсанбатовцев, а, смертельно раненный осколком снаряда, непроизвольно сделал это движение, падая замертво.

Едва не погибли и командир дивизии, начальник политотдела. Они покинули командный пункт последними, когда наконец удалось наладить оборону. Выехали напрямик через болото, что простиралось за хутором Притык. Добрые были у них кони. Мне приходилось ездить и на Торпеде комдива, и на Буране начальника политотдела. Стройная серой масти Торпеда хорошо шла под седлом, спокойно, зато Буран вполне оправдывал свою кличку — был горяч, стремителен, порывист.